Вопрос 7. Государство: отличие от раннего государства, сущность и признаки.

7.1. Отличие древнего (полного) государства от государства раннего. Раннее государство, как и протогосударство-чифдом, – лишь переходные этапы единого общего процесса становления государства. И нас не должно смущать то немаловажное обстоятельство, что подавляющее большинство известных истории докапиталистических структур далее этого этапа в своем развитии не шло, что в немалом количестве случаев история фиксирует цикличное и даже регрессивное политическое развитие, результатом которого было возвращение более развитых структур к их более примитивным модификациям. Для нас важно наметить и выделить в их более или менее «чистом» виде именно этапы, стадии эволюции.

В рамках того пути развития, о котором идет речь (и по отношению к которому античность выглядит своеобразной мутацией, впрочем, со всеми весьма благоприятными следствиями, обычно сопутствующими удачной мутации, превращающими ее в начало нового и более рационального пути), раннегосударственные докапиталистические структуры эволюционировали в направлении к более или менее развитым, тем, что обычно именуются государствами и отличаются прежде всего степенью развития новых элементов, фиксируемых уже на стадии раннего государства. Во-первых, это дальнейший отход от патриархально-клановых связей к территориально-административным с последующим разделением всей административно-территориальной общности на более или менее равнозначные подразделения, управляемые назначенными центром чиновниками, ответственными перед правителем. В случае с феодально-удельным путем развития можно говорить о трансформации структуры, опять-таки с явственной тенденцией превращения ее в централизованно-бюрократическую. Во-вторых, более углубленная разработка религиозно-этической доктрины (или выработка альтернативной теории) с обязательным приобщением к ее нормам всего населения. Появляются серьезные уголовные санкции за преступления против Бога. В-третьих, еще большее усложнение административного аппарата со специализацией функций чиновников не только на высшем, но и на среднем региональном уровне, соответственно во все большей степени дает о себе знать тенденция к упорядочению основ управления, созданию устойчивых норм выработки и принятия решений, издания необходимых приказов и распоряжений, включая акты инвеституры, указы о мобилизации на общественные работы, на обслуживание военных кампаний и т. д. Впрочем, последний момент – рационализация административной, управленческой деятельности имеет уже самое непосредственное отношение и к тому принципиально новому, чем государство отличается от раннего государства и протогосударства.

Происходит становление системы принуждения и институционализированного закона (в-четвертых) и еще один фактор важнейшей значимости – приватизация (в-пятых).

Действительно, принуждение и закон в значительной степени делают государство качественно отличным от предшествовавших ему стадий-этапов. Разумеется, определенные формы права и принуждения существуют и на этапе чифдом, и в раннем государстве, так что в этом смысле есть явная и постепенная преемственность. Новым же является выход на поверхность абстрактно-безликой императивной сущности того и другого института.

Следует напомнить, что нормативная регуляция в форме определенного комплекса социальных и моральных норм, нарушение которых влечет за собой санкции коллектива, известна издревле, с момента введения первых табу (инцест-табу и др.). На ранних этапах социально-политической эволюции преобладали преимущественно моральные санкции (высмеивание с потерей престижа, бойкот, даже изгнание), позже усиливалась роль физических наказаний. Однако в любом случае, выполнение всех самых важных функций группового, общинного и надобщинного лидера опиралось, прежде всего, если не исключительно, на его авторитет. Ни аппарата насилия, ни средств принуждения, ни кодифицированного закона у него еще не было. Возникновение всего этого шло на этапах чифдом и раннего государства в весьма своеобразной форме, не затрагивавшей суть традиционной, опиравшейся на авторитет нормы и в то же время способствовавшей выработке принципиально новых институтов – путем усиления сакрализации вождя.

Чрезвычайно важной функцией сакрального возвеличения лидера (начиная с этапа чифдом) было усиление значимости лидера как верховного медиатора. Медиативные функции в прошлом всегда наталкивались на силу автоматической солидарности клана, что весьма затрудняло поиски справедливого решения. И только сакрализация правителя, поставившая его над всеми кланами способствовала усилению авторитета его слова, его функции медиатора в различных конфликтах. На практике это означало, что медиативные функции сакрализованного вождя уже нельзя было оспорить, что решение его было сакрально апробированной высшей волей, которая приобретала для его подданных силу нерушимого закона. Именно таким образом и рождался закон, сакрально-ритуальный контекст которого никак не должен нас смущать. Действительно, первые законы и их системы опирались не на принуждение, а на сакральный авторитет, были законами не столько человеческими, сколько «божьими» (божественными).

