216 Боэций

Б. предельно четко формулирует, указывает все связанные с ним трудности и оставляет нерешенным (впоследствии именно сформулированная Б. проблема положит начало спору реалистов и номиналистов: реальные ли вещи (res) универсалии или только имена (nomina)? Наконец, Б. выделяет еще один способ бытия: личный. Если некое сущее относится к классу субстанций; если его формальное бытие (essentia), или природа (natura), включает отличительный признак разума (intellectus et ratio); если оно существует самостоятельно (subsistentia), то оно называется «лицом» (persona). Такой способ бытия присущ Богу, ангелам и людям. В Боге, единственном и абсолютно едином (простом), все модусы бытия совпадают: в нем бытие тождественно тому, что есть, и тому, что он есть, т. е. сущности, или природе; он - субсистенция и лицо. Такая всесовершенная полнота бытия во всех его отношениях, целокупность бытия без ущерба и частичности есть вечность. Вслед за Плотином Б. трактует вечность не в связи со временем, а онтологически - как особый модус бытия. «Вечность есть совершенное обладание безграничной жизнью в целом и одновременно» (aeternitas est interminabilis vitae tota simul et perfecta possessio, Consolât. V, 6; ср. Plot. Enn. Ill 7: «Целостное, законченное бытие... — это и есть вечность... полнота бытия... охватывающая все бытие и исключающая всякое небытие»). Дабы подчеркнуть это, для обозначения бесконечного времени Б. вводит латинский неологизм sempiternitas — «всегдашность». (Впоследствии плотино-боэциевское определение вечности как онтологической категории полностью принимается и развивается Фомой Аквинским: «Всем своим бытием Бог обладает одновременно, в чем и состоит смысл вечности», Summa с. gent. 1,15.)

Такое понимание вечности служит для Б. ключом к разрешению апории о божественном Провидении и свободе воли («Если Бог предзнает от века не только свершенное людьми, но и все их помыслы и желания, то не может быть никакой свободы воли». Но тогда нет ни добродетели, ни порока, ни заслуги, ни греха; «нет основания ни для надежд, ни для молитв». «Если же допустить, что в грядущем есть вещи, которые могут быть или не быть, то Бог заблуждается... Но допустить такое невозможно и дерзко», Consolât. V, 3). Эта проблема долго находилась в центре внимания стоиков с их универсальным детерминизмом. Отождествляя Бога и природу, Провидение с вселенским порядком причинно-следственных связей, стоики искали решение на пути умаления свободы воли («подлинная свобода есть осознанная необходимость»). Б. вслед за стоиками отрицает случайность в неразумной природе (Ibid. V, 1), но в отличие от них допускает недетерминированность разума: «Существуют некоторые события, свершение которых лишено всякой необходимости» (Ibid. V, 4). Свобода разумных существ от причинной детерминированности возможна потому, что Бог для христиан и платоников, к которым принадлежит Б., в отличие от Бога в стоическом понимании, трансцендентен, т. е. существует «по ту сторону» вселенской природы и ее причинности. Он сообщает эту трансцендентность разумному существу настолько, насколько оно с Ним связано («Каждый, кто наделен разумом, обладает свободой желать или не желать, однако не в равной степени... Человеческие души более свободны тогда, когда они пребывают в созерцании божественного разума», Ibid. V, 2). В этом понимании свободы Б. опирается на Августина. Далее Б., опираясь уже на Аристотеля, вводит

БОЭЦИЙ 217

различение в понятие необходимости. Если знание или знак истинны, то познаваемое или обозначаемое необходимо существует; но знание и знак «не творят это существование» (Ibid. V, 4) (к примеру, если я знаю, что ты сидишь, и я не обманываюсь, то ты необходимо сидишь; но не мое знание заставляет тебя сидеть; так же, если Бог знает, что я согрешу, то не его знание заставляет меня грешить). Здесь необходимость логическая, а не причинная. Следующие два момента, позволяющие Б. решить апорию о свободе и Провидении, отсылают к Плотину; это понимание знания и вечности. Характер знания, по Б., «зависит не столько от сущности и природы самого познаваемого, сколько от природы познающего». Например, знание о том, что такое шар, можно получить с помощью ощущения - ощупывая его постепенно; с помощью воображения - представляя его себе мысленно весь сразу; с помощью рассудка (ratio) - постигнув суть его определения; наконец, есть четвертый, недоступный нам вид знания, самый простой и непосредственный - божественное понимание (intelligentia). Всякий высший род знания включает низшие; он полнее, истиннее и проще низших и для них непостижим. Предзнание будущего имеет смысл лишь для дискурсивного рассудка. Для вечного Бога будущего нет, поэтому неправильно говорить, что Он предвидит будущее - он непосредственно видит настоящее, но его созерцание, как и человеческое, не делает вещи и события необходимыми причинно (Ibid. V, 6).

«Утешение философией», последнее и наиболее известное сочинение Б., написано в характерной для латинской литературы форме сатуры: философские размышления, где риторически украшенная проза чередуется со стихами. Достоинством сатуры считалось приятное разнообразие, и Б. виртуозно меняет от книги к книге литературный слог, а стихотворных размеров употребляет более двадцати. Жанр «утешений» сложился задолго до Б. и, в свою очередь, восходит к жанру протрептика - побуждения, или приглашения к занятиям философией (первым протрептик - не дошедший до нас -сочинил Аристотель; в подражание ему написаны цицероновский диалог «Гортензий», «Протрептики» Ямвлиха и Климента Александрийского). Цицерон и Сенека писали «утешения», как правило обращенные к родным или друзьям, потерявшим близких, и предлагающие им утешиться посредством философии. Это не удивительно, ибо античная философия, равно платонического и стоического толка, — явление религиозного порядка, «упражнение к смерти», наука праведной жизни и спасения души.

«Утешение» написано в тюрьме, в ожидании казни. Явление в темницу к узнику Философии в виде прекрасной дамы в первой книге «Утешения» -развернутая аллегория в духе позднего александринизма. Отчаявшийся узник рассказывает Философии о своей жизни и постигшем его роковом несчастье. Вторая книга - речь Философии о Фортуне, о превратностях человеческого счастья и судьбы; тема эта — из числа излюбленных стоиками, а потому и манера изложения, и терминология, и аргументация здесь в наибольшей степени напоминают Цицерона и Сенеку. Третья книга излагает платоновскую доктрину о благе: о том, что выше счастья, состоящего в славе, здоровье, богатстве и удовольствиях, - блаженство, достигаемое посредством добродетели и разума, а вершина, цель и источник блаженства, а также бытия всего мира - единое и простое высшее Благо, которое есть Бог. Также под заметным влиянием платонизма написана четвертая книга, о том, каким