Вопрос 2. Ранние формы социального неравенства и предпосылки становления общинных потестарных (властных) структур.

2.1. От эгалитарного общества – к ранговому как движение от реципрокности к редистрибуции. На смену эгалитарному приходит общество, основанное на неравенстве в его простейшей модификации – ранговой, суть которой в том, что в рамках данной общности фиксируется ограниченное и достаточно строго определенное число позиций высокого статуса (ранг происходит от немецкого rang –звание, чин, разряд, категория), которые замещаются домогающимися их претендентами, причем успеха достигают те, кто отвечает комплексу различных критериев, включая 1) возраст (поколение); 2) положение в семейно-клановой группе; 3) личные качества; 4) престиж; 5) активное участие в практике реципрокности в виде щедрых раздач. Претенденты, о которых идет речь, используют в качестве данного орудия достижения цели тот избыточный продукт, который оказывается в их руках, и это практически означает, что с помощью системы социальных рангов регулируется распределение излишков, по-прежнему поступающих в общий котел для совместного потребления, но теперь уже идущих туда в несколько иной форме. Иными словами, господствует все тот же фундаментальный принцип эквивалента, но древняя практика реципрокности трансформируется в специфическую систему перераспределения, редистрибуции (понимаемой как системы вторичного распределения, то есть перераспределения скопившихся в определенных руках избыточных продуктов). Согласно формулировке известного антрополога М. Фрида, путь от эгалитарного общества к ранговому представляет собой движение от реципрокности к редистрибуции.

Разумеется, реципрокность при этом отнюдь не отмирает, оставаясь, как и ранее, генеральным принципом взаимоотношений. Новое же в том, что, согласно формулировке одного из корифеев экономической антропологии К. Поланьи, введшего в науку оба рассматриваемых понятия, система редистрибуций возникает и существует параллельно с реципрокностью с того момента, когда средства коллектива начинают скапливаться в одном месте и в одних руках, т. е. когда появляется и развивается практика централизованного их перераспределения, даже если речь идет о перераспределении продукта в рамках небольшой семейно-клановой группы, с чего, собственно, и берет свое начало возникновение регулярной редистрибуции.

В эгалитарном примитивном обществе собирателей и охотников проблемы редистрибуции не существовало: механизм реципрокности и традиция гарантировали обязательное коллективное потребление всего добытого продукта, даже если он был в избытке. В более развитом обществе производителей, земледельцев и скотоводов эта проблема не могла не возникнуть. Дело в том, что непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи неизбежно трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, семейно-клановые микроструктуры, имевшие к тому же тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов и субкланов. Группа близких родственников – потомков одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или женской, – вместе с их брачными партнерами и детьми обычно являли собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии.

Именно эти семейно-клановые группы стали первичной социальной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества. Как легко понять, внутренние связи их были неизмеримо теснее тех, что связывали между собой членов локальной группы. Неудивительно, что в новой ячейке сильней и много устойчивей была практически непоколебимая позиция ее главы. Главой группы обычно был отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживающий со своими детьми (часто тоже женатыми), братьями и другими родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, имевшего характер замкнутого компаунда (от английского compound – составной, комбинированный, сложный, образующий замкнутую сложную структуру и означает составной, замкнутый мир, ячейка, домохозяйство). На его территории каждая женщина с ее детьми имела свою хижину (комнату с кухней), хижины были и у мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же располагались хозяйственные постройки. По некоторым подсчетам, среднее число взрослых в компаунде – семнадцать человек.

