31. Предисловие к драме «Кромвель» в.Гюго как манифест французского романтизма.

Манифестом французского романтизма стало написанное Гюго предисловие к его драме. «Кромвель» (1827). Гюго демонстрирует исторический подход к литературе, рассматривая ее как процесс, обусловленный общественными изменениями. В развитии общества, словесного искусства Гюго выделяет 3 эпохи: первобытную, античную и христианскую. Христианство открыло двойственность человеческой природы, в которой борются добро и зло. На это открытие откликнулось искусство Нового времени. «Христианская муза почувствовала, что в творении не все прекрасно, что безобразное существует рядом с красивым, уродливое рядом с изящным, гротеск – обратная сторона высокого, зло живет с добром, тень – со светом», - писал Гюго. Наиболее адекватной формой выражения новой эпохи является драма, в основе которой – конфликт. Вершина литературы Нового времени – Шекспир. Необходимо, отказавшись от классицистической иерархии жанров и пресловутого требования трех единств, соединить возвышенное и низкое, комическое и трагическое, ибо «все, что есть в природе, есть в искусстве». Драма – универсальный, синтетический жанр, способный объединить трагедию и комедию, оду и эпос. Утверждая, что герои драмы – это люди, Гюго избирает Оливера Кромвеля. Драма должна быть зеркалом жизни, но не обычным, не с плоской поверхностью, а зеркалом сосредотачивающим, которое не ослабляло бы, а собирало бы и сгущало световые лучи, из отблеск делала бы свет, из света пламя. Отсюда яркая особенность творчества Гюго: искусство должно изображать предметы не в их обычных масштабах, а сгущая, усиливая основные черты; изображать явления исключительные, подчеркивать крайности, плюсы: добро и зло, уродство и красоту, смешное и трагическое. Контраст и гротеск становятся одним из эстетических требований Гюго. Само слово гротеск было введено в обращение Гюго, под ним он понимал крайнее усиление каких-нибудь качеств, предельное их сгущение. Гюго отводит гротеску важное место: «Он повсюду: то он творит ужасное и безобразное, то комическое и шутовское. Он вносит тысячи оригинальных суеверий в религиозные верования, тысячи живописных измышлений в поэзию». Гротеск – прием, позволяющий привнести в поэзию новизну и многообразие жизни, оттенить прекрасное. Схема развития истории, предложенная Гюго, позволяла обосновать закономерность появления нового романтического искусства. Предисловие к «Кромвелю» явилось первым стройным изложением принципов романтической поэтики.

32. Особенности конфликта в романе «93-й год».

Девяносто третий год» (1874) – нравственно-философский роман, в котором доказывается человечность революции, утверждается победа добра во всех сферах. В. Гюго прославляет революцию – «бесконечный процесс совершенствования», показывает ее роль в истории. Величию и человечности революции противопоставляются варварство и бесчеловечность контрреволюции.

Роман «Девяносто третий год» построен как музыкальное произведение, которое имеет свою увертюру и доминирующую мелодию. В первой сцене романа сразу задан трагический настрой: революционный отряд встречает крестьянку – мать троих малышей, у которой убили мужа и сожгли дом. Отряд спасает их от голодной смерти и усыновляет детей. Все дальнейшие сюжетные линии – варианты трагедии революции и ее человечности.

Два конфликтующих лагеря – лагерь революции и лагерь контрреволюции – воссозданы в гипертрофированно контрастных планах.

Лагерь революции – восставший народ Парижа, раздетый, голодный, но героический и терпеливый благодаря вдохновляющей идее. Высшее воплощение революции В. Гюго видит в Конвенте, который в военное время осуществлял слияние «верховной власти и народа», «совета старейших и улиц», создавал новое законодательство, решал проблемы народного просвещения, строил начальные школы и больницы.

Революционеры В. Гюго – люди мечты и действия, преданные идеалам и жертвующие жизнью ради прогресса. Каждый деятель революции воплощает определенную философскую идею. Поэтому они (как и все главные герои романа – и положительные, и отрицательные) – аллегорические образы.

В романе «Девяносто третий год» нет любовной интриги, герои живут в жестокой борьбе страстей, порожденных трагизмом и сложностью эпохи. Робеспьер, Марат, Дантон даны в резком столкновении друг с другом. Их беседа полна грозных подземных толчков: «Так беседовали три грозных человека. Схватка бурь». Эти люди ошибочно считали себя вершителями истории: ни один из деятелей революции не обладал истиной в последней инстанции. Революции нужны были и философы, и борцы, жирондисты и якобинцы.

