До практичного заняття №3

Наукова стаття І.Адельгейм “Адам Міцкевич. Розмова. Сумнів. Аккерманські степи”

Все в Мицкевиче привлекало и возбуждало сочувствие к нему... П. Вяземский

Имя великого Мицкевича вот уже более полутора столетий известно в России каждому читающему человеку. Хотя бы по первой для нас “привязке” его к Пушкину.

Это ведь о его “Крымских сонетах” вспомнил Пушкин, отправляя Онегина в путешествие по Крыму: “Там пел Мицкевич вдохновенный / И посреди прибрежных скал / Свою Литву воспоминал”. И о Мицкевиче было им сказано позже: “Он вдохновлен был свыше”. И Мицкевич потряс его своими импровизациями: “Какой гений! Какой священный огонь! Что я в сравнении с ним?”

Вечный изгнанник с растворенными в крови поэзией и любовью к родине, Мицкевич сразу стал в России знаком не определимой словами, но безошибочно угадываемой по напряжению чувств особой “польскости”.

“Мы все исходим от него”, — говорят о нем сегодня поляки, как примерно то же мы говорим о Пушкине. Потому что сложными зигзагами притяжений и отталкиваний из Мицкевича действительно “исходит” вся польская литература после него. Как из Пушкина — русская. И потому еще, что Мицкевич всегда был для Польши той духовной отметкой, которая на многие десятилетия обозначила порог ее свободолюбия. Но ведь и “польский миф”, что сложился уже в наши 60-е гг. и как сильная общественная эмоция продержался в определенных кругах до 90-х, подпитывая энергией бунтарства и жертвенности нашу духовную жизнь, тоже в каком-то смысле “исходит” из Мицкевича. Или — в обратной перспективе — восходит к нему.

Близость языков и в то же время всегда остро ощущавшаяся “европейскость” польской литературы и жизни вообще (“окно в Европу”), жгучее чувство вины перед Польшей у лучшей части русского общества и восхищение стойкостью польского духа — из этих импульсов родилось когда-то российское полонофильство. И как и его противоположность — полонофобия — стало не только обозначением гражданской позиции, но и очень сильной культурной эмоцией, сводившей и разводившей людей.

В разное время фактом своей поэзии Мицкевич “присутствовал” в общественном и культурном самосознании России — в уточнении и формировании ее собственных представлений об идеалах, реальности, свободе. Чуть ли не до конца XIX в. фигура польского поэта оставалась своего рода “разменной монетой” в баталиях российских либералов и консерваторов. Когда в столетний юбилей поэта в 1898 г. прогрессивный журнал “Русская мысль” предложил начать сбор средств на памятник Мицкевичу в России, шовинистическое “Новое время” использовало это как повод для сведения идеологических счетов.

С России началась мировая слава Мицкевича. Но с нее же началось и “вечное пилигримство” поэта. Высланный в конце 1824 г. графом Новосильцевым из Литвы (бывшей тогда частью “русской” Польши), он был принят в России сразу, “как равный” — “в среду великих, венчаемый и чествуемый ими” (Т. Бой-Желеньский). Среди тех, кто составил российский круг знакомых Мицкевича, — Пушкин, Жуковский, Грибоедов, Вяземский, Баратынский, Веневитинов, Рылеев, Бестужев, братья Киреевские, Погодин и многие другие. По словам Ив. Киреевского, пять иностранных поэтов приобрели тогда особую любовь русских литераторов. Это Гёте, Шекспир, Байрон, Мур и Мицкевич. Имена говорят сами за себя. Но в том же “Обозрении русской словесности за 1829 год” Киреевский отметил, что через Мицкевича польская поэзия получила возможность “действовать на нашу поэзию”. Такая степень осознанности присутствия Мицкевича в культурной жизни России тоже была задана сразу.

На протяжении полутора столетий стихи Мицкевича так или иначе присутствовали и в частной жизни российских читателей. “Пан Тадеуш” упоминается в романе Лескова “Некуда”, немало цитат из Мицкевича и в его письмах. Герой рассказа Достоевского “Вечный муж” исполняет романс на слова Мицкевича “К ней”. В “Кларе Милич” Тургенева приводится строка из “Разговора”, а в переписке его с Золя не раз встречается имя польского поэта. Подобные штрихи, осевшие теперь в комментариях к изданиям русских классиков или изучаемые филологами как интертекстуальные связи, составляли некогда не требовавшую объяснений повседневность.

Польский язык не был тогда в России столь распространен, как, скажем, французский. И тем не менее знали его многие — и знали хорошо. Именно ради того, чтобы прочесть Мицкевича, выучил польский Аксаков. В оригинале читали его Рылеев, Вяземский, Баратынский. Рылеев оказался к тому же первым переводчиком Мицкевича на русский язык (еще до приезда поэта в Россию), а свое знаменитое “Воспоминание” написал в подражание одноименному сонету польского поэта. Вяземский, первым переведший “Крымские сонеты”, сказал тогда же, что “Мицкевич принадлежит к малому числу избранных, коим представлено счастливое право быть представителями литературной славы своих народов”. Баратынский посвятил ему стихотворение, в котором назвал его “богом”.