Но закон (пусть даже «божий»!), безликая и тем более сакральная сила которого абстрактна и неоспорима, – уже принуждение. Принуждение тем более действенное, что за ним стоит угроза сакральных сверхъестественных санкций за неповиновение, так что автоматическая солидарность коллектива виновного уже не спасет. И хотя ритуальная форма принуждения, авторизованная фигурой обожествленного вождя еще не осознается как насилие, функция насилия уже возникает и, более того, служит важным элементом укрепления политической власти. Это, по выражению М. Годелье, своего рода «ненасильственная форма насилия». Теперь уже не личный авторитет лидера группы либо общины, его всеми уважаемого и компетентного решения, а божественный авторитет манны, по воле богов концентрирующейся в фигуре вождя, – вот та сила, которая призвана обеспечить абсолютное и беспрекословное повиновение коллектива ставшим над ним слоям власть имущих во главе с сакрализованным правителем.

Что же касается принуждения и насилия, то они, тоже зарождаются и развиваются уже на этапах чифдом и раннего государства. Однако военная сила на этих этапах была направлена исключительно вовне структуры и функционировала во имя ее блага. Первые формы принуждения и насилия, направленные внутрь самой социальной структуры, связаны с появлением в ее недрах – как следствие войн – пленных иноплеменников, получивших статус рабов. И хотя обычно представление о роли рабов и рабства в структурах, о которых идет речь, крайне гипертрофировано – во всяком случае, в ряде работ советских авторов – сущность появления в недрах раннего государства рабства как института с регулярным использованием труда рабов (скажем, в рудниках, или на других тяжелых работах), в конечном счете, сводится к появлению аппарата и функции централизованного принуждения и насилия в рамках структуры, внутри нее. Отсюда только шаг до достаточно широкого применения принуждения и насилия как по отношению к соперникам или проштрафившимся в ходе внутренних политических конфликтов и междоусобиц (особенно это заметно в феодально-удельных структурах), так и по отношению к не выполняющим или не вполне справляющимся с выполнением своих обязанностей крестьянам-общинникам.

Принуждение и насилие с течением времени становится важной, если не важнейшей функцией более или менее развитого государства, инструментом не только внешней, но и внутренней его политики – будь то усмирение непокорного либо взбунтовавшегося вассала, подавление недовольства какого-либо из этнических меньшинств, стремление заставить население принять новые непопулярные меры правительства, силовой способ решения напряженного социального кризиса. Принуждение и насилие являются также одним из важных орудий сохранения в структуре в целом устойчивого баланса сил, нарушение которого обычно ведет к дестабилизации, а то и к развалу всей структуры.

Поскольку право становится серьезной силой, то происходит дальнейшее укрепление и выделение как самостоятельной судебной функции, призванной разрешать конкретные правовые споры и разногласия в обществе.

7.2. Процесс приватизации – зарождение частной собственности. Помимо отмеченных выше тенденций в древнем (полном) государстве проявляет себя еще одна принципиально новая и крайне важная социальная и социально-экономическая сила – тенденция к приватизации, в конечном счете, приводящая к появлению и распространению частной собственности, частнопредпринимательской деятельности, к развитию товарно-денежных отношении, становлению рынка и т. п.

Приватизация, как определенная тенденция среди власть имущих в их борьбе за контроль над ресурсами фиксируется некоторыми исследователями, например М. Фридом, весьма рано, с момента появления стратифицированного общества. И хотя подобные утверждения вызывают справедливые возражения, в них есть некое рациональное зерно. Суть его в том, что причастность к власти-собственности ведет к постепенному превращению ее в нечто имманентно присущее именно данному лицу – вначале как субъекту должности и высокого статуса, а затем и просто как субъекту, личности. Естественное стремление высокопоставленного аристократа и сановника к приватизации еще не есть факт частной собственности – скорее стоит говорить о праве преимущественного и даже исключительного пользования непропорционально большой долей совокупного общественного продукта, ценным имуществом, услугами, почестями и т. п. Но это шаг к приватизации, и шаг довольно значительный. Некоторые специалисты полагают, что даже применительно к феодализму раннеевропейского типа бесполезно ставить вопрос о том, является ли манор (от английского manor – феодальная вотчина в средневековой Англии) частной собственностью или какой-то частью общей собственности так как различия такого рода еще не возникли.

