VII. Этничность, миграция и государственность

А что же с этнической и националистической мобилизацией? И здесь применительно к выбору конкретных случаев действует искажающая избирательность. Мы обращаем внимание на зрелищные моменты высокой мобилизации — на цепочки взявшихся за руки людей в прибалтийских республиках в 1989 году, на огромные толпы, заполнившие главные площади Еревана, Тбилиси, Берлина, Праги и других городов в 1988-1990 годах. Но это были исключения, а не правило. Моменты высокой мобилизации были немногочисленны и скоротечны. Даже там, где «нация» была вдохновляющей категорией в какой-то момент времени, она переставала быть таковой мгновение спустя. В целом, особенно после 1990 года, люди оставались дома и не выходили на улицы. В противоположность межвоенной ситуации в восточной Центральной Европе, преобладали демобилизованность и политическая пассивность, а не лихорадочная мобилизация. Много написано о силе националистических движений в бывшем Советском Союзе, но недостаточно — об их относительной слабости⁵.

Кроме того, взгляд издалека не свободен от своего рода оптической иллюзии. Глядя издалека, рискуешь принять за чистую монету заявления предпринимателей от этнонационализма и забыть, что люди не обязательно энергично или тепло откликаются на националистические высказывания политиков, которые якобы выражают их мнения.

⁵ Сходное наблюдение можно сделать о Западной Европе. Солидные работы посвящены подъему ксенофобских, радикально-правых и национал-популистских партий (см. обзоры: Betz, 1994; Betz, Immerfall, 1998) и насилию по отношению к иммигрантам [Björgo, Witte, 1993]. Опять же, не преуменьшая значимости новых правых партий, а тем более — отвратительных нападок на просящих убежища и других иностранцев в Германии и других странах, не следует переоценивать силу ксенофобского национализма в Западной Европе.

273

Роджерс Брубейкер. Этничность без групп

В трансильванском Клуже, где я вел полевую работу во второй половине 1990-х годов, жестко националистическая местная политика настраивала румынское большинство против заявлений венгерского меньшинства⁶. Однако там не происходило никакой националистической мобилизации обычных людей, и большинство оставалось равнодушным к бесконечному круговороту националистической болтовни. Благодаря этому я смог почувствовать слабую связь и отсутствие соответствия между националистической политикой — которая, видимо, вращается в собственной сфере, оторванной от предполагаемых избирателей — и повседневной жизнью. И многочисленные аналогичные ситуации наблюдались повсюду в этом регионе. Например, такова поразительная общая политическая пассивность русских в постсоветских государствах, не поколебленная различными попытками подтолкнуть их к мобилизации.

Сорок лет назад социолог Деннис Рон [Wrong, 1961] критиковал функционализм Парсонса за «чрезмерно социализированное понимание человека». Сегодня социальный анализ большей частью вдохновляется, можно сказать, чрезмерно этнизированным пониманием истории, политики и социального взаимодействия. Этнические категории, употребляемые дельцами на ниве политики и культуры, часто некритически воспринимаются исследователями социума. В результате большая роль этничности скорее предполагается, чем доказывается; и этнические идентичности приписываются людям, которые могут определять себя в других терминах. Этничность и национализм надо понимать как конкретные способы обсуждения и восприятия социального мира и как конкретные способы фреймирования политических заявлений, а не как реальные гра-

⁶ Характеристика этой ситуации приводится в заключительном разделе гл. I наст. изд.

274