Глава 2. Методологические основы юридической антропологии

2.1. Характеристика антрополого-правовой методологии

В конце XX в. сформировалась постклассическая эпистемоло­гия, которая не может не иметь самого прямого отношения к тео­рии познания государства и права. Поэтому обратимся к рассмотрению особенностей тех изменений, которые привели к появлению постклассической эпистемологии¹²⁴. Классическая теория познания исходит из наивного реализма и не менее наивного репрезентатизма: веры в объективность существо­вания внешнего мира, естественного порядка (предустановленной гармонии) в нем и возможности полного и точного его воспроиз­ведения в сознании. Такое субъект-объектное отношение, получив религиозное (позднее - мифоидеологическое) обоснование¹²⁵, транс­формируется в одну из центральных универсалий западноевропей­ской культуры - активистский антропоцентризм. Суть последнего - возможность и необходимость контроля над природой, окружающим миром, а также над нерациональными аспектами человеческой пси­хики¹²⁶. Отсюда вытекает уверенность в существовании вечных и неизменных (универсальных) законов природы, которые отражаются сознанием и используются в практико-преобразоватсльной дея­тельности человеком. Эти постулаты классической теории познания экстраполируются в юридическую науку. При этом необходимо заметить, что совре­менная теория и философия права уделяют непозволительно мало внимания юридико-эпистемологической проблематике¹²⁷. Так, в ра­боте В.С. Нерсесянца одна из глав посвящена правовой гносеологии. Однако ничего кроме утвержде­ния, что концепция различения права и закона «выражает процесс познавательного перехода (как совершаемого? - Авт.) от простого мнения о праве ... к истинному знанию - к знанию истины о праве, к понятию права, т.е. к теоретическому (понятийному) знанию об объективных (независящих от воли и произвола властей) свойствах, природы, сущности права и формах (адекватных и неадекватных) ее проявления»¹²⁸, в ней, по сути, не содержится. В фундаменталь­ной работе Д. А. Керимова «Методология права» гносеологическая проблематика раскрывается преимущественно сквозь призму ана­лиза методологических функций философии права, раскрываемо­го через изложение основных противоречий правовой реальности (историческое и логическое, конкретное и абстрактное, явление и сущность и т.д.). Однако сам механизм научного познания, струк­тура юридического знания, критерии научности юриспруденции, перспектива новых методов юридического исследования в ней не содержится. Этой проблематики нет, к сожалению, и в интересных работах В.П. Малахова и А.Ф. Закомлистова. При этом складыва­ется впечатление, что оба философа не проводят различия между научным мышлением (и, соответ­ственно, уровнем правосознания) и профессиональным, рассуж­дая, например, о логике правосознания, свойствах правовых по­нятий¹²⁹ или нормативном мышлении в юриспруденции (объявленном как «юридическая эпистемология»)¹³⁰. В весьма нетривиальном сочинении В.А. Бачинина провозглашается философский (метафизический) подход к анализу права, противопоставляемый социоло­гическому и, надо полагать, научному¹³¹.

Исследование В.М. Сырых, подробно и обстоятельно раскрыва­ющее эпистемологическую проблематику юриспруденции, постро­ено на марксистско-ленинских постулатах (чего не скрывает сам автор). В нем с позиций диалектической логики провозглашается существование объективных законов правовой материи и их истин­ностное познание через знание юридической практики, выступаю­щей критерием истины и основанием юридической науки (началом познания). О том, насколько такого рода заявления адекватны со­временной постклассической эпистемологии, будет сказано ниже.

