IV. Тезис об опасности

_Т

езисы об извращении и тезисы о тщетности, не- смотря на все различия, имеют одну общую чер-

ту: они необычайно просты и прямолинейны. Этим, конечно, отчасти объясняется их притягательность. В обоих случаях утверждается, что действия, предпри- нятые для достижения некоторой цели, так ничего и не достигают. Либо ничего не происходит, либо действия приводят к результату, прямо противоположному за- думанному. Вообще-то даже удивительно, что мне удалось набрать достаточно весомое количество реак- ционных аргументов, подходящих под эти две крайно- сти. Ведь есть еще и третий, гораздо более понятный и умеренный способ выступить против перемен, ко- торые, по причине их популярности в общественном мнении, никто не рискует критиковать в открытую (на мой взгляд, это отличительный признак «реакци- онной» риторики). Упомянутый способ заключается в указании на то, что предлагаемая перемена, пусть сама по себе и желательная, подразумевает неприемлемые издержки или же последствия того или иного рода.

Есть несколько общих способов утверждать нечто подобное. Некоторые из них были умело спародиро- ваны в начале XX столетия Ф.М. Корнфордом, извест- ным исследователем из Кембриджского университета, в брошюре «Microcosmographia Academica»¹*. Пред-

ставляя свое эссе как «Пособие для молодых академи­ческих политиков», Корнфорд предлагает несколько советов о том, как лучше всего приобретать друзей и оказывать влияние, одновременно и противодействуя любым переменам в академических процедурах, и выказывая «принципиальное» согласие с реформато­рами. В процессе изложения Корнфорд выделяет два «политических аргумента»: принцип «дальше — боль­ше» и принцип опасного прецедента. Вот его причуд­ливые определения:

Принцип «дальше — больше» гласит — не следует по­ступать справедливо сегодня, так как это приведет к за­вышенным ожиданиям того, что в будущем вы поведете себя еще более справедливо — эти ожидания вы уже, боюсь, не сможете удовлетворить... Принцип опасного прецедента гласит — не следует принимать одобренного всеми правильного решения по той причине, что в буду­щем у вас может не хватить мужества принять такое же решение в другой ситуации, которая, предположим, будет напоминать предыдущую, но, по сути, сильно от нее от­личаться (р. 30-31)²*.

В реальности оба принципа тесно связаны. Те, кто избирают данный вид аргументации, вовсе не утверж­дают, что предложенная реформа сама по себе являет­ся ложной; скорее они утверждают, что она приведет к последовательности неприятных событий, отсюда следует, что движение в предложенном (в принципе, справедливом и правильном) направлении опасно, опрометчиво и нежелательно. Принцип «дальше — больше», обыгранный Корнфордом, прослеживается в целом ряде иных связанных метафор: предложенный шаг есть лишь «первый шаг» или «вершина айсберга». Также по делу и без дела используется близкое по смыс­лу выражение «скользкий путь». Богатство метафор свидетельствует о популярности критики действия на том основании, что оно — при всей его бесспорной не­обходимости — будет иметь дурные последствия.

Какими бы проницательными ни были катего­рии Корнфорда, далее я буду исследовать несколько иную форму аргумента, вытекающую из структу­ры того исторического материала, с которым я имею дело. Как мы знаем, Т.Х. Маршалл использовал инте­ресующий меня материал для того, чтобы выстроить поучительную историю прогрессивного расширения гражданских прав на протяжении последних двух или трех столетий — от гражданско-правового измере­ния прав к политическому и, наконец, к социально- экономическому. Но данная история постепенного и нарастающего прогресса просто провоцирует крити­ку и опровержение на том основании, что переход от одной стадии к другой вовсе не так гладок. Как неред­ко утверждается, прогресс в человеческих обществах столь проблематичен, потому что предлагаемое «дви­жение вперед» наносит ущерб одному или нескольким прежним завоеваниям.

