19. 2 Франкфуртская школа. Основные идеи и представители.

— одно из наиболее влиятельных и продуктивных направлений в неомарксизме, сложившееся в 1930-е гг. вокруг возглавлявшегося М. Хоркхаймером Института социальных исследований при Франкфуртском университетете.

Основные темы Ф.ш. — эпистемология социальных наук, теория марксизма, капитализм, фашизм, национал-социализм, реальный коммунизм, индустриальное общество, исследование культуры, психоанализ, проблема человека.

Ведущие представители Ф.ш. — Хоркхаймер, Т. Адорно, В. Беньямин, К. Маркузе, Э. Фромм, Ю. Хабермас. В период нацистского правления в Германии группа франкфуртских философов эмигрировала в Женеву, Париж, затем в Нью-Йорк. После окончания войны Маркузе и Фромм остались в США; Хоркхаймер, Адорно и др. вернулись в 1949 во Франкфурт, где в 1950 вновь открылся Институт социальных исследований.

В 1960-е гг. взгляды представителей Ф.ш. начинают все более расходиться. Возникает полемика между Маркузе и Фроммом по поводу сущности современного капиталистического общества и его перспектив; многие молодые представители Ф.ш. отходят от идей ее основоположников (Хабермас и др.), что приводит в нач. 1970-х гг. к распаду школы.

Для Ф.ш. характерны: ревизия традиционного марксизма, опирающаяся прежде всего на критику экономического детерминизма; разработка надлежащей эпистемологии и критики развитого капитализма; стремление дополнить социальную теорию К. Маркса психоанализом З. Фрейда и некоторыми идеями Г.В.Ф. Гегеля; критика инструментальной рациональности как основного принципа капиталистического общества;анализ внутренних противоречий эпохи Просвещения, отождествляемого с рациональным овладением природой вообще; эклектическое соединение различных психоаналитических и социологических идей для восполнения очевидных пробелов марксизма; пессимистическое отношение к возможности революционного изменения капитализма посредством борьбы рабочего класса; особое внимание к культуре общества, а не к его экономике, изучение музыки, литературы и эстетики, противопоставляемое анализу экономического базиса; исследование «массовой культуры» и внушающей силы «медиа», ставящих человека в зависимость от окружения, заставляющих его воспринимать навязываемые ему потребности как свои собственные;противопоставление гегелевской диалектике синтеза и примирения новой, «негативной диалектики», не признающей тождества реальности и мышления.

Представители Ф.ш. были одними из самых глубоких и последовательных критиков капитализма. Последний они не особенно стремились, впрочем, отграничить от коммунизма, существовавшего в Советском Союзе, Вост. Европе и в др. регионах. И капитализм, и коммунизм представлялись как два варианта реализации одного и того же специфического исторического проекта — а именно «переживания, преобразования и организации природы как материала для господства» (Маркузе). На смену капитализму (и коммунизму) должно прийти коллективистическое общество, близкое к тому коммунистическому проекту, который обрисовал когда-то Маркс: общество, исключающее тяжелый, монотонный труд и неравенство людей,общество, не вовлекающее человека в нескончаемый поток все более изощренного потребления и не заглушающее его собственные, только ему принадлежащие мысли и чувства. В целом представления о будущем были у Ф.ш. довольно туманными.

МАРКУЗЕ: потенциальные соц. силы, которые смогут «взорвать» сложившийся порядок угнетения- изгои, расовые меньшинства, безработные, студенты, т.к. они не интегрированы в общество потребления. Перед ними задача объединения2-х тенденций: 1) освобождение от соц. угнетения;

2) раскрепощение эротических влечений человека Отказ от признания сексуальных табу должен заставить людей больше не испытывать чувства вины и потребности в наказании , которое привязывает молодое поколение к старому. Когда ценности старшего поколения не навязываются, появляется возможность революции молодежи. Индустриальное общество определяет индивидуальные потребности людей, манипулирует нуждами общества. Тотальный социальный контроль создает потребности в: 1) отупляющем труде 2) формах отдыха, которые продлевают это состояние отепления 3) свободной печати, которая сама осуществляет цензуру над собой Складывается система одномерного мышления и поведения, при которой цели, идеи, выходящие по своему содержанию за пределы сложившегося мира суждений и действий, либо отвергаются, либо приводят к согласию с этим миром.