Если суммировать многочисленные высказывания современных мыслителей о том, чем современная эпистемологическая ситуация отличается от классической, то можно выделить следующие ее характеристики¹³². Во-первых, наука уже не занимает того положе­ния, которое ей приписывалось в «эпоху сциентизма». После работ постпозитивистов (прежде всего «методологического анархиста» П. Фейерабенда), социологов знания, социальной феноменологии и исследований Римского клуба стало очевидно, что наука не обла­дает привилегированным эпистемологическим статусом, не являет­ся основной формой знания, а наоборот, ответственна за многие (если не за все) глобальные проблемы современности. Во-вторых, «антро­пологический поворот»¹³³, произошедший во второй половине XX в., привел к важнейшему (и до конца не осознанному в науковедении) изменению основного эпистемологического отношения: от субъект-объектного к субъект-субъектному, включающему в себя субъект-объектное. Это говорит о том, что научное познание является со­циокультурно и исторически обусловленным, как сам процесс по­знания, так и использование знания (все элементы воспроизведения научного знания)¹³⁴. Отсюда перенос интереса современных исследователей от знания как такового к процессу его воспроизводства и к научному сообществу - главному субъекту производства зна­ния, а также опосредующим его социокультурным и историческим условиям (контексту).

Для постклассической эпистемологии характерна также проблематизация познаваемости мира и шире — референтности (отношения зна­ка и означаемого)¹³⁵. Отсюда вытекает знаменитый тезис Ж.-Ф. Лиотара о том, что современность (постмодерн) - это недоверие к метанарративам¹³⁶, которые сегодня утратили свое легитимирующее значение. На вопрос о том, существует ли объективный мир, «при­рода вещей», с которой должно быть соотнесено научное знание, представители постклассической эпистемологии отвечают в большин­стве своем отрицательно. Образ мира для них - это скорее конвен­ции, соглашения научного сообщества, хотя и не произвольные, а такие, которые демонстрируют большую познавательную эффектив­ность.

Постклассическая эпистемология акцентирует внимание на ро­сте знаний и предлагает некумулятивную концепцию его прираще­ния. Одним из первых такую точку зрения высказал Т. Кун в зна­менитой работе «Структура научных революций», в которой показал, что нет поступательного (кумулятивного) развития научного зна­ния; оно растет (изменяется) «революционно», в силу неэксплицируемой наукой креативности. Между научными революциями осуществляется всего лишь «подгонка» новых фактов под парадиг­му - образец. К. Поппер, выдвинув принцип фаллибилизма (опровержимости) в качестве критерия научности, утверждал тем самым, что наука - это собрание заблуждений, так как каждое научное открытие неизбежно когда-нибудь будет опровергнуто. Это заставляет критически относиться к самым, казалось бы, очевид­ным истинам.

Постклассическая эпистемология также развенчала догму эмпи­ризма, то есть требование верификации (подтверждаемости теории опытом). Ни одна теория не является полностью верифицируемой, так и невозможна ее окончательная фальсификация, утверждает У. Куайн¹³⁷. Активное развитие синергетики привело к тому, что со­временное науковедение отказалось от краеугольного принципа классической науки - принципа причинности. Все это имеет самое непосредственное отношение и к познанию государства и права.

И еще одно отличие постклассической эпистемологии от классической. Последняя основывалась на дихотомических антиномиях «индивидуализм - холизм», «идеализм - материализм (реализм)», «сущее - должное» и т.д. При этом все классические теории познания исходили из принятия в качестве основания какого-либо од­ного из двух полюсов антиномий, доказывая недостаточность противоположной точки зрения. Современная (постнеклассическая) теория познания в качестве своего основания берет не одну из двух противоположностей, а процесс их снятия, то, что, условно говоря, располагается между ними, демонстрируя их взаимообусловленность. Такая эпистемология может быть названа диалогической¹³⁸.

В общем и целом постмодернистская эпистемология предполагает «переоценку фундаментализма, признание многомерного об­раза реальности, а также неустранимой множественности описаний и точек зрения, отношения дополнительности и взаимодействия между ними. Преодоление тотального господства одной (любой) доктрины - это, по существу, не только идеологическое, но и методологическое требование для философии познания XXI в. Мы уже работаем в контексте многих постмодернистских принципов, не всегда это осознавая¹³⁹.

