VII. По ту сторону бескомпромиссности

СМЕНА АРГУМЕНТОВ?

_П

ерейдя в предыдущей главе от рассмотрения «ре- акционеров» к рассмотрению «прогрессистов» и

типичных для них аргументов, я, наверное, потерял то немногое количество друзей, которое мне удалось приобрести в первых трех главах, препарировавших и обнажавших различные типы реакционной риторики. Спешу вновь вернуть себе их расположение. Хотелось бы еще раз повторить основную цель данной рабо- ты. Моя главная задумка — проследить некоторые ключевые реакционные тезисы сквозь дискуссии по- следних двух столетий и показать, что участники этих дискуссий в своих аргументах и риторике следовали некоторым константам. Конечно, демонстрация того, что сторонники реакции зажаты в колею рефлексов и предсказуемо движутся от одного известного набо- ра действий и маневров к другому вовсе не означает опровержения их тезисов; но в действительности она влечет за собой ряд губительных следствий.

Начну с самых незначительных. В свете моего ис- следования некоторые «глубокие мыслители», вы- дававшие свои идеи за оригинальные и блестящие прозрения, оказались куда менее впечатляющими и даже порой комичными. Данное следствие не было преднамеренным, но его нельзя назвать чем-то не- ожиданным. В постоянно возобновляющихся спорах прогрессистов с реакционерами недостает некоторой сбалансированности: в действенном использовании мощного орудия иронии консерваторы на голову опе- режают прогрессистов. Уже Токвиль в своей критике

революционного проекта — о чем свидетельствует цитата, приведенная в шестой главе, — прибегает к саркастическим интонациям. В его изложении дан­ный проект предстает скорее наивным и абсурдным, чем позорным и кощунственным — основные эпите­ты, которыми награждали Революцию такие ранние критики, как де Местр и де Бональд. Данный аспект консервативного отношения отразился уже в самом немецком понятии Weltverbesserer (улучшатель мира), которое подразумевает человека, взявшего на себя слишком многое и просто обреченного на комический провал собственных усилий. (Американское понятие do-gooder имеет схожие коннотации насмешки, хотя и в меньшей степени, так как проекты do-gooder а. куда менее масштабны, чем проекты его немецкого анало­га). В общем, скептическое саркастическое отношение к усилиям прогрессистов и их свершениям — это со­ставная и в высшей степени действенная составляю­щая позиции современного консерватора.

Прогрессисты же, наоборот, погрязли в серьезности. Многие из них способны лишь на нравственное него­дование, им чужда ирония¹*. Одна из задач этого иссле­дования — чуть скорректировать данный баланс.

Но едва ли это достаточное основание для написа­ния моей книги. Было и еще одно, более основопола­гающее намерение: путем демонстрации постоянно повторяющихся аргументов обосновать предположе­ние о том, что стандартное «реакционное» мышление в том виде, как оно представлено в данной работе, зачастую оказывается ложным. Конечно, факт посто­янного повторения аргумента никоим образом не до­казывает его ложность. Я уже это не раз говорил, но теперь хочу повторить еще раз со всей ясностью: нет никакого сомнения в том, что ситуации, когда «наме­ренное социальное действие» приводило к эффектам извращения, когда оно оказывалось тщетным, когда

оно ставило, под угрозу некое прежнее достижение, существовали. Мой вывод таков: те тезисы, которые были вычленены и рассмотрены мной, в целом ряде аспектов интеллектуально подозрительны.

Общее подозрение в злоупотреблении аргументами обусловливается тем фактом, что они — как было по­казано — почти рутинно всплывают всякий раз при обсуждении самых разных ситуаций. Подозрение лишь усиливается, когда удается доказать — именно это я и попытался сделать — что притягательность аргументов обусловливается их опорой на известные мифологические сюжеты (Немезида и высокомерие, божественное провидение, Эдип), на влиятельные ин­терпретационные формулы (ceci tuera cela, игра с нуле­вой суммой) или же тем, что они льстят своим авторам и раздувают их самолюбие. Учитывая подобные внеш­ние факторы, можно предположить, что стандартные реакционные тезисы будут приниматься вне зависи­мости от их релевантности.

Предыдущая глава, посвященная прогрессивной ри­торике, не только не размывает мой основной посыл, но лишь еще больше его усиливает. Показав, что каждый реакционный аргумент имеет одного — или даже бо­лее — прогрессивного двойника, я привел противопо­ложные пары реакционных и прогрессивных суждений о социальном действии. Вспомним некоторые из них.

Реакционер: Данное действие будет иметь катастро­фические последствия.

Прогрессист: Несовершение данного действия по­влечет за собой чудовищные следствия.

Реакционер: Новая реформа поставит под угрозу старую.

Прогрессист: Новая и старая реформы будут взаим­но усиливать друг друга.

Реакционер: Данное действие притязает на измене­ние постоянных структурных черт («законов») социаль­ного порядка; следовательно, оно обречено оказаться без­результатным, тщетным.