Действительно, на этапе раннего государства таких различий еще нет, они только-только возникают, формируются, приобретают определенные очертания.

Формирование их шло одновременно по нескольким направлениям. Богатый аристократ или сановник, тем более удельный феодал в своем маноре; в своем уделе стремился превратить то, чем он управляет и владеет, в объект своей собственности. Это, разумеется, не так-то просто. Но практика показывает, что со временем лэндлорды – во всяком случае, в раннефеодальной Европе – приобретали полномочия по управлению и распоряжению землями, переданными им только во владение с целью выполнения государственных задач, что создавало условия для возникновения феномена частной собственности (частная собственность зарождалась через появление права исключительного распоряжения частью общественной земли).

В то же время явную тенденцию к закреплению пожалованных им кормлений, бенефиций, ленов и прочих должностных и служебных наделов проявляли те; кто их получал за свою военную либо гражданскую службу правителю или крупному феодалу. И хотя вопрос об успехе реализации такой тенденции зависел более от объективных причин (крепость власти центра и т. п.), чем от личных стремлений владельцев наделов, указанная тенденция так или иначе, рано или поздно, целиком либо частично реализовывалась, что также служило одним из путей приватизации.

Наконец, на грани между ранним и развитым государством обычно интенсивно разлагается первобытная патриархально-клановая земледельческая община. Выделяются дворы-домохозяйства, ведущие собственное хозяйство, изменяется практика передела земли между ними. Часть хозяйств становилась зажиточной, другая нищала. Одни были вынуждены брать землю в аренду, идти в батраки. Другие предпочитали перебраться на новые земли и основать новую соседскую общину, взаимоотношения в которой уже строились не на патриархально-клановых, а на имущественных отношениях. Весь этот процесс тоже способствовал приватизации. И дело далеко не только в представлении, хотя оно многое значит как факт изменения характера земельных отношений. Дело в реальных сдвигах в формах землепользования в рамках общины.

Но приватизация отнюдь не сводится к возникновению частной земельной собственности – скорее им венчается. Раньше и гораздо успешнее возникает скопление в руках индивидов материальных излишков, которые всеми правдами и неправдами пускаются в какой-то оборот, превращаются в товар. Разбогатевший за счет трофеев военачальник или рядовой воин, мелкий служака, нажившийся за счет обвешиваний и обмериваний при казенном складе; удачно обделывающий рядом с использованием государственного поручения свои собственные торговые дела чиновник-торговец, получающий большое число приватных заказов, умелец-ремесленник – все они аккумулируют в своем личном хозяйстве немалые имущественные излишки, которые и преобразуются позже в частную собственность

Появляется немало товаров, возникает строго в соответствии с законами политэкономии всеобщий эквивалент – деньги. С появлением товарно-денежных отношений усиливается значение рынка, растет частнопредпринимательская деятельность и т. д. Деньги рождают потребность в накоплении богатства.

Казалось бы, вот теперь уж, наконец, частная собственность выходит на передний план, ломает всю сложившеюся издревле структуру отношений и создает предпосылки для возникновения общества типа античного с его развитыми товарными отношениями и т. п. Но на самом деле все далеко не так просто. Описанный процесс идет не в вакууме. Если не говорить о европейском феодализме с его мощными античными правовыми, экономическими, социально-экономическими и иными традициями, сыгравшими явно решающую роль в его трансформации, то во всех остальных случаях, рождавшуюся частную собственность встречала уже давно сложившаяся и весьма жесткая структура, которая привычно рассматривала несвязанные с властью-собственностью (или связанные со злоупотреблением ею) источники накопления богатств как приватные и в каком-то смысле незаконные, противоречащие норме и подрывающие интересы государства как централизованной структуры, экономическая основа которой базируется на редистрибуции избыточного продукта, на гарантированности поступлении дохода в казну. И ситуация, при которой даже часть такого дохода, минуя казну, попадает в частные руки, рассматривалась как угроза структуре. Отсюда – резкие выпады против стяжательства и стремления к усилению личного потребления, жесткий государственный контроль, строгая система централизованного регулирования частного сектора.