Решения, от которых зависит жизнь или смерть, принимаются в таких местах, над которыми отдельные личности не имеют контроля. Современные работники – сублимированные рабы, они становятся всего лишь орудием, вещью.

ЛУКАЧ: Трудовая деятельность обязательно включает в себя разнообразие возможностей и факт выбора. Спонтанного выбора социального пути не существует, выбор альтернатив всегда определяется соотношением классовых сил и их интересов. Альтернативы и выбор определяются процессом развития. Отказывается от отождествления всех видов опредмечивания с отчуждением. Без опредмечивания социальность человеческого существования просто невозможна, это способ осуществления общественной жизни. Отчуждение – это овеществление замыслов и целей человека, его переживаемого, экзистирующего сознания. Опредмечивание устремлено на объект, овеществление (отчуждение) – на сам субъект.

В условиях капитализма отчуждение становится частью сознания людей, порождает сознание того, что частнособственническая идеология обладания и господства объективна и всесильна.

Ф.ш. оказала существенное влияние на развитие социальной и филос. мысли в Зап. Европе (хотя Хоркхаймер, Адорно, а также Хабермас отказались от леворадикальной интерпретации своих идей). В США Ф.ш. «никогда не занимала, — говорит А.С. Данто, — настоящей академической позиции. Они были исследовательским институтом при Колумбийском университете, располагались в небольшом помещении на 114-й улице. Они так и не вошли в основное русло американской философии; у них был очень европейский стиль мышления... Франкфуртской школе так и не удалось обрести той ауры научности, какую имела "аналитическая философия".

20.1 Марксизм – смотри билет 9

20.2 "Восстание масс" Х. Ортеги-и-Гассета.

Имеются по крайней мере три различных перевода на русский язык этой книги (см.: источники). Впервые она публиковалась в 1930 г., т.е. до Второй мировой войны. Ею провозглашен новый тип либерализма, отмежевавшийся от «демократии толпы», которая привела к фашизму и коммунизму. «Конституционность», «народное представительство», «разделение властей» — все это необходимое, но далеко не достаточное условие для существования гуманного общества. Безликая масса, воспользовавшись демократическими институтами, в новейшую эпоху учинила страшную несправедливость. Тирания толпы оказалась намного ужаснее, чем тирания Калигулы и Нерона. Отныне стало ясно, что демократия, как власть большинства, не может защитить личность от деспотии. Новый либерализм стал апеллировать к просвещенному меньшинству.

Книга «Восстание масс» Хосе Ортега сложилась из нескольких газетных статей, объединенных одной тематикой. Отсюда в книге присутствуют неизбежные повторы и разноплановость. Однако отдельные фрагменты книги обладают исключительной выразительностью и убедительностью. Ниже приводится краткий пересказ книги «Восстание масс», затем из 15 глав по источнику (1) приводятся главы I, II, VII, XIV(9) и XV.

Краткое содержание работы Х. Ортеги «Восстание масс»

Вся история предстает гигантской лабораторией, где ставятся все мыслимые и немыслимые опыты, чтобы найти рецепт общественной жизни, наилучшей для культивации “человека”. И, не прибегая к уверткам, следует признать данные опыта: человеческий посев в условиях либеральной демократии и технического прогресса – двух основных факторов – за столетие утроил людские ресурсы Европы. Такое изобилие, если мыслить здраво, приводит к ряду умозаключений: первое – либеральная демократия на базе технического творчества является высшей из доныне известных форм общественной жизни; второе – вероятно, это не лучшая форма, но лучшие возникнут на ее основе и сохранят ее суть, и третье – возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно.