Неравенство в подобной группе тщательно закамуфлировано: о каком, собственно, неравенстве может идти речь в рамках семьи, пусть даже большой? Но оно, тем не менее, уже очевидно, ибо положение отца-патриарха на много выше статуса остальных. Функции его частично те же, что и у лидера локальной группы: 1) определение характера деятельности для всех; 2) забота о благосостоянии коллектива; 3) принятие решения при конфликтных ситуациях и т. п. Однако есть и новые заботы, требующие иных способностей и действий. Во-первых, от него требуются не столько качества умелого и ловкого добытчика, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеющего предвидеть ход событий и принять нужные меры, связанные с решением всего комплекса хозяйственных и социальных забот. Во-вторых, иной становится борьба за достижение и постоянное утверждение престижа. В рамках группы авторитет главы незыблем просто в силу того, что члены семьи отчетливо ощущают свое подчиненное и зависимое положение, но зато на передний план выходит задача завоевания авторитета вне группы – в рамках общинной деревни. И вот как раз выполнение этой задачи наиболее наглядно отражает то неравенство – имущественное и социальное, – которое уже существует в ранних земледельческих коллективах.

2.2. Редистрибутивная система распределения и появление общинного лидера (лидеров). Глава семейной группы – еще не собственник, не хозяин всего ее имущества, так как оно по-прежнему считается общим. Но в силу своего положения старшего, ответственного руководителя хозяйства и жизни группы, он, все более определенно приобретает права распорядителя и функции распределяющего. Именно от его авторитетного решения (в рамках семьи демократии столь же мало, как и эгалитаризма) зависит, кому и сколько выделить для потребления и что оставить в качестве запаса для накопления и т. п. Он же определяет, как распорядиться излишками, использование которых тесно связано с взаимоотношениями в общине в целом.

Дело в том, что семейная группа существует не сама по себе, как то было с группой локальной. Она – часть общинной деревни, общины, то есть более крупного объединения, состоящего из нескольких таких групп, чаще всего родственных между собой (иногда община может состоять из двух или даже нескольких разных частей-кварталов, члены которой связаны брачными связями – двуклановое, многоклановое поселение). Будучи суммой, точнее, простейшей системой автономных семейных ячеек одного или нескольких разных кланов, поселение-община обычно значительно многочисленней локальной группы собирателей. Однако и она имеет свои оптимальные размеры: в среднем 100–200, иногда несколько сотен жителей.

Семейные группы-ячейки в общине автономны, каждая ведет свое хозяйство. И хотя проблема ресурсов еще не встает (земли хватает всем, как и прочих угодий и средств, которые являются общими), субъективные факторы, столь ощутимо проявившие себя в локальной группе, аналогичным образом сказываются и в рассматриваемом случае: одни группы многочисленнее и работоспособнее других, одни главы-патриархи умнее и опытнее остальных, что, в конечном счете, явственно сказывается на результатах. Одни группы оказываются зажиточнее и крупнее, другие – слабее, причем менее удачливые главы семей расплачиваются тем, что их группы становятся малочисленнее, так как на их долю либо не достается, либо достается меньше женщин (следовательно, меньше в них детей). Словом, в рамках общины возникает неравенство между группами. Оно не в том, что одни сыты, другие голодны; последнее исключается традиционным механизмом реципрокности. Неравенство в том, что главы процветающих групп оказываются в силу присущих им функций редистрибуции распорядителями скопившегося в их хозяйствах немалого имущества, которое может быть использовано ими для увеличения их личного престижа, социального авторитета и, в конечном счете, административной власти. Это можно хорошо проследить на классическом примере папуасов Меланезии.

Земледельческая община папуасов чаще всего экзогамна и состоит из групп одного клана. Каждая группа в среднем насчитывает 20–40 человек, причем неравенство между группами очень заметно: главы более зажиточных легче могли покупать себе по нескольку жен, а умножение их числа автоматически вело к дальнейшему увеличению зажиточности, так как жены были весьма продуктивной формой богатства, ибо они выращивали плоды и откармливали поросят. В результате у одних семей было по 30-40 свиней, а у других – считанные единицы. И хотя такие стада еще не рассматривались в качестве личной собственности патриарха и даже существовали нормы, согласно которым семье не следовало есть мясо собственных животных, они, тем не менее, приносили их владельцам ощутимые дивиденды. Происходило это за счет механизмов престижной экономики, редистрибуции и реципрокности: щедро раздаривая мясо всех разом заколотых животных, богатый владелец их не только обеспечивал себе почетное право принять ответный дар при очередной такой же праздничной раздаче, но и приобретал тот самый высоко ценившийся и далеко не всем достававшийся престиж, который делал его «большим человеком» (биг-мэн – в описаниях этнографов).

