2.27. Синтагма как основа точного понимания текста

Всех нас в своё время обучали чтению. Проводилось обучение на уровне слогов, слов и предложений. А тексты мы осваивали уже самостоятельно. Нам советовали (а сейчас советуют другим) искать в тексте варианты мыслей, их нюансы, а также оттенки различных движений души. Но при этом ничего не говорят о том, насколько всё это соответствует авторской коммуникативной цели и реальным задачам чтения. Какие варианты мыслей и их нюансы можно искать в учебных, научных, официальных или публицистических текстах?

Необходимо максимально точное понимание читаемого текста. При существующем подходе к чтению из поля зрения выпала основная речепорождающая единица – синтагма, при помощи которой речь не только порождается, но и адекватно воспринимается.

Учитывая, что основной запас знаний о мире человек получает благодаря чтению, весьма важно правильно понимать читаемый текст. А правильно его можно понять только на уровне тех речевых единиц, из которых непосредственно составлены его структура и содержание, т.е. на уровне синтагм.

Так что синтагмы являются важнейшими речевыми структурами как для субъекта речи (автора), так и для субъекта её восприятия (читателя). Автор, вписывая интонацию в текст, интерпретирует синтагмы и всю синтагматическую структуру текста, читатель же на её основе их идентифицирует.

В речевой деятельности субъекта речи синтагмы выполняют важнейшую функцию порождения речи, в деятельности адресата (слушателя и читателя) они выполняют функцию единиц адекватного восприятия речи.

При устном общении одновременно с их появлением благодаря авторской делимитации речи они однозначно воспринимаются слушателями, в результате чего происходит осмысление передаваемого содержания. Мелодика речи, ударения и паузы способствуют точному восприятию содержания, т.е. такому, каким его представлял себе автор. Синтагмы разграничиваются паузами, а синтагматические ударения подчёркивают смысловую важность компонентов синтагм. Мелодика отражает смысловые отношения между компонентами синтагмы, а также между синтагмами. Иными словами, интонация выступает как важный способ интерпретации содержания.

Несколько иная картина в письменной речи, когда наращение синтагм осуществляется в процессе трансформации их звуковой формы в графическую. Их последовательное линейное наращение выливается в текст, который традиционно структурируют в виде предложений.

Синтагмы в письменной речи графически специально не выделяются. Каждому читателю необходимо самостоятельно определять их в тексте и восстановить их интонацию, что поможет адекватно понять содержание текста. Точное понимание текста возможно лишь в результате идентификации и осмысления его авторской синтагматики и интонации.

Особенно это важно при чтении тех бесчисленных текстов, которые должны трактоваться однозначно. Даже при чтении лирических стихотворений, которые не исключают субъективного восприятия, возможны перекосы и даже курьёзы в их понимании и толковании.

Для наглядности обратимся к заключительным строкам стихотворения Лермонтова «Нет, я не Байрон…».

Нам приходилось слышать такое чтение стихотворения, которое можно оценить как слишком субъективное. Вот как, в частности, осознавалась чтецом синтагматическая структура заключительного фрагмента (соответственно и его содержание):

Кто может, / океан угрюмый, //

Твои изведать тайны? // Кто //

Толпе мои расскажет думы? //

Я – или Бог – // или никто

Чтец объединил в один блок две синтагмы (Я) и (или Бог), не обращая внимания на то, что поэт при помощи тире чётко разграничивает трёх возможных субъектов действия: Я, Бог и никто. Разграничивает он их так, как позволяют ему существующие лингвистические средства. Но чтец не видит тире и не осознаёт их функций. Он по-своему вжился в образ лирического героя: у него появилась экстравагантно-задорная мысль, согласно которой лирический герой – или Бог, или никто.

Но в последней строке не две, а три синтагмы. Они разграничиваются двумя тире, представляя лаконичный и в то же время исчерпывающий ответ на вопрос о том, кто может изведать тайны души и поведать окружающим о думах лирического героя. Синтагматическая структура последней строки здесь такова:

Я – // или Бог – // или никто! (т.е. или я, или Бог, или никто).

Три возможных действователя. Последний из них является чисто грамматическим, фактически его нет. Остаётся два: лирический герой и Бог. Но реальных действователей вообще нет. Герою это не нужно, чтобы не быть осмеянным толпой (которой не поверяют своих дум). А Бог даёт свободу всем людям и не вмешивается в их дела.

О необходимости осознания синтагматической структуры речи говорит и следующий пример. Вспомним фрагмент из стихотворения Сергея Есенина «Собаке Качалова»:

Пожалуйста, голубчик, не лижись,

Пойми со мной хоть самое простое:

Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,

Не знаешь ты, что жить на свете стоит

Все ли читатели понимают его однозначно? Думаю, что нет. Чтецы по-разному его интерпретируют. Остановимся на двух вариантах. Первая интерпретация обусловлена следующим синтагматическим членением:

Пожалуйста, / голубчик, / не лижись, //

Пойми со мной / хоть самое простое: //

Ведь ты не знаешь, / что такое жизнь, //

Не знаешь ты, / что жить на свете стоит.