Государство в неевропейских докапиталистических структурах всегда стремилось к ограничению этого сектора путем контроля над ним, наказания и лишения имущества у чрезмерно разбогатевших и т. п. Возникавшие же в противовес силе государства корпорации ремесленников, торговцев и иных частных предпринимателей никогда не были достаточно влиятельны и эффективны, чтобы противостоять власти правителя, как то бывало с городами в средневековой Европе. Государство использовало их как инструмент своего контроля и, в конечном счете, подчиняло себе. При этом парадокс в том, что государство было одновременно и гарантом существования и процветания частного сектора в допущенных пределах. Коль скоро оно слабело и период процветания сменялся эпохой кризиса и дезинтеграции, едва ли не более всего страдал именно частный сектор, который государство уже не могло защитить от посягательств на него со стороны каких угодно сил (внутренних или внешних). И напротив, когда кризис преодолевался и государство вновь становилось сильным, частный сектор опять получал возможность для своего расцвета, но снова лишь в тех пределах, которые допускались государством. Итак, сущность описанной ситуации сводится к тому, что частная собственность, как таковая, хотя она возникала на определенном этапе развития государства и даже временами процветала, достигая немалых успехов, в конечном счете, укрепилась только в обществе, о котором идет речь.

Структурообразующую роль в нем с самого возникновения ранних политических структур играет власть-собственность и во многих случаях вплоть до сегодняшнего дня. Именно власть-собственность составляет тот системообразующий фактор, находящийся в основе зарождения раннего государства. Государство (в лице, правящих верхов, субъектов власти-собственности, осуществляющих административно-экономические, в частности, организационную и редистрибутивную функции) выступает в качестве субъекта производственных отношений «производитель-казна» и поэтому построенные на такой основе социально-экономические отношения, отношения производства и распределения, главными контрагентами в которых выступают, с одной стороны, производительное податное население, а с другой – государственный аппарат, являются своего рода государственным способом производства (именно это имел в виду Маркс, когда он вводил понятие «азиатский» способ производства).

Система отношений, связанная с господством государственного способа производства, основана на власти-собственности и не обусловлена частной собственностью. На определенном этапе развития общества тенденция к приватизации вела к появлению в недрах структуры, о которой идет речь, частной собственности и соответственно частнособственнического способа производства в некоторых его модификациях и проявлениях. В зависимости от той или иной модификации с ним были связаны различные группы людей, отношения которых между собой, обусловленные и опосредствованные частной собственностью, имели четко выраженный классовый характер. Однако основой в рассматриваемой системе социальных связей продолжали оставаться генеральная связь «производитель–казна» и обусловленные именно этой связью производственные отношения.

7.3. Определение древнего (полного) государства. Подводя итоги, следует заметить, что государство в докапиталистическом мире (за исключением античной и постренессансной Европы) развивалось по модели восточных обществ, описанных еще свыше века назад. Суть этой модели в активной роли государства (в лице правителя, правящей верхушки и административного аппарата) в организации производства и редистрибуции избыточного продукта, экономической основой чего являлась власть-собственность («верховная собственность»), при сравнительно незначительной и уж во всяком случае не первостепенной, не структурообразующей роли частной собственности. Иными словами государство в обществе, о котором идет речь, то есть древнее (полное) государство – это развитая социально-политическая структура с генеральной административно-экономической функцией (при наличии ряда других важных функций, включая военную, медиативную, интегрирующую, контролирующую), знакомая с резким социальным и имущественным неравенством, множественным разделением труда и обменом деятельностями, наконец, с классами и даже с контролируемой центром частнопредпринимательской активностью. Использующее различные формы принуждения и насилия, кодифицированный закон и религиозно идеологическую доктрину, способствующую легитимации и стабилизации институционализированной власти, государство как институт не только жизненно необходимо для нормального существования увеличившегося и усложнившегося общества, но и выступает как интегральная часть производственного процесса, как субъект производственных отношений, основанных на генеральном принципе реципрокности и отраженных в социальных связях «производитель – казна».

В заключение необходимо обратить внимание на то, что рассмотренная нами социологическая модель происхождения государства основана как на теории об «азиатском» способе хозяйства, так и на многочисленных данных современной этнографической науки. Здесь очень полезно рассмотрение проблем формаций и первобытной общины в работах Ю.И. Семенова, введение понятия «государство-класс» М.А. Чешковым, анализ связи между властью и собственностью, данный А.Я. Гуревичем, разработка рядом авторов (например, Ю.М. Кобищановым и Е.М. Медведевым) концепции феодализма в древности, теория «рентной» докапиталистической формации В.П. Илюшечкина, многие статьи этнографов и философов (см., в частности сб. ст.: (Исследование по общей этнографии. М., 1979; Община в Африке. Проблемы типологии. М., 1978 и др.).