Либерализм – правовая основа, согласно которой Власть, какой бы всесильной она ни была, ограничивает себя и стремится, даже в ущерб себе, сохранить в государственном монолите пустоты для выживания тех, кто думает и чувствует наперекор ей, то есть наперекор силе, наперекор большинству. Либерализм, и сегодня стоит об этом помнить, – предел великодушия: это право, которое большинство уступает меньшинству, и это самый благородный клич, когда-либо звучавший на земле. Он возвестил о решимости мириться с врагом, и, мало того, врагом слабейшим. Трудно было ожидать, что человеческий род решится на такой шаг, настолько красивый, настолько парадоксальный, настолько изысканный, настолько акробатичный, настолько неестественный. И потому нечего удивляться, что вскоре упомянутый род ощутил противоположную решимость. Дело оказалось слишком непростым и нелегким, чтобы утвердиться на земле быстро и безболезненно.

Оттого-то и большевизм и фашизм, две политические “новинки”, возникшие в Европе и по соседству с ней, отчетливо демонстрируют собой движение вспять. И не столько по смыслу своих учений – в любой доктрине есть доля истины, да и в чем только нет хотя бы малой ее крупицы, – сколько по тому, как допотопно, антиисторично используют они свою долю истины. Обычно массовые движения, возглавленные людьми недалекими, несовременными, с короткой памятью и нехваткой исторического чутья, с самого начала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми.

Обе попытки – это ложные зори, у которых не будет завтрашнего утра, а лишь давно прожитый день. Это – анахронизмы. И так будет со всеми, кто по простоте душевной надеется сохранить или восстановить прошлое, вместо того, чтобы преступить к его полному перевариванию. Безусловно, надо преодолеть недостатки либерализма XIX века. Но такое не по зубам тому, кто подобно фашистам, объявляет себя антилибералом. Ведь быть антилибералом, значит занимать ту позицию, что была до наступления либерализма. Раз он наступил, то, победив однажды, будет побеждать и впредь, а если погибнет, то только вместе с антилиберализмом и со всей Европой. Хронология жизни неумолима: нелиберализм и только затем либерализм; подобно тому, как сначала появилось копье, а лишь затем ружье.

Было бы недурно, если б безоговорочное “нет” могло покончить с прошлым, но прошлое по своей природе возвращается; выгони его в дверь, оно зайдет в окошко. Поэтому единственный способ справиться с ним – это не гнать его, а наоборот, прислушаться к нему; не выпуская его из виду, перехитрив, ускользнуть от него. Иными словами, нужно “жить в ногу со временем”, но при этом ни на минуту не забывать о “родимых пятнах” прошлого. У прошлого своя правда; если с ней не считаться, она вернется и утвердится. У либерализма была своя правда, и ее надо признать на веки вечные. Но он был прав не во всем, и то, в чем он не был прав, надо изменить. Европа должна сохранить все правдивое из своего либерализма.

О фашизме и большевизме здесь говорилось вскользь, отмечая лишь одну их черту – анахронизм. Эта черта органически присуща всему тому, что сейчас торжествует. Сейчас повсюду торжествует человек

массы, и только то, что внушено им и пропитано его плоским мышлением, может одержать видимость победы. Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство – это личности или группы личностей особого, социального достоинства. Масса – это множество людей без особых достоинств. Масса – это заурядность. Таким образом, чисто количественная характеристика предстает перед нами как качество. Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип.

Общеизвестно, современное государство – это наиболее очевидный продукт цивилизации. Крайне интересно и поучительно проследить отношение человека массы к государству. Он видит государство, изумляется ему, знает, что это оно охраняет его собственную жизнь, но не отдает себе отчета в том, что это – дело рук человека, что оно создано незаурядными людьми, держится на известных человеческих ценностях, которые сегодня существуют, а завтра могут и улетучиться. С другой стороны, человек массы видит в государстве безликую силу и так как он чувствует себя тоже анонимом, считает государство “своим”. Представим себе, что в общественной жизни страны возникают какие-либо трудности, проблемы, конфликты; человек массы будет склонен потребовать, чтобы государство немедленно вмешалось и разрешило проблему непосредственно, путем “прямого действия”, пустив в ход свои неограниченные средства.

