нотками самовоспевания. В одном из них, например, цитировалась речь красноречивого и либерального Джорджа Каннинга (произнесенная на некоем меро­приятии, хотя сам он умер в 1827 г.):

Так будем же с трепетом относиться к тем преимуще­ствам, которыми нам посчастливилось наслаждаться. Будем охранять с набожной благодарностью пламя ис­тинной свободы, которое изливается с небес и которое хранится в священном хранилище, называемом нашей Конституцией; не будем посягать на ее чистоту и не бу­дем подвергаться риску ее утраты, преследуя призрачную цель сделать ее еще более насыщенной и лучезарной⁸.

Учитывая, что виги и прочие сторонники Билля о реформе в Палате общин придерживались подобных взглядов, учитывая и то, что им не было чуждо общее для «образованного класса» отвращение к любому значимому расширению избирательного права, един­ственным способом оправдания реформы было убеж­дение в том, что оговоренные условия предоставления права голоса есть неизменные столпы конституцион­ного порядка. Уже на последних этапах дискуссии лорд Джон Рассел сделал «заявление, которое вскоре ста­ло знаменитым, о том, что министры считают Билль "крайней" мерой»⁹. Пару лет спустя современный обо­зреватель (Фрэнсис Плейс) саркастически подметил:

Лорд Грей и его коллеги ...Каким-то непостижимым об­разом смогли убедить себя в том, что реформа Палаты об­щин может быть и — как они полагали — будет «крайней мерой»10.

Странный самообман сторонников Билля отчасти может быть объяснен тем денежным критерием, не­обходимым для получения права голоса, за который

они уцепились. Цифра в 10 фунтов стерлингов для до­мовладельцев по сравнению с иными цифрами была «выдающейся из общего ряда или просто заметной», она вполне сходила за линию, которую ни в коем слу­чае нельзя было переступать в случае дальнейшей экс­пансии «демократии»¹¹. Разве не могла эта цифра со временем обрести тот же ореол, что и другие элементы столь чтимой британской конституции?

Судьба, конечно, распорядилась иначе. Тридцать пять лет спустя, в 1867 г., после многих месяцев острых дискуссий и целого ряда сомнительных преобразова­ний Палата общин приняла второй закон о реформе, который стал следующим решающим шагом по на­правлению к столь пугающей «демократии». Отныне право голоса распространялось на всех мужчин из среднего класса, а также на часть рабочих, так как право предоставлялось всем горожанам, прожившим в горо­де год или больше. Для квартирантов и сельских жите­лей сохранялись значительные денежные требования. При этом Дизраэли продолжал настаивать, что Билль станет «форпостом, защищающим от демократии»¹². Однако ни он, ни его сторонники не утверждали, что сохраняющиеся ограничения будут «вечными»; наобо­рот, консервативный лорд Дерби в своей знаменитой речи как раз перед решающим голосованием открыто признавался в том, что, голосуя за закон, парламент и страна совершают «прыжок в темноту»¹³.

В то время как риторика сторонников реформы развивалась в этом направлении, риторика оппонен­тов по-прежнему оставалась привязанной к тезису об

опасности. Использование аргумента становилось все более частым по мере того, как демократизация на про­тяжении последней трети столетия набирала обороты, пока, наконец, не стало ясно, что распространение права голоса на все население вовсе не будет фаталь­ным для «древних свобод» Англии. В нижней палате основным врагом законодательства был Роберт Лоуи, либеральный политик, который с отличием служил в администрации Австралии и который обрел влияние благодаря своим частым передовым статьям в газете Times. Порывая с лидерами вигов, он раскритиковал некоторые отрывки из Акта о реформе в ряде нашу­мевших речей. Самой красноречивой следует считать ту, что была произнесена 26 апреля 1866 г. Ее концовка звучит следующим образом:

Господа, я рассказал Вам о том, что считаю естественны­ми следствиями той меры, которая ...просто обречена... уничтожить один за другим те институты, которые гаран­тировали Англии счастье и процветание, недоступное ни одной другой стране ни в какой перспективе. Не кажется ли Вам, что героический труд многих столетий, что дости­жения столь многих умных голов и сильных рук, заслужи­вают гораздо более благородной участи, нежели принесе­ние в жертву на алтарь революционной страсти или же сентиментального энтузиазма человечества? Но если нам суждено пасть, то мы падем достойно. Не принужденные ни внешним врагом, ни внутренней катастрофой, в пол­ном расцвете богатства и сиянии избыточного процвета­ния мы близки к тому, чтобы своими собственными без­рассудными и опрометчивыми руками обрушить на наши головы освященный веками храм свободы и славы¹⁴.

Подобный эмоциональный всплеск напоминает зна­менитый плач мадам Роланд: «О, свобода! Сколь мно­гие преступления совершаются от твоего имени!» Для того чтобы превратиться в комментарий к речи Лоуи и к целому ряду схожих тезисов об опасности, данная фраза должна быть немного подправлена: «О, свобода!