Лагерь контрреволюции – французские аристократы, которые бежали от республики и организовали против родины кровавую войну на деньги иностранцев, а также крестьянская Вандея – тупая, темная, варварски жестокая и неистовая в своем рабском преклонении перед королем, священником, сеньором.

Революции противопоставлен контрреволюционный мятеж в Вандее, выступающий и как результат конфликта двух цивилизаций и двух идеологий, и как неизбежная катастрофа – спутник любой революции. Сопротивление средневековой Вандеи было неизбежным. О политической и умственной отсталости крестьян Вандеи говорит один из гренадеров сержанта Радуба: «Легче на месте помереть, чем такими чудовищами заморскими любоваться: отца сеньор искалечил, ихнего дедушку из-за священника сослали на галеры, ихнего свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи и готовы дать себя уложить ради своего сеньора, священника и короля!» .

В. Гюго называет вандейского крестьянина дикарем, и действительно, своим видом вандейцы напоминают зверей. Жестокость этих людей приобретает особенно варварские формы в условиях гражданской войны. Они зверски расстреливают республиканских солдат, живыми закапывают в землю раненых, сжигают селения, принявшие «синих», убивают детей и стариков.

В. Гюго считает: географическая среда воздействует на жизнь и характер народа. Географическая особенность Бретани – леса, которые сохранили свой первозданный девственный вид. Лес – варвар, утверждает Гюго, и его полумрак, отсутствие простора, гниль не могут не оказать губительного воздействия. Вандейская контрреволюция вырастает из недр мрачных лесов, запаха тлена.

Контрреволюцию, как и революцию, в романе В. Гюго олицетворяют титанические герои. Маркиз де Лантенак – один из самых ярких героев лагеря контрреволюции, «харизматический» черный лидер. Своей одержимой ненавистью он буквально зомбирует людей. Одного его взгляда достаточно, чтобы люди беспрекословно шли на смерть.

Лантенак – воплощение старого порядка, феодальной преданности и наследственной власти. Он ненавидит революцию, защищает привилегии своего класса и считает нравственным только то, что совершается во имя монархии, церкви, дворянства. Чувствуя обреченность своего дела, Лантенак не брезгует никакими средствами: расстреливает раненых республиканцев и пленных, выжигает деревни, которые помогали республиканцам, готов призвать в страну английских интервентов и предложить им за помощь в подавлении революции часть французского побережья. На примере Лантенака Гюго доказывает: нельзя быть героем, предавая родину и сражаясь против нее.

У Лантенака особая функция: «он первым запускает механизм расплаты жизнью за честь, которым регулируются здесь все взаимоотношения персонажей». Когда канонир, допустивший аварию, укрощает корабельную пушку, Лантенак награждает его и тут же приказывает расстрелять за служебное упущение. Так же максималистски беспощаден Лантенак по отношению к себе. Принцип героической морали парадоксален: герой должен не победить, а благородно, с честью умереть. В романе «Девяносто третий год» герои сознательно и непрестанно предлагают в жертву свою жизнь и расплачиваются жизнью за верность идее. Из главных героев в живых остается только Лантенак, ему не удалось погибнуть ради своей идеи. Он не оправдан за жестокость, но прощен за милосердный порыв – спасение детей, самопожертвование, поэтому и остается в живых.

В «Соборе Парижской Богоматери» и в «Отверженных» В. Гюго противопоставлял одного героя другому: Квазимодо – Фролло, Жана Вальжана – Жаверу и т.д. В романе «Девяносто третий год» четырехступенчатое противопоставление героев: Лантенак, Тельмарш, Говэн и Симурден взаимопротивопоставлены.

Лантенак и Симурден принадлежат разным лагерям, оба трагичны, но, как пишет В. Гюго, «горькая усмешка Лантенака была скрыта ночной мглой, а на роковом челе Симурдена лежал отблеск встающей зари». Симурден, отрекшийся от сана и посвятивший себя революции, абсолютно бескорыстный, безгрешный человек свирепой праведности. Если Лантенак презирает простой народ, ненавидит и истребляет его, то Симурден с нежностью относится к народу, перевязывает раненых, дни и ночи проводит в лазаретах, все раздает бедным. Он суров и безжалостен к врагам революции и символизирует беспощадность революционного террора.