Здесь-то и подстерегает цивилизацию главная опасность – подчинение всей жизни общества государству, экспансия власти, поглощение аппаратом любой социальной инициативы – словом, удушение творческих начал истории, которыми в конечном счете держатся, питаются и движутся людские судьбы. Когда у массы возникнут затруднения или просто разыграется аппетит, она уже не сможет не поддаться искушению добиться своей цели самым легким и привычным способом, без сомнений, борьбы и риска, одним нажатием кнопки запустить чудовищный механизм. Между тем, государство идентично массе только в том смысле, в каком Икс идентичен Игреку, поскольку никто из них не Зет. Современное государство и массу роднит лишь их безликость и безымянность. Ошибка в понимании закончится плачевно. Государство удушит окончательно всякую социальную самодеятельность. Общество вынудят жить для государственной машины. И поскольку это всего лишь машина, исправность и состояние которой зависят от живой силы, государство, высосав все соки из общества, обескровленное, умрет смертью ржавой машины, более отвратительной, чем смерть живого существа.

Под “правлением” не надо понимать в первую очередь материальную силу, физическое насилие. Нормальные, прочные отношения между людьми, которые подразумеваются под словом “правление”, никогда не покоятся на силе. Правление – нормальное проявление власти, всегда основывалось на общественном мнении. Так было всегда – и нынче, и десять тысяч лет назад, и среди современных англичан, и среди древних бушменов. Ни одна власть в мире никогда не покоилась ни на чем ином, кроме общественного мнения. В физике Ньютона сила тяжести – причина движения. Закон общественного мнения – это закон всемирного тяготения в сфере политической истории. Без него история не была бы наукой. Иногда нет никакого общественного мнения; общество разбито на противоборствующие группы, мнения противоположны, тогда и власти не сложиться. Однако природа не терпит пустоты, свято место пусто не бывает, и вот вместо общественного мнения приходит грубая сила, которая не правит, а только насилует (против общественного мнения править нельзя).

В наши дни каждый европеец уверен – и эта его уверенность крепче всех его “мнений” и “идей”, – надо быть либералом. Неважно, какая именно форма либерализма подразумевается. Сегодня самый реакционный европеец в глубине души признает: то, что волновало Европу прошлого столетия и получило название либерализма, – нечто подлинное, имманентное западному человеку, неотделимое от него, хочет он этого или нет. Пусть было бы доказано, что все конкретные попытки осуществить заветы политической свободы ошибочны и обречены на поражение, по существу, упомянутый завет не скомпрометирован и остается в силе. Это конечное убеждение остается и у коммунистов, и у фашистов, на какие бы уловки они ни пускались, чтобы убедить самих себя в обратном. Они знают, что, несмотря на справедливую критику либерализма, его внутренняя правда неуязвима, ибо это правда не теоретическая, не научная, не рассудочная – она просто другой природы и ей принадлежит решающее слово – это правда жизни. Судьба нашей жизни – чем нам стать и чем нам не быть – дискуссии не подлежит: она либо целиком принимается, либо целиком отвергается.

21.1 Первый позитивизм. Идеи и представители. – смотри билет 11

21.2 Концепция дегуманизации искусства Х. Ортеги-и-Гассета.

Хосе Ортега-и-Гассет ощупывает искусство с социологической стороны, задаваясь вопросом: «Отчего новое в искусстве сопровождается таким оглушительным неуспехом?» Он ищет и находит причины столь очевидной непопулярности нового искусства в массах. Что же в новом искусстве такого, отчего общество искренне не понимает его и отшатывается? Оказывается, что неуспех молодого искусства - это не случайность, а закономерность. Дело в том, что большинство несведущих в искусстве обывателей (если называть обидно, а если ласково, то простых смертных) больше всего ценит в искусстве его близость к жизни. Чем более искусство походит на жизнь, тем полнее счастье среднестатистического человека, вдруг почувствовашего себя в понятном и родном, и потому чрезвычайно милом его сердцу художественном окружении. Ведь, чтобы там не говорили критики, народ, погуляв в смущении по пустынным залам ЦДХ, все равно, придет за картинкой на ближайший рынок на набережной, где висят разлюбезные его сердцу белые березки, и где травка обязательно зеленая и пушистая, а небо стопроцентно голубое. А новое искусство по-прежнему все также далеко от народа. Что же его ждет? Как чертик из коробочки, выскакивает ответ Ортеги-и-Гассета: «Новый стиль должен пройти инкубационный период». Где же оно скрывается? Может быть, в подвале мастера, где незаметно для всех творит новую историю?