У папуасов и вообще в Меланезии, где процесс становления администрации единоличного лидера общины еще не был завершен, система лидерства напоминала олигархию (от греческих oligos – немногий, незначительный и arche – начало, archi – старший, главный, что означает в итоге власть немногих, а позже – политический режим, при котором власть принадлежит узкой группе лиц; уместнее использовать этот термин с определением (какая?): олигархия военная, финансовая, жреческая и т. д.), а биг-мэны являли собой группу лиц, занимавших привилегированное положение в обществе. Привилегии их сводились к тому, что имеющие престиж не только задавали тон в общине, но и окружали себя группой преданных им и зависящих от них клиентов, которые приобретались посредством щедрых угощений.

Система эквивалентного дара в земледельческих обществах более индивидуальна, нежели в локальных группах. Тот, кто дарит имущество другим, даже если это достояние не его лично, а всей группы, главой которой он является, четко определяет протокол раздачи. Больший и лучший кусок получают равные ему, имеющие престиж, остальным достаются остатки. В материальном плане угощающий проигрывает: раздав мясо 30–40 свиней, он практически никогда не получит обратно в ходе раздач его соперников такого же количества – хотя бы потому, что далеко не все, принявшие участие в потреблении его мяса, в состоянии отплатить ему тем же. Специальное исследование показало, что разница здесь близка к соотношению 3:1 (племена пилага на Таити). Но именно такая разница создает как престиж донатора (от латинского donator – буквально даритель), так и отношения зависимости со стороны тех клиентов, кто принял дар и не возвратил эквивалент.

Итак, дарение возвышает, принятие дара принижает. Это значит, что в основе роста престижа, авторитета, власти лежит все та же материальная проза. Суть же специфики в том, что отношения такого рода не детерминируются еще экономической властью имущего, собственника. Съеденное стадо не принадлежит тому, кто им распорядился. Другими словами, базой социального возвышения служит не собственность, а право редистрибуции, т. е. распоряжения избыточным продуктом подчиненного данному лидеру коллектива. И именно это обстоятельство – основа основ процесса генезиса политической администрации, о котором идет речь.

Папуасский биг-мэн – своего рода кандидат в политические администраторы, в лидеры-старейшины общины, причем право стать им он доказывает в привычных традиционных понятиях реципрокности. Следующий шаг – появление общепризнанного и авторитетного общинного лидера. Правда, у папуасов общины, достигшие такого уровня, достаточно часто соседствуют с такими, где лидера еще нет. Как правило, развитые общинные структуры уже имеют своих глав-старейшин, иногда и нескольких.

Они обычно избирались потому, что от личных качеств и компетенции вождя зависело многое, так что мнение должно было быть единодушным. В процессе выборов ведущую роль играли старшие, прежде всего главы семейных групп. В ряде случаев складывался административный совет из глав семей, который и избирал из числа своих членов старейшину общины. Но эти нормы относятся к наиболее ранним земледельческим структурам. Для более развитых обществ характерно усложнение процедуры отбора кандидатов в лидеры: в них немалую роль играла система возрастных классов. В ряде случаев насчитывалось до пяти возрастных классов: 1) юноши, прошедшие обряд инициации; 2) зрелые мужчины; 3) женатые; 4) старшие из женатых (это практически все те же главы семейных групп); 5) члены административного совета (из числа глав семейных групп). Старшие, т. е. члены двух высших возрастных классов составляли уже, по существу, две социально привилегированные группы в данном обществе.