Мицкевичу не было и 26 лет, когда осенью 1824 г. он оказался в только что пережившем страшное наводнение Санкт-Петербурге. Почти весь следующий год он провел в Одессе, где незадолго до этого жил ссыльный Пушкин. Ему повезло — стараниями новых друзей многоязыкая, пестрая, хотя и абсолютно чуждая Одесса была назначена местом его изгнания. В этом продуваемом насквозь морскими ветрами городе, где улицы, как он шутил, были вымощены грецкими орехами, Мицкевич жил внешне легко и, казалось, даже беззаботно — театры, балы, новые знакомства, новые впечатления.

Правда, именно летом 1825 г. беззаботная торговая и портовая Одесса с ее равно притягательными морскими купаниями и итальянской оперой стала “гнездом декабристов” на юге России. А на путях опального поляка рядом с бескорыстием дружбы и высокими понятиями чести постоянно оказывались шпионство и провокации. Любой неосторожный шаг, необдуманная доверчивость или излишняя открытость могли обернуться катастрофой. Во всяком случае, последние месяцы его жизни на юге были отравлены постоянной угрозой новых преследований.

Он поторопился уехать в Москву, но прибыл туда за два дня до восстания на Сенатской площади. В Москве сразу же начались аресты — “хватали”, по словам современника, по ночам и вывозили в Петербург на допросы. Мицкевич же многими нитями приятельств и дружб был тогда связан с декабристами.

Весь глухой 1926 г. он готовил в Москве издание написанных в России стихов — среди них был цикл “Крымских сонетов”, вместивший поэтический итог двухмесячного его путешествия из Одессы по Тавриде. Готовил на фоне продолжавшихся арестов, следствия по делу мятежников, ожидания, а затем исполнения приговора — среди казненных был Рылеев... Осенью 1826 г. на углу Собачьей площадки и Борисоглебского в доме Сергея Соболевского Мицкевич впервые увидел и услышал Пушкина, читавшего “Бориса Годунова”.

Потом был Петербург, где, как позже писал Мицкевич, однажды они с Пушкиным стояли “под одним плащом” возле памятника Петру Великому, не ведая еще своей судьбы.

Впереди было польское восстание, закончившееся кровавой расправой над его участниками. И антипольские политические стихи Пушкина “Клеветникам России” и “Бородинская годовщина”. И ответ Мицкевича “друзьям москалям”, кто “славит торжество царя и радуется мукам своих друзей”, возможно, принятый Пушкиным на свой счет. Во всяком случае, в наброске 1834 г. “Он между нами жил”, размышляя о том, что некогда “мирный гость” России, Мицкевич “в угоду черни буйной” “напояет” стихи ядом, Пушкин обращался к Богу: “Боже! освяти / В нем сердце правдою твоей и миром”.

Нет и никогда не будет однозначного ответа на вопрос, кто из них был тогда прав в разведшем их историческом — или, точнее, политическом — поединке. Но то огромное притяжение поэтической гениальности, которую они ощутили друг в друге, оказалось сильнее. Когда меньше чем через три года после этих стихов Мицкевич узнал о гибели Пушкина, потрясенный, он написал некролог и поставил под ним подпись, на которую имел право: “Друг Пушкина”.

Но все это было впереди.

Тогда же, в России, в пространстве чужой жизни с ее крайностями и контрастами, сложно резонируя своим душевным напряжением на внешние импульсы, существовал и жил своей отдельной жизнью внутренний, сокровенный мир польского поэта-изгнанника. “Крымские сонеты” — они вошли в отпечатанный наконец на исходе 1826 г. в типографии Московского университета сборник “Сонеты” — отразили именно это спрятанное в “подводную” их часть состояние души. Вероятно, потому они переводились в России так много и так по-разному. Казалось заманчивым — а оказывалось всякий раз необычайно трудным — передать эти скрытые в ритмах и звуках, в игре цвета и света, в памяти чувств смыслы. А один из наиболее любимых в России сонетов — “Аккерманские степи” — оказался особенно притягательным, возможно, потому, что был самым “незакрытым” в спонтанности выраженных в нем переживаний.

В свой первый в России год на фоне влюбленностей, в которых эхом все еще отражалась первая, конечно же страстная и несчастливая, любовь (“Ах, брошу всех людей — скажи мне только: где ты! / Ах, будь ты здесь со мной — я отрекусь от света!”), Мицкевич написал несколько любовных сонетов, подражая Петрарке, которым был сильно увлечен, и несколько элегий, не подражая никому — в них сильнее всего отразились пережитые им “житейские химеры” и превратности испытанных чувств.

Мы не знаем, кому из женщин посвящены написанные в Одессе “Разговор” и “Сомнение”. Да это, наверное, и не столь существенно. Как писал современный биограф Мицкевича, польский поэт М. Яструн, “истины, высказанные здесь, обладают свойством великой поэзии — всеобщностью”.