Как и Лантенак, свою жестокость Симурден искупает жертвенностью: перед штурмом укрепленного замка Симурден предлагает повстанцам избежать кровавого побоища, решаясь обменять свою собственную жизнь на жизнь Лантенака.

Симурден – парадоксальный человек. С одной стороны, он – убежденный гуманист, даже на войне не проливает ничьей крови и идет в бой безоружным. С другой стороны, Симурден заставляет себя быть беспощадным ради блага республики, но в итоге вынужден обратить эту беспощадность против своего духовного сына, приговаривая его к смерти. Судьба Симурдена показана как трагедия революции: революция вынуждена творить жестокость и пожирать собственных детей ради отдаленного и проблематичного будущего. Жавер в романе «Отверженные» и Симурден – жертвы абсолютизированного принципа справедливости, ради которого забывают о милосердии. Оба героя не раскаиваются, не отрекаются от исповедуемых ими принципов, но в итоге понимают, что их ортодоксальность несовместима с жизнью, и кончают жизнь самоубийством.

Маркизу Лантенаку противопоставлен нищий Тельмарш.

В разгар войны этот философствующий бедняк живет вдали от общества в лесной хижине, остается сторонним наблюдателем, избегает оценок «Вы что – республиканец? Роялист?» – «Я нищий. Однако жизнь заставляет его высказаться более определенно: «Бедняки, богачи – страшное дело. Отсюда и все беды бывают. <…> Бедные хотят стать богатыми, а богачи не хотят стать бедными. В этом-то вся суть, по моему разумению. Я в это не вмешиваюсь» – говорит он.

Тельмарш чувствует, что в природе царят покой и гармония, а среди людей – ненависть, вражда, убийства. Он пытается по-своему разрешить это противоречие. Тельмаршу, как и Жану Вальжану из «Отверженных», нужно делать добро всем гонимым, всем отверженным. Но в романе «Девяносто третий год» В. Гюго отвергает идею абстрактного, отвлеченного добра. Тельмарш считал: если человека травят, как зверя, его надо спасать; поэтому он спас Лантенака, поверив, что тот пришел в Вандею ради добра. Когда Тельмарш становится свидетелем преступлений, которые совершаются по приказу Лантенака, то понимает, что зря спас Лантенака. «Зачем же в таком случае я спас маркиза? Потому, что он человек. Да полно, человек ли он?» – вопрошает Тельмарш и делает вывод: – «Значит, добрый поступок может оказаться дурным. Кто спасает волка – убивает ягнят». В. Гюго утверждает, что в моменты острых общественных столкновений абстрактное добро невозможно, добрый поступок может обернуться своей противоположностью.

Проблему революции и террора, нравственности и политики, настоящего и будущего В. Гюго раскрывает, противопоставляя Говэна и Симурдена – героев одного лагеря, сердечно привязанных друг к другу.

Симурден воплощает необходимость насилия, жестокости в борьбе; Говэн олицетворяет глубоко гуманистический смысл революции. Они – две стороны революции, «два полюса правды». Симурден – человек долга, непреклонной веры и неподкупной честности – превращается в фанатика, который убежден: революция должна прибегать к крайним мерам; надо задушить вандейский мятеж любой ценой; якобинская диктатура целесообразна; страдания – необходимая плата за счастье будущего. Симурден ограничивает свою программу действий рамками невозможного. Его идеал – «республика абсолюта», логичная, продуманная программа общественных и социальных преобразований. Путь к ней лежит, с точки зрения Симурдена, через террор, суровость и беспощадность. Симурден любит родину и человечество, ощущает себя мессией, призванным спасти свой народ. Живой человек не укладывается в рамки его логических рационалистических представлений.