Эти социальные ранги были функцией личных заслуг и достижений (принцип меритократии никто не отменял) и не передавались по наследству, но их появление представляет собой важный шаг по пути становления привилегированных верхов. И снова нужно подчеркнуть, что не имущественный статус, а личные достоинства и добытый посредством практики реципрокности и умелого использования права редистрибуции престиж были ключом к возвышению. Только это открывало дорогу к высшему классу-рангу и власти. Доказать свое право управлять другими можно было лишь в терминах престижа и авторитета, причем то и другое следовало спорадически подтверждать. Не имея в своем распоряжении никаких иных средств принуждения, лидер общины действовал в решении конфликтных и иных ситуаций, опираясь только на этот самый престиж. И, надо сказать, по меньшей мере, на начальном этапе должность старейшины, главы общины была скорее связана с расходами, чем с доходами: старейшина общины, обладая правом распоряжаться ее достоянием и ее избыточным продуктом, в то же время должен был регулярно устраивать щедрые раздачи, когда наряду с общинными амбарами раскрывались и его собственные. Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у власти, а иногда лишался и жизни.

2.3. Появление новых социальных структур: племя как временное объединение нескольких общин. Вместе с изменением системы распределения (от дистрибутивной системы – к редистрибутивной), зарождением неравенства, происходит увеличение и переструктуризация самого общества на основе сегментации и солидарности, появляются новые социальные объединения, которые являются рыхлыми и не постоянными.

Каждая из описанных выше земледельческих общин являла собой социальную ячейку, автономно существующую рядом со многими другими такими же, обычно связанными с ней родственными узами, не говоря уже о ритуальных контактах, спорадической взаимопомощи и т. п. Все они вместе создавали порой весьма крупную этническую структуру – общность, исчислявшуюся десятками, а то и сотнями тысяч людей, говорящих на одном языке, отправляющих одни и те же обряды, знакомых с одними и теми же мифами, и порой даже возводящих свое происхождение к одному и тому же тотемическому предку (тотем означает «его род»: животные, растения, предмет или явление природы; которые у родовых групп служат объектом почитания, ибо предполагалось, что данный род берет свое начало от этого животного, растения, предмета или явления природы). Словом, речь идет о том, что в прошлом обычно именовали племенем – с той лишь разницей, что рассматриваемая ранняя общность еще не являлась политической, то есть государственной структурой.

На протяжении довольно долгого времени базовой формой первичной социально-политической интеграции надобщинного типа считалось именно племя, причем под этим термином имелась в виду и этническая общность, и политическая структура, которую увенчивал имевший административную власть вождь. Еще сравнительно недавно процесс становления политической администрации рассматривался в терминах и рамках именно племенной структуры. Более того, даже один из теоретиков, чьи работы сыграли важную роль в ликвидации привычного и неточного представления о племени (Э. Сервис), в первой из своих обобщающих работ включил племя в схему эволюционных этапов (группа – племя – чифдом – государство) и лишь в окончательном варианте своей теории решительно от этого отказался. В последнее время само понятие «племя» стало подвергаться резкому критическому пересмотру. Большую роль в этом сыграла разработка проблемы племени в трудах М. Фрида.

Он обратил внимание на многочисленные данные о сегментарной структуре этнических общностей, лишенных стабильного политического лидерства. Привычно именовавшиеся племенами, они являли собой аморфные образования, структурные связи в которых определяются двумя основными принципами: сегментацией и солидарностью. Сегментация – естественный процесс разрастания общности в благоприятных условиях обитания (от латинских segmentum и seco – рассекаю сегмент обозначает – часть круга, ограниченного его дугой и ее хордой, то есть отрезком прямой, соединяющей две точки какой-либо кривой, например, окружности, а сегментация – разделение тела или отдельных органов некоторых животных на ряд участков, сегментов). Семейная ячейка распадается на несколько родственных групп, составляющих в сумме субклан; субкланы, входящие в данную общину, тоже разрастаются, что влечет отпочкования от материнской общины родственных ей дочерних. Развиваясь по законам цепной реакции, этот процесс, если он не приостанавливается воздействиями извне или иными сложностями (скажем, отсутствием благоприятных условий), приводит порой к расселению общности на большой территории и к увеличению ее численности до десятков и сотен тысяч членов. Выдвигая принцип «солидарности», авторы имели в виду, что рассматриваемый процесс идет в рамках единой общности – что не исключает, впрочем, спорадической адаптации чужаков, особенно взятых в плен женщин. Солидарность (сплоченность), о которой идет речь, – механическая, восходящая к глубинной традиции, спаянная ритуальной нормой и единством культуры, языка, обычаев, мифов, тотемов и т. п.; она реализуется автоматически, но подчиняется законам энтропии: сила ее убывает с увеличением дистанции, как социально-родственной, так и территориальной (феномен убывающей этнической солидарности).