Это очень мощный аргумент против любой новой реформы. Когда некая мера признается желатель­ной, достаточно трудно подвергать ее убедительной критике, утверждая, что издержки или побочные по­

следствия будут превосходить ожидаемые выгоды. Подобное суждение подразумевает в высшей степени субъективное сравнение разнородных преимуществ и недостатков. Но если удастся показать, что две рефор­мы являются взаимоисключающими, что старая ре­форма окажется под угрозой в случае осуществления новой, то тогда появится прочная основа для срав­нений и можно будет начать рассуждать о «сторонах прогресса»: есть ли смысл жертвовать одной стороной прогресса ради другой? Более того, благодаря тако­му аргументу реакционеру вновь удается предстать в одеяниях сторонника прогресса: он говорит о жела­тельности всех сторон прогресса, но затем указывает на то, что новая реформа, если ее провести, поставит под угрозу столь ценимую недавно проведенную ста­рую реформу. Прежние завоевания и достижения не следует считать чем-то само собой разумеющимся, а новая политика может подвергнуть их опасности. Этот аргумент мы назовем тезисом об опасности; тут потребуется более сложное и исторически более глу­бокое рассмотрение, чем в случае с первыми двумя аргументами.

Согласно троичной схеме Маршалла, гражданские, политические и социально-экономические измерения гражданства возникали последовательно на протяже­нии последних трех столетий. В той степени, в какой данная конструкция ухватывает историческую реаль­ность, нам следует ожидать, что и различные вариации тезиса об опасности также выходили на сцену истории по мере постепенного движения вперед. Например, прекрасная возможность воспользоваться данным те­зисом была в XIX в., когда в тех странах, в которых уже достаточно крепко утвердились гражданские права и свободы, появились предложения расширить избира­тельное право и демократическое правление. Против­ники подобного развития событий могли начать раз­говоры о том, что уже завоеванные права и свободы будут утрачены в результате предлагаемого продви­

жения демократии. Затем, когда были приняты меры по социальной защите и связанные с ними социаль­ные законы, противники данных мер вновь имели все основания выдвинуть свой двусмысленный аргумент. Как будут утверждать критики, государство всеобще­го благосостояния поставит под угрозу прежние до­стижения, касающиеся индивидуальных прав (первое измерение гражданства по Маршаллу). Кроме того, будут попытки доказать, что социальное государство представляет угрозу для демократического правления (второе измерение гражданства по Маршаллу). Неред­ко оба аргумента будут сочетаться.

Таким образом, схема Маршалла позволяет выдви­нуть против себя две вариации на тему тезиса об опас­ности.

1. Демократия угрожает свободе.

2. Государство всеобщего благосостояния угрожает свободе или демократии (или и тому, и другому).

Оба тезиса действительно выдвигались, в этом смысле есть все основания говорить об исторической правдоподобности и полезности схемы Маршалла. Од­нако, и это вполне закономерно, в некоторых странах данные тезисы будут особенно распространены. При­чина проста — схема Маршалла опиралась на историю Великобритании, и потому она не так хорошо ложится на те контексты, где переход от гражданско-правового к социоэкономическому измерению был менее по­следователен, стабилен и «упорядочен». Тем не менее получающиеся в результате разновидности тезиса об опасности будут сами по себе очень поучительными.

Наше исследование не только подтвердит продол­жающуюся полезность схемы Маршалла и в иных контекстах, но также поставит под вопрос ее просто­ту. Маршалл не упомянул о мощных «реакционных» волнах, которые прокатывались одна за другой, чтобы заблокировать и даже повернуть вспять каждое по­следовательное расширение измерений гражданства. Он также проигнорировал тот факт, что данные из­

мерения по целому ряду пунктов могут вступать в противоречия друг с другом. Тот исторический путь, который он изобразил, был сугубо органическим — одно измерение гражданства или прогресса следует за другим, не создавая никаких проблем в плане со­гласования с предыдущим этапом. В той мере, в какой реакционный дискурс, основанный на тезисе об опас­ности, действительно выявляет некоторые реальные проблемы, наше исследование послужит корректиру­ющим дополнением к оптимизму Маршалла и укажет на те дилеммы и конфликты, которые могли быть или даже остаются вполне реальными.

