28. Символістська поетика та проблематика драматургії м.Метерлінка (текст за вибором)

Круг символов в пьесах Метерлинка ограничен. Из пьесы в пьесу

переходят далекий (или близкий) шум волн, плеск фонтана, закрытая

дверь, собака (ей, по замыслу драматурга, инстинкт подсказывает

больше, чем человеку — его разум). Мало варьируется

и место действия. Это — башня, старинный замок, лес или роща,

берег ручья, скала у моря. Подобное «романтическое» пространство

весьма условно, точных указаний о характере пейзажа драматург,

как правило, не оставляет. Метерлинк словно призывает

вслушиваться и вглядываться в немногие вещи, если и не всегда

окружающие человека в реальном мире, то издавна живущие в

поэзии.

Такого рода поэтика, характерная для пьес Метерлинка 1890-х

годов, оказалась весьма влиятельной, ее переняли многие символисты-

современники. Однако по мере того, как художественные

принципы Метерлинка превращались в общие места символистской

драматургии, их восторженная оценка сменилась на критическую.

Например, так случилось в России, где бельгийский драматург

был очень популярен. Отмечалось, что символ Метерлинка

слишком явен, местами стремится к аллегории или ею подменяется

(например, мертвый священник в «Слепых» — утраченная вера).

А это, в свою очередь, приводит к упрощению всей символической

системы. В этом смысле следует понимать слова В.Брюсова:

«Драмы Метерлинка прекрасны, если не искать в них второго содержания

» («Карл V. Диалог о символизме в искусстве», 1906). Вероятно,

поэт имеет в виду, что, когда символы слишком «обнажены

», до их профанации — один шаг, искус буквального истолкования

убивает поэзию. Смущение вызывала и очевидность символического

ряда драматурга. «Метерлинк делает героев драм сосудами

своего собственного содержания. В них открывается его опыт», —

утверждал А. Белый в статье «Вишневый сад» (1904). По Белому,

зритель должен сталкиваться с самыми неожиданными символами.

Если же драматург строит свою пьесу на уже опробованных им

символических образах, то они мертвеют. Еще категоричнее были

высказывания М.Волошина: «В душе зрителя все, что происходит

на сцене, естественным процессом познания становится символом

жизни. Вводить нарочитый символизм в драму, это значит

вместо свежих плодов кормить зрителя пищей, пережеванной и

наполовину переваренной» («Miserere», рецензия на постановку

пьесы С. Юшкевича на сцене МХТ, 1911). Однако следует помнить,

что у явного, «обнаженного» символа сохраняется важное преимущество,

возможно, именно благодаря его «простоте». Зритель

(или постановщик) наполняет его личным содержанием, на основе

авторского символизма творит собственный символ. Так, например,

шаги, слышащиеся в финале «Слепых», могут восприниматься

как приход смерти, но могут — и как приближение неизвестного

до сих пор будущего. Означает ли так и не прервавшийся

сон ребенка в «Там, внутри» то, что ему дано высшее знание о

жизни и смерти, или же что-то противоположное, что ему суждено

в свой срок пробудиться от иллюзий?

Стирая со слов и предметов налет будничности, Метерлинк

учит читателя (зрителя) думать по-символистски, формировать

новую символику отношения к миру. Процесс сотворения символа

небезболезнен, ведь человек, привыкший цепляться за свои материальные

иллюзии и укрываться за ними от неизведанного, оказывается

в пустоте, отчего приходит в отчаяние.

Пьеса «Слепые» — символистская драма. Заблудившиеся слепые — в широкой трактовке — человечество, не находящее выхода из леса жизни и поглощаемое вечностью. Остров, омываемый океаном, может быть понят и как земля в мироздании, и как сегодняшний день в череде лет, и как-то еще. Образ умершего поводыря-священника в литературе о Метерлинке неоднократно объяснялся как угасшая вера, далекий маяк в море как наука, юная слепая — искусство и красота, грудной ребенок — новая нарождающаяся вера. Однако достоверность таких подстановок сомнительна. Система символов может быть понята довольно широко и произвольно. И поводырь тогда окажется зашедшей в тупик наукой, а маяк, наоборот, верой. Символ отличается от аллегории как раз тем, что не требует определенной подстановки, но допускает многообразные вариации. Мы не знаем точно даже причины последнего отчаянного крика ребенка. Метерлинку и не важно было расставить все акценты. Однако общая идея пьесы вполне ясна — человек слеп, одинок и беззащитен перед смертью. « Смерть руководит нашей жизнью, и у нашей жизни нет иной цели, кроме смерти», — так формулировал эту мысль сам Морис Метерлинк.