VI. «Гражданский» и «этнический» национализм

тивоположном полюсе политического спектра парадигматическим примером в американском контексте служит маккартизм. Но вспомним, что даже в Германии, которую часто считают типичным примером этнического национализма, католики и социал-демократы в эпоху Бисмарка исключались из моральной общности нации и характеризовались как внутренние «враги Рейха» не из-за этничности, а из-за отсутствия лояльности национальному государству, в котором их обвиняли.

Понимания национальности как основанной на гражданстве или политическом кредо не являются, следовательно, более включающими, нежели те, что базируются на культурной общности или общем происхождении; они являются иначе включающими (и исключающими). И небесспорны в нормативном отношении не только исключения, на которых они основываются, но и (в некоторых контекстах) сама их инклюзивность. У трансильванских венгров, например, вызывает возмущение и неприятие мнимо включающая «гражданственная» риторика национальности, которая трактует их как членов румынской нации. Согласно их пониманию самих себя, они являются гражданами румынского государства, но членами венгерской культурной нации, которая существует независимо от границ государства и гражданства.

Рассмотрим другой пример. В начале 1980-х годов некоторые алжирские иммигранты второго поколения протестовали против того, что при рождении им автоматически приписывалась французская национальность. В силу особенностей применения французского закона о гражданстве они не знали об этом факте вплоть до достижения 16-летия, когда обращались за разрешением на проживание в качестве иностранцев и с удивлением узнавали от чиновников, что являются французами. Некоторые радовались этой новости — ведь французская национальность, в конце концов, защитит их от высылки, тогда как другие «воспринимали приписывание себе французской национальности как

259

Роджерс Брубейкер. Этничность без групп

насилие над собственной личностью, посягательство на семейные узы и на принадлежность к недавно освободившейся [Алжирской] нации» [GISTI, 1983, р. 6], и несколько тысяч молодых людей официально потребовали (но тщетно) избавить их от национальности, которая была приписана им без их ведома, против их воли и в нарушение их самопонимания как алжирцев. Алжирское правительство тоже протестовало против одностороннего навязывания гражданства «их» эмигрантам; после «многолетнего кровопролитного конфликта, имевшего целью как раз отстаивание собственной национальности» (142), приписывание алжирцам французской национальности было воспринято как неоколониальное посягательство на суверенитет Алжира.

Устоявшееся истолкование гражданского и этнического пониманий национальности, как добровольного и аскриптивного соответственно, тоже не свободно от проблем. Прежде всего, оно крайне схематично. Только неправдоподобно акультурные и аисторические понимания гражданского национализма позволяют рассматривать членство в нации как совершенно добровольное; согласно более богатым и реалистичным истолкованиям, включая концепцию Ренана, как мы уже видели, нация является не только выбираемой, но и данной. С другой стороны, выбор вполне уместен в обстоятельствах, где считается, что национальность основывается на этнокультурной общности, например в Центральной и Восточной Европе, которая обычно воспринимается как классический пример этнического национализма. Как заметил Хобсбаум в связи с «парадоксами примордиальной этничности», «в Европе начала XX века было полно мужчин и женщин, которые, как свидетельствуют их собственные имена, сделали выбор, быть ли им немцами, венграми, французами или финнами» [Hobsbawm, 1996b, p. 260, 259; Хобсбаум, 2002, с. 338].

Кроме того, нормативная валентность противоположности между выбранностью и данностью более сложна, чем предполагается в некорректном проти-

260