Одним из наиболее перспективных подходов в рамках антропологической методологии является генетическая и структурная деконструкция. Генетическая деконструкция направлена на выявление исходного «произвола», лежащего, по мнению П. Бурдье, в основе сякого института¹⁴⁰. При этом необходимо соотнести этот исходный произвол» (креацию) с историческим и социокультурным контекстом, который обусловил творческую инновацию и за пределы которого она «переступила». Одновременно генетическая деконструкция предполагает помещение исследуемого события (действия) в историческую перспективу сегодняшнего дня, так как оценка любому историческому явлению дается с точки зрения современ­ности, с позиций того, как это явление оценивается сегодня. Таким образом, генетическая деконструкция - это выявление диалектики (диалога) индивидуального творчества, которое всегда субъектив­но, и социальной структуры, выступающей предпосылкой и контек­стом инновационной деятельности в историческом аспекте¹⁴¹.

Для проведения такого - генетического - исследования требу­ется, с одной стороны, погружение в анализируемую эпоху. Безус­ловно, отказаться от стереотипов современности, коими «нагружен» любой историк, от категориальной сетки, в которую помещаются рассматриваемые исторические факты, полностью невозможно. Но все же относительное проникновение в своеобразие исторической эпохи возможно, что демонстрируется работами предста­вителей антропологии истории, новой исторической науки, микро­истории¹⁴². Представляется очевидным, что анализ исторического памятника права может считаться относительно полным и обстоятельным толь­ко в том случае, если анализируется не просто его текст, но его восприятие как правоприменителем, так и населением, то есть кон­текст-анализ с позиций эпохи, в которой этот памятник возник и существовал.

С другой стороны, генетическая деконструкция предполагает дополнение анализа эпохи выявлением роли и значения исследуе­мого исторического события или явления применительно к совре­менности. Функциональная значимость исторического памятника права, как представляется, заключается как раз в том, насколько и как он повлиял на современную правовую систему. Поэтому необ­ходимо проанализировать эволюцию данного памятника вплоть до сегодняшнего дня. Такая задача, безусловно, невыполнима в полном объеме (хотя бы в силу амбивалентности любого социального – и правового - явления), но это не означает, что за нее вообще не стоит браться.

Генетическая деконструкция должна быть дополнена деконст­рукцией структурной, то есть анализом современности. Здесь ос­новное внимание должно быть направлено на то, какой смысл (замысел) придавал автор (законодатель или референтная группа относительно правовых обычаев) той или иной форме права и как она (форма права) воспринимается профессиональным, научным и обыденным правосознанием. Последний аспект представляется наиболее важным, так как право преломляется в действиях широ­ких народных масс. От того, каков образ нормативно-правового акта у среднестатистического человека, зависит, будет ли он реально дей­ствующим актом или останется «неработающим» текстом. Одновременно анализ правовой реальности дол-лжен включать также выявление параллельной системы нормативного регулирования, «живого права», по терминологии Е. Эрлиха¹⁴³. Только такой анализ в состоянии объяснить, почему Япония с формальной точки зрения является представителем романо-германской правовой системы, хотя фактически таковой не является, так как удельный вес норм-гири в правопорядке явно доминирует над нормативно-право­выми актами. В этой связи серьезными проблемами являются, с одной стороны, мультикультурность современного общества, ставя­щая под сомнение существование единого образа права у предста­вителей разных социокультурных слоев населения, а с другой сто­роны, конфликт норм официального и «неофициального» права. Вышеизложенное дает основание заключить, что общим принци­пом современной постклассической эпистемологии вообще и юрис­пруденции в частности (последняя не может отличаться от основ­ных характеристик теории познания, так как право суть социальное явление) является антропологизация, или гуманизация, науки. Он направлен на выявление человеческого содержания в процессе познания правовой реальности, обусловливающего как его предпо­сылки, так и результат. Это не отказ от субъект-объектных отноше­ний, выражающих содержание гносеологии, но их помещение в субъект-субъектный контекст, предшествующий и завершающий научное познание.