Смысловую, эмоциональную наполненность стихов, как мы хорошо знаем, почти всегда неизбежно меняет историко-психологический контекст, в котором стихи продолжают жить в другом времени. Вряд ли сегодня кто-нибудь всерьез верит, что из Пушкина мы “вычитываем” то же самое, что и его современники. Но некий неуловимый общий импульс, притягивающий к этим стихам и того читателя, и нас, сегодняшних, очевидно, остается неизменным. Именно потребность в языке чувств, меняющемся и неизменном одновременно, заставляет новых переводчиков снова обращаться к уже переведенным когда-то другими стихам.

Мицкевич прежде других стал для образованной России символом независимости. Но еще и синонимом особого строя души, в котором бунтарство и жертвенность, близкие по силе своего напряжения едва ли не к экзальтации, соединялись с горьким лиризмом и особой тонкостью, точностью и даже трепетностью самой способности к переживанию.

Запитання:

1. Простежте мислення І.Адельгейм в межах імперського дискурсу: на які події в суспільному житті російська дослідниця звертає увагу насамперед, а які взагалі пропускає?

2. Які теми вона бачить в поезіях А.Міцкевича в часи його перебування на півдні? І як трактує це перебування?

3. Яким чином формується “всесвітня слава” поета в межах дискурсу імперії?

4. Ознайомтеся із невеликим фрагментом сучасного розуміння творчості А.Міцкевича на польському студентському сайті http://www.sciaga.pl/tekst/38014-39-poeta_romantyczny: “Romantyzm narodził się w okresie burzliwych przemian, na granicy między „dawnymi a nowymi latami”. Czas taki wyzwolił sprzeciw jednostek zmęczonych racjonalizmem i klasycznymi barierami. Zbuntowana młodzież zaczęła żyć i tworzyć w zupełnie nowym stylu, który (poprzez ich zachowanie, poglądy a nawet wygląd zewnętrzny) dawał nieprzeciętność. Pozwalał wzbić się ponad szary tłum. W okresie romantyzmu dosyć widoczna jest nobilitacja sztuki jak i artysty, w związku z tym poeta uzyskał niezwykle wysoki status społeczno – kulturowy. Możemy nawet mówić o pewnego rodzaju kulcie wybitnej jednostki, obdarzonej ogromnym talentem, który sprawiał, iż przypisywano jej szczególne miejsce oraz rolę w dziejach ludzkości.

Jednakże jaki powinien być ten poeta? Za pewne powinien to być artysta będący wielką indywidualnością. Ktoś kto potrafi ogarnąć wszelkie tajemnice wszechświata, rzeczy widzialnych i tym co możemy dostrzec patrząc na świat „poprzez serce”, cel istnienia człowieka. Powinien być swego rodzaju geniuszem posiadającym ogromną mądrość życiową i niesłychany talent. Poeta to ktoś ubierający myśli w słowa, wyrażający za pomocą poezji swoje przemyślenia, ale przede wszystkim tęsknoty, pragnienia, uczucia całego narodu. Z pewnością możemy wyróżnić kilka kreacji poety romantycznego.

Adam Mickiewicz jest najwybitniejszym poetą polskiego romantyzmu. Potrafił on z olbrzymią siłą i mocą oddziaływać na naród oraz pokazywać mu nową, jednakże nieznaną drogę dalszego postępowania. Jego postępowe myśli miały karmić szeregi pokoleń, dodawać otuchy społeczeństwu oraz wypełniać ich duszę nadzieją, że nastanie kiedyś czas, w którym Polska zmartwychwstanie – odrodzi się i powstanie w pełnym swoim blasku. Utwory Mickiewicza przesiąknięte są ideą patriotyczną. Рoeta, który wyrósł w latach, w których panowała jeszcze ideologia oświecenia, potrafił zebrać swoje siły i mocno wyrwać się z tego zagmatwanego świata oraz wstąpić na drogę o wiele trudniejszą do pokonania, drogę która była jeszcze nowa i nieznana. Utwory tego wieszcza miały dodawać otuchy ciemiężonemu narodowi i napełniać całe społeczeństwo nadzieją na wyzwolenie się spod jarzma znienawidzonego caratu. Utwory Mickiewicza są bogate w porównania, opisy przyrody, uosobienia, personifikacje, metafory oraz inne środki artystyczne. Poezja Mickiewicza nacechowana jest głębokim patriotyzmem i uczuciem miłości. W dzisejszym świecie jest niewiele osbó ktore otwarcie chcą, albo potrafią rozmawiać na tematy duchowe.Romantycy za to eksponowali swiat swoich uczuć.Doskolane przedstawia to Mickiewicz w swoim wierszu "Niepewności". Opisuje tęsknote wywolaną dlugim rozstaniem z ukachaną.Nie jest pewnien do końca swych uczuć, ale wie ze byłby w stanie poświęcić swe zycie dla niej.Te stany emocjonalne opisują słowa: "Dla tego zdrowia życia bym nie Skąpił, Po twą spokojność do pikła bym zstąpił".

5. Які домінанти у творчості А.Міцкевича бачать молоді поляки?