Прогрессист: За этим действием стоят мощные исто­рические силы «на марше»; противиться им тщетно.

Как только существование подобных пар аргументов становится очевидным, престиж реакционных тезисов сразу же идет на убыль: наряду со своими прогрессив­ными двойниками они оказываются просто крайними позициями в серии воображаемых и в высшей степени поляризованных дебатов. В этом смысле они предстают как предельные случаи, отчаянно нуждающиеся в огра­ничении, смягчении и вообще в видоизменении.

КАК НЕ СЛЕДУЕТ АРГУМЕНТИРОВАТЬ В УСЛОВИЯХ ДЕМОКРАТИИ

Показав место шестой главы в общем изначальном замысле работы, я бы хотел заметить, что ее наличие позволило мне задать более широкий контекст для всего исследования. В результате удалось набросать общий план риторики бескомпромиссности, издавна используемой как реакционерами, так и прогресси­стами.

Флобер, критикуя две противоборствующие шко­лы философии, утверждавшие, что вначале был или чистый дух (одна школа), или чистая материя (другая школа), отчеканил замечательную фразу: подобные суждения есть «две тождественные друг другу несура­зицы» (deux impertinences egales)². Данная фраза подхо­дит и для описания двух интересующих нас позиций.

Однако моей целью вовсе не является приговор «чума на оба ваших дома». Скорее, мне бы хотелось

вывести общественные дискуссии по ту сторону край­них, бескомпромиссных позиций того или иного рода. Надеюсь, что со временем наши дискуссии приобре­тут более «демократичный» (democracy-friendly)³* ха­рактер. Это очень обширная тема, и у меня нет воз­можности уделить ей достаточно внимания. Хватит и небольшого заключительного размышления.

Недавние исследования о демократии дали нам два ценных наблюдения — одно историческое, касаю­щееся истоков плюралистических демократий, а дру­гое — теоретическое, повествующее о долговремен­ных условиях стабильности и легитимности подобных режимов. Все чаще признается, что современные плю­ралистические режимы возникли не в результате не­коего всеобщего консенсуса, касающегося «базовых ценностей», а скорее в силу того, что различные груп­пы, долгое время грызшие друг другу глотки, призна­ли свою обоюдную неспособность достичь господства. Терпимость и принятие плюрализма стали результа­том тупикового исхода противостояния беспощадно враждующих групп⁴.

Сама история возникновения демократии не сулит никакой стабильности подобным режимам. Это оче­видный вывод, но он становится еще очевидней, когда соотносишь его с теоретическим тезисом о том, что демократический режим способен достичь легитим­ности, лишь если его решения становятся результатом исчерпывающей и открытой дискуссии всех основ­ных групп, органов и представителей. Под дискусси­ей здесь понимается процесс вырабатывания мнений: участники не должны иметь полностью сложившихся

мнений до начала дискуссии; ожидается, что они при­мут в ней осмысленное участие, т.е. будут готовыми изменить свои изначальные позиции в свете доводов других участников, а также в свете новой информа­ции, которая всплывет в процессе дискуссии⁵.

Если для обретения устойчивости, долговременной стабильности и легитимности демократическому про­цессу необходимо именно это, то тогда разрыв между этим идеальным состоянием и плюралистическо- демократическими режимами, исторически возникаю­щими из ужаса борьбы и гражданской войны, ока­зывается тревожно и угрожающе огромным. Люди, еще вчера вовлеченные в братоубийственную войну, едва ли сразу же смогут переключиться на подобную конструктивную взаимовыгодную дискуссию. Ско­рее всего, вначале будет просто согласие на наличие иного мнения, но без каких-либо попыток уяснения противоположных точек зрения — такова природа, например, религиозной терпимости. Или, если дис­куссия все же начнется, это будет типичный «диалог глухих» — диалог, который еще долго будет выступать продолжением и заменой гражданской войны. Даже в самых «продвинутых» демократиях многие дискуссии оказываются, перефразируя Клаузевица, «продолже­нием гражданской войны другими средствами». По­добные дискуссии, когда каждая сторона ищет аргу­менты, способные сразить оппонента наповал, есть хорошо знакомая реальность обычной демократиче­ской политики.

Таким образом, предстоит пройти еще очень дол­гий путь от традиционной междоусобной бескомпро­миссной риторики к куда более «демократичному» типу диалога. Для тех, кто все же решится на подобное путешествие, должно быть полезным знание несколь­ких опасных сигналов, например, знание аргументов,

которые на самом деле являются лишь уловками, спе­циально придуманными для того, чтобы сделать диа­лог и дискуссию невозможными. В данной работе я по­пытался представить систематический и исторически выверенный обзор подобных аргументов со стороны одного лагеря в традиционном противостоянии «про­грессистов» и «консерваторов». Далее, но уже куда бо­лее кратко, я попытался сделать то же самое и со сторо­ны другого лагеря. По сравнению с моей изначальной целью — выявить примитивность лишь реакционной риторики, я добился значительно более весомого ре­зультата — этот результат вполне может способство­вать реализации куда более амбициозного замысла.