Говэн – не просто революционер, воин, а философ и пылкий мечтатель, воплощающий более сложный и вместе с тем более человечный идеал писателя: соединение воинской отваги с мыслью, мечтой и великодушием. Говэн, с точки зрения лидеров революции, излишне снисходителен к пленным. Симурдена отправляют в отряд Говэна, чтобы тот «корректировал» поведение молодого командира. Перспектива, которая вдохновляет Говэна, – «республика идеала, духа», республика милосердия. Говэн уверен: должны быть уступки и взаимное доверие; надо побеждать не суровостью и силой, а великодушием. Говэн понимает необходимость борьбы, которую ведут якобинцы, но считает: преобразовывая настоящее, нельзя забывать о будущем. Кульминация романа – размышления Говэна накануне казни: «Смотрите, как бы террор не стал позором революции».

Вначале Говэн и Симурден хотели уничтожить Лантенака как преступника, сеющего зло и смерть. После того как Лантенак спас детей, начинается «цепная реакция добра»: Говэн чувствует, что не может казнить Лантенака, потому что тот ценой собственной жизни, пренебрегая интересами своего класса, по велению совести доказал: выше монархии, превыше всех конфликтов – великая доброта человеческой души, сильный должен помогать слабому, спасшийся – погибающему. Говэн приходит к выводу: «Выше абсолюта революционного стоит абсолют человеческий». Лантенак, в отличие от Жана Вальжана, не перерождается, остается врагом революции и человечности. Спасение им детей – проявление глубокого нравственного кризиса, но для Говэна значимо и это. Говэн, вынужденный сделать выбор между человеком, семьей и родиной, выбирает самое главное – человека и семью; отпускает Лантенака, чтобы революция не запятнала себя, ответив казнью на акт величайшего самопожертвования.

С одной стороны, поступок Говэна – преступление с точки зрения революционеров той эпохи, поэтому сам Говэн осуждает себя на смерть С другой стороны, поступок Говэна по сути справедлив и единственно правильный в исторической перспективе; Говэн – носитель высшей, божественной истины – истины милосердия.

Народ – критерий оценки. В. Гюго до конца не формулирует, хочет сержант Радуб оправдать или осудить Говэна. Радуб осознает ущербность этого вопроса и чувствует, что поступок Говэна прекрасен.

Самоубийством Симурдена В. Гюго еще раз утверждает моральную победу Говэна. Спор Говэна и Симурдена заканчивается моральной капитуляцией Симурдена перед идеей милосердия. Но это капитуляция особого рода: Симурден знает, что объективно он прав, но не в силах вынести тяжести своей правоты. Когда голова Говэна падает под ударом ножа гильотины, раздается выстрел – Симурден выстрелил себе в сердце. Приговорив Говэна к смерти, Симурден исполнил свой ужасный долг, но жить после этого не может.

Символична концовка романа: «Две души, две трагические сестры отлетели вместе, и та, что была мраком, слилась с той, что была светом». Невозможность существования Симурдена без Говэна – это невозможность существования конкретных целей революции без ее высоких идеалов. Должна появиться новая пара героев, которая будет осуществлять ближайшие и дальнейшие цели революции. Для более точной живописной конкретизации идеи В. Гюго создает систему параллельных образов. У ряда героев есть двойники – носители той же идеи в облике человека иной социальной среды и иного культурного уровня: своеобразное повторение Говэна – Радуб, простой, великодушный, бесстрашный солдат революции; Лантенак и Иманус одинаково безжалостны и ненавидят революцию; у Симурдена есть двойник Гешан, младший офицер республиканского отряда.

Массовых сцен в романе немного. И все же народ – главный герой романа «Девяносто третий год». Народ, Бог и революция – синонимы для обозначения самых высоких и святых понятий. В. Гюго стремится представить революцию как драму «невероятного размаха, где персонажи были событиями, а народ – суфлером». Народ в романе «Девяносто третий год» – активное начало революции, в нем живет страстное стремление к прогрессу. Доведенные нуждой до крайности, с дубинками в руках, с проклятиями на устах, они требовали доброго и мирного прогресса. В. Гюго называет их дикарями цивилизации, которые казались варварами, а были спасителями.

«Девяносто третий год» отличает общая монументальность повествования, и вместе с тем роман написан живым страстным языком. В. Гюго обладал мышлением драматурга, диалогическая форма органично вплетается в его роман. Художественный стиль романа воссоздает колорит эпохи. Стихия ораторского искусства пронизывает книгу, речи героев преисполнены дерзновенного мужества. Слово становится действенной силой: оно убеждает, взывает к разуму и совести, решает спор между людьми различных воззрений, провозглашает истину. Часто чеканная фраза превращается в афоризм.