ДЕМОКРАТИЯ КАК УГРОЗА СВОБОДЕ

Нет ничего нового в том, чтобы ставить под сомне­ние совместимость демократии, т.е. прогресса в по­литическом участии посредством всеобщего избира­тельного права, с сохранением индивидуальных прав, т.е. знаменитых «естественных прав на жизнь, свобо­ду и собственность» XVIII в. Разделение, проведенное Т.Х. Маршаллом между гражданскими и политически­ми аспектами гражданства, имеет родство с целым ря­дом иных дихотомий, которые, в отличие от Маршалла, долгое время рассматривались в антагонистических терминах. Во-первых, существует разграничение меж­ду свободой и равенством; оно очень напоминает пару Маршалла, если свободу понимать как гарантирован- ность для каждого гражданина его «естественных прав», а равенство — как то, что реализуется посред­ством института всеобщего избирательного права. Хотя это и очень узкая трактовка понятия равенства, ее потенциал для начала конфликта с либеральной сво­бодой достаточно велик и еще больше возрастает, если равенству придать более широкую трактовку. Со вре­мен Французской революции, обещавшей реализовать как свободу, так и равенство, и еще больше с тех пор, как данный вопрос был поднят Токвилем в его рабо­

те «Демократия в Америке», проблема конфликтных взаимоотношений между двумя устремлениями была достаточно подробно описана.

Во-вторых, концепт свободы сам по себе оказался столь богатым (и двусмысленным), что в нем умести­лись разнородные и антагонистические смыслы. В ка­честве заслуживающего внимания примера этого мо­жет служить инаугурационная лекция Исайи Берлина 1958 г. в Оксфорде: «Два понимания свободы», в кото­рой он противопоставил свободу «негативную» и сво­боду «позитивную»³. Негативная свобода была опре­делена им как «свобода индивида от» определенных вмешательств со стороны других индивидов, а также властей; позитивная же свобода — это «свобода для» практики традиционных республиканских доброде­телей посредством участия в общественных делах, а также в политической жизни сообщества. Есть очень четкие пересечения между концепциями Берлина и Маршалла: гражданско-правовое измерение граж­данства имеет много общего с негативной свободой, а политическое измерение гражданства — со свобо­дой позитивной. Взаимосвязь, равно как и возможные конфликты между позитивной и негативной свободой стали темой для оживленных дискуссий среди полити­ческих философов⁴.

Еще одно известное деление понятия свободы было сделано гораздо ранее (в 1819 г.) Бенджамином Констаном: он выделил свободу у древних и свободу у современных людей⁵. Согласно Констану, свобода у

древних была активным участием граждан греческого полиса в общественных делах, свобода же современ­ных, наоборот, была правом граждан на достаточное частное пространство, внутри которого они могли бы практиковать религию и заниматься своими мысля­ми, делами и коммерческими вопросами. Параллели с политическим и гражданским измерением свободы у Маршалла опять налицо. Однако Констан рассмат­ривал выделяемые им типы свободы как до опреде­ленной степени взаимоисключающие: лишь поэтому он мог критиковать Руссо (а также революционеров- якобинцев, на которых оказала влияния мысль Руссо) за то, что тот взял за основу свободу древних и пресле­довал тем самым анахронический и утопический иде­ал, что имело самые катастрофические последствия.

Краткий обзор дихотомий, связанных с проведен­ным Маршаллом разграничением гражданских (civil) и политических компонентов гражданства, позволяет нам сделать вывод о богатстве и сложности той темы, которую мы собираемся рассматривать. Все это лишь подтверждает гипотезу о том, что для рассмотрения тезиса об опасности нам предстоит провести большое отсеивание материала.

