VII. Этничность, миграция и государственность

не являются всего лишь риторикой. Имеется реальное противоречие между моделью суверенной государственности-нации и моделью наднациональной интеграции, причем последняя не имеет безусловного превосходства. Модель суверенной государственности-нации остается нормативно более подходящей для Восточной Европы, чем для Западной, и она не лишена достоинств не только для вновь созданных государств, но и для государств, недавно освободившихся от советского влияния в сферах экономики и безопасности.

Во-вторых, существуют особые проблемы «государственной состоятельности» (stateness в смысле Линца и Стипэна, а не Нетла), порожденные политизированной этничностью в Восточной Европе. Как я подчеркнул выше, этнически фреймированные — или воспринятые — вызовы¹⁷ территориальной целостности и границам существующих государств особенно непросты в Восточной Европе, где они часто сопряжены с трансграничными связями, соединяющими этнонациональных «предъявителей прав» в конкретных государствах с покровительствующим зарубежным государством, которое представляет ту же этнокультурную национальность.

В-третьих, и самое важное: хотя поначалу преобладающее понимание посткоммунистического «перехода» предполагало необходимость высвобождения экономики и общества из тисков слишком сильного

¹⁷ Вопрос о том, что составляет вызов территориальной целостности государства, является спорным. Так в Румынии требования автономии, выдвигаемые этническими венграми, воспринимаются (или, по крайней мере, публично репрезентируются) большей частью румынской политической элиты как угроза территориальной целостности государства, хотя политики, представляющие венгерское меньшинство, утверждают, что бросают вызов внутренней структуре румынского государства (и его конституционному определению как унитарного национального государства), но не создают угрозы его территориальной целостности.

285

Роджерс Брубейкер. Этничность без групп

государства, сравнительно недавние исследования содержат почти противоположный тезис¹⁸. Наступивший после окончания холодной войны момент торжества антиэтатизма миновал. Как утверждают Стивен Холмс и другие исследователи применительно к России — хотя эта мысль имеет более широкое значение и относится ко всему региону — не сила, а слабость государства угрожает основным правам и благополучию граждан¹⁹. «Ослабление государства» в России и других странах в 1990-х годах лишило его способности обеспечить самые элементарные общественные блага и услуги. Неолибералы все больше признают то, что палеолибералы знали всегда: сильное, даже могущественное государство является необходимым условием для всего, что им дорого, включая упорядоченное функционирование рынков, защиту граждан от насилия и уважение к правам человека. Отсюда призывы усилить и надстроить государство, высвободить те публичные полномочия, которые теоретически принадлежат именно государству, из тисков тех, кто их экспроприировал и даже приватизировал.

Сила возобновившихся призывов к «сильному» или «властному» государству зависит, конечно, от того, как мы понимаем эти термины. Здесь полезно сделанное Майклом Манном [Mann, 1993, р. 59-60] различие между «деспотической» и «инфраструктурной» властью, где первая означает произвольную власть надгражданским обществом, а вторая — власть государственных институтов координировать и регламентировать социальную жизнь через проникновение и работу вгражданском обществе. Деспотически «сильные» государ-

¹⁸ Анализ и критику этой амплитуды интеллектуального «маятника» см.: Stark, Bruszt, 1998, сh. 4.

¹⁹ Холмс [Holmes, 1997] написал об этом до вступления Путина в должность президента в 2000 году. Путин попытался укрепить государство и вновь усилить центральную власть, главным образом путем возвращения ей полномочий, ранее присвоенных регионами [Orttung, 2001].

286