Исполнитель воспринял сам и стремится передать другим мысль о том, что собаке неведомы тайны жизни, доступные человеку: дескать, жизнь – это великое счастье, ниспосланное свыше. Стоит жить, чтобы постичь счастье. В полной мере это может осознать лишь человек, как высшее разумное существо.

В последней строке (Не знаешь ты, / что жить на свете стоит) что выступает в качестве изъяснительного союза. Содержание предложения последовательно составляется из значений девяти синтагм:

Обратившись к синтагматической структуре этого фрагмента, можно увидеть: возможен иной вариант членения на синтагмы двух заключительных стихов, при котором передаётся уже совершенно иное содержание:

Пожалуйста, / голубчик, / не лижись, //

Пойми со мной / хоть самое простое: //

Ведь ты не знаешь, / что́ такое / жизнь, //

Не знаешь ты, / что́ / жить на свете / стоит.

При таком структурно-интонационном членении и восприятии речи становится понятно, почему человек разговаривает с собакой. Он не нашёл собеседника среди людей.

В первом варианте синтагматического членения передаётся превосходство человека над животным: в отличие от него лирический герой знает, что такое жизнь (с логическим ударением на слове жизнь). Союзное слово что, воспринимаясь безударным на фоне произношения слова жизнь, приближается в этом отношении к безударному изъяснительному союзу. Лирический герой уверен, что жить на свете стоит (одна синтагма), это счастье даже для тех, кто не понимает, что такое жизнь (тоже одна синтагма).

Во втором варианте передаётся содержание, согласно которому в более выигрышной ситуации оказывается собака, потому что она не понимает, что́́ такое / жизнь (в данном случае логическое ударение уже на относительном местоимении что, оно акцентирует внимание на выражаемой мысли), насколько это жестокая, коварная, грязная, опасная и оскорбительная для человека вещь. Беспечное животное, к своему счастью, этого не знает. Не подозревает оно и о том, что́ (т.е. чего, каких усилий, какого нервного, психического и физического напряжения) жить на свете стоит. В последней строке (Не знаешь ты, / что́ (?!) / жить на свете / стоит) что уже не подчинительный союз, а относительное местоимение, образующее самостоятельную синтагму, содержание которой становится ключевым для всего речевого фрагмента.

В сопоставлении с первым вариантом мысль не просто модифицируется – она становится диаметрально противоположной.

Степень недосказанности представления о жизни у лирического героя уже значительно выше. Передаётся лишь эмоциональная реакция на её так и оставшуюся не названной сущность. Лирический герой вроде бы никак её не оценивает: нет никаких вербальных оценочных средств, тем не менее, благодаря иному синтагматическому членению речи и коннотативной интонации, его оценка жизни (что это жестокое испытание, унижение и оскорбление человека) проявляется намного ярче. Утверждается мысль, что жизнь – далеко не счастье и совсем не радость для порядочного, мыслящего и чувствующего человека.

Гораздо лучше, когда всего, что она содержит и несёт, не знаешь и не осознаёшь. Слабому, беззащитному и несведущему животному не нужно этого знать.

Во втором случае представляется весьма красноречивой сама ситуация искреннего общения пьяного человека с собакой. Его доброта по отношению к беззащитным и преданным “братьям нашим меньшим” – это отношение человека, осознавшего трагизм жизни, к тем, кто слабее его. Чтобы узнать, какой из содержательных вариантов имел в виду поэт, нужно было услышать его личное чтение, которое отразило бы авторскую синтагматику стихотворения. Содержание второго варианта предложения составляется уже не из девяти, а двенадцати синтагм. Первые шесть синтагм в обоих вариантах одинаковы. Синтагматические различия начинаются после них. Вместо седьмой синтагмы появляются две (что́ такое / жизнь) – с акцентированием содержания предиката. А вместо последней синтагмы (что жить на свете стоит) появились три самостоятельных: (не знаешь ты) что́ / жить на свете / стоит.

Думается, этих примеров достаточно, чтобы убедиться в том, что структура и содержание речи формируются не из слов и не из отдельных предикативных единиц, а из синтагм, как единых структурно-смысловых речевых блоков. Только на основе этих блоков можно понять авторское содержание. Рассматриваемый речевой фрагмент состоит из одного сложного предложения. Факт его многозначности указывает на то, что не предложения являются основными компонентами, формирующими текст и его содержание.

Такие компоненты должны быть речевыми (с конкретным, ситуативным содержанием), минимальными, одномерными и однозначными. Из речевых единиц этим показателям соответствует только синтагма.

Таким образом, две важнейшие функции синтагмы очевидны: автору она обеспечивает порождение речи, а читателю – её адекватное понимание.