В силу обширности предмета я ограничу себя рас­смотрением нескольких важных случаев, когда тезис об опасности в особом историческом контексте вы­ходил на первый план. Другими словами, вместо того, чтобы заниматься общим обсуждением сравнитель­

ных достоинств и перспектив сосуществования де­мократии и свободы, я попытаюсь показать, как дви­жение к демократии встречало противодействие, как предостерегали или сетовали на его опасность из-за того, что оно якобы ставило под угрозу «свободу» в различных ее проявлениях.

Показательный пример полноценного использова­ния тезиса об опасности — это Великобритания XIX в. В самом конце наполеоновских войн то была страна с долгой традицией свобод, успешно отвоеванных и за­крепленных целым рядом документов из разных сто­летий — Великая хартия, habeas corpus, Билль о правах, право петиции, свобода прессы и т.д.; с другой сторо­ны, в стране существовали сильные традиции правле­ния дворянского сословия. Затем в 1830-х и 1860-х го­дах в парламенте, публичном пространстве и иногда на улицах развернулись длительные и яростные баталии вокруг вопроса о расширении избирательных прав, которые завершились принятием двух Актов — 1832 и 1867 гг. Так как данные споры шли на фоне устояв­шихся и высоко ценимых свобод, тезис об опасности оказался главных среди тех аргументов, которые вы­двигали оппоненты реформ, как при принятии перво­го Акта, так и при принятии второго.

Англия: Великие билли о реформах 1832 и 1867 гг.

В 1832 г. Билль о реформе постановил расширить право голоса на всех мужчин-домовладельцев, живу­щих в городских зданиях и уплачивающих ежегодный налог в размере 10 фунтов стерлингов и выше. Эти и иные положения исключали 90% взрослого мужского населения, но до голосования впервые допускались промышленные, коммерческие и профессиональные элиты. Новый денежный стандарт также ввел универ­сальный критерий, который пришел на смену тради­ционной системе, основанной на семье, клане и древ­них, зачастую причудливых обычаях.

В принятии Билля о реформе самым примечатель­ным было то, что аристократические виги и их союз­ники по вопросу дальнейшего расширения права го­лоса на «массы» были настроены не менее враждебно, чем упертые тори, противодействовавшие нововведе­нию. Обе группы считали подобную перспективу кош­маром: она грозила «демократией», понятием, которое широко использовали как жупел вместо прогрессивно звучащего понятия «всеобщее избирательное право». В своей классической монографии 1914 г. о Билле о ре­форме 1832 г. Дж.Р.М. Батлер отмечал:

Слово «демократия» в 1831 г. вызывало те же ассоциации, что и слово «социализм» сегодня. Оно означало нечто ужасное, что может «прийти» и должно «прийти», если ре­спектабельные классы не сплотятся вместе... это было не­что ассоциирующееся с всепроникающими катаклизмами. Если придет демократия, то исчезнут короли и лорды, а от всех старых землевладельцев не останется и следа⁶.

Использованию обобщенного тезиса об опасно­сти способствовал «культ британской конституции», распространившийся в Англии в XVIII в.⁷ Революци­онные волнения во Франции, а также сочинения Эд­мунда Берка значительно усилили этот культ. Один из принципиальных элементов этого культа заключался в прославлении деликатного баланса, установившегося в Англии между королевской властью, аристократией и демократией. Противники Билля о реформе утверж­дали, что расширение избирательных прав уничтожит этот баланс. Утверждалось, что раз «Конституция» не была создана человеческим разумом, то люди не мо­гут ни ставить ее под сомнение, ни менять ее, иначе те привилегии свободы, которыми пользуется ан­глийский народ, попросту исчезнут. Многие памфле­ты, направленные против реформы, были наполнены