Итак, сегментация и солидарность действуют достаточно гармонично, обеспечивая силы внутреннего сцепления в структуре по естественно логическому принципу: чем меньше ячейка, тем теснее сплоченность. В рамках семьи солидарность абсолютна, внутренние конфликты гасятся силой авторитет ее главы. На уровне первичной сегментации в пределах субклана и тем более на уровне общины она меньше, что становится заметным в случае конфликтов, когда каждая семейная группа или субклан автоматически сплачиваются против обидчика. В результате создаются враждебные лагери, основанные исключительно из степени родственной близости по принципу убывающей солидарности (суть конфликта и степень вины той или другой стороны при этом не имеет серьезного и тем более решающего значения). Особенно сильно солидарность действует, когда данной общности угрожает соседняя.

Конкретный пример таких общностей – тив и нуэр северной Нигерии. Они многочисленны (сотни тысяч) и аморфны. В нормальной ситуации каждая община автономна и возглавляется старейшиной. Но коль скоро возникает конфликтная ситуация и тем более опасность извне, силы внутренней солидарности сегментов выходят наружу и быстро создают метаструктуру, сплачивающую всю общность по законнам этноцентризма. Собственно, именно оппозиция формирует новую и достаточно сплоченную социальную структуру, а сила ее сплоченности соответствует уровню оппозиции. Спаянная автоматической солидарностью, структура вызывает к жизни харизматического лидера (греческое charisma – милость, божественный дар, исключительная одаренность; харизматический лидер – человек, наделенный в глазах его последователей авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности – мудрости, героизме, смелости, «святости» и т. д.), приобретающего на время опасности всеобщее признание и абсолютное право на руководство. Однако данное объединение с одним руководящим центром существует лишь постольку, поскольку находится в опасности. Когда оппозиция снимается, метаструктура распадается, а вчерашний общеплеменной лидер остается лишь главой своей общины.

Итак, конституирующий импульс возникает лишь в экстраординарной ситуации. И только в том случае, если угроза извне окажется значительной и постоянной, этот импульс может стать достаточно сильным, чтобы стимулировать процесс зарождения и стабилизации новой и постоянной политической (то есть предгосударственной и государственной) структуры с лидером во главе. В таком – и только в таком – случае может возникнуть племя как политическая структура. Создается, по словам М. Фрида, эффект трибализации (триба от латинского tribus – род, группа, объединение нескольких родов – племя, состоящее из нескольких родов; в Древнем Риме было 3 трибы по 100, а потом 300 родов и поэтому триба – каждая из трех групп родов, составлявших римскую патрицианскую общину; сегодня трибализм, или трайбализм, – это племенной или этнический сепаратизм, враждебное отношение одной этнической группы к другой в обществе, сохраняющем пережитки родоплеменного строя).

Итак, по Фриду, племя как привычный феномен, воспринимаемый в виде политико-административной структуры, не является ни первичным, ни необходимым этапом интеграции. Оно может возникнуть в результате эффекта трибализации под угрозой воздействия извне. Но такое воздействие может исходить только со стороны достаточно сильной и стабильной политической структуры, иначе оно не будет долговременным. Следовательно, уже должны существовать политические структуры, достигшие определенного этапа интеграции иным способом. Но каким же? Что является причиной первичной (без импульсов извне) политической интеграции и каковы должны быть условия и обстоятельства, при которых общинные структуры в рамках рыхлой и аморфной этнической общности встанут на путь политической интеграции, то есть на путь зарождения государства? Вопрос следует считать ключевым во всей проблематике генезиса государства, и к решению его мы теперь и обратимся.