Всякий ли новый стиль сопровождается неуспехом? Нет, Ортега-и-Гассет поясняет, что это не грозит искусству, которое избегает уходить в сторону от реальности, например, романтизм пришелся по душе массам, поскольку он был народным стилем.

Ортега-и-Гассет писал в то время, когда он мог наблюдать модернизм в искусстве, тогда время постмодернизма еще не пришло и оттого, возможно, он столь категоричен, говоря о смысле нового искусства. Он тоталитарен в искусстве: «...в основе современной действительности лежит глубокая несправедливость – ошибочно постулируемое равенство людей», он предпочитает видеть отдельно искусство для масс и отдельно для «привилегированных». «Большинству не нравится новое искусство, а меньшинству нравится». Низведение масс по признаку их антихудожественности, невосприимчивости к новому искусству: «Новое искусство характеризуется тем, что делит людей на тех, кто его понимает, и тех, кто не понимает». Поскольку работа писалась в 1927 г, то можно предположить, что идеи господства над миром витали в воздухе, и проникали повсюду – в политику и общественную жизнь: «Это искусство не для человека вообще, а для особой породы людей, которые отчетливо отличаются от прочих».

В чем же сущность нового искусства? Раз оно не понятно всем, значит оно не стоит на основе человеческого, его фундамент другой. Люди и страсти, говорит Ортега-и-Гассет, это предметы, которыми занимается искусство. Пока искусство играет в них, люди его понимают, но, стоит ему подняться над реальностью, как понимание истончается и рвется как натянутая нить, за которую привязан шаловливый воздушный шар. Ортега-и-Гассет приводит метафору: что воспринимающий произведение искусства как будто смотрит сквозь оконное стекло в сад, т.е. на «люди и страсти», и не замечает стекла, т.е. самого художественного приспособления, сквозь которое он их видит. Конечно, ведь изощренные художественные формы для неискушенного то же, что замутненное стекло, сквозь которое он силится разглядеть что-либо ему интересное. Если ему это удается, он ощущает свою избранность, если нет, - то мы его теряем. Ортега-и-Гассет ничуть не жалеет о такой потере, он радуется, что искусство возвращается на круги своя, становится уделом избранных, узкого «круга ограниченных людей».

«Это будет искусство для художников, а не для масс людей. Искусство касты, а не демократическое искусство». Новое искусство надменно отворачивается от зрителя, его не интересует успех среди многих, ему важнее прослыть законодателем художественной моды. Оно не боится преобладания эстетики над человеческими образами, оно не боится быть непонятым, ведь это только подтвердит его новизну и отличие от традиций.

Ортега-и-Гассет считает, что искусству невозможно быть направленным одновременно и на красоту художественных форм и на «человечность» восприятия, такое искусство стало бы «косоглазым». Реализм и истинная художественность, по его мнению две вещи несовместные. Нельзя соединить стекло и сад, не повредив в какой-то степени тому или другому. История современного искусства подтверждает выводы Ортеги-и-Гассета: если модернизм еще был понятен многим, а теперь и освоен во многом, то постмодернизм укусил себя за хвост и закрутился волчком, обратившись в «бесконечный тупик», предоставив большинству абсолютную свободу для непонимания. Реальность напоминает гнездо птицы, например, малиновки, в котором из года в год воспроизводились более или менее похожие на родителей реалистические птенцы, и вдруг в нем неожиданно появился кукушенок модернизма, явно отличающийся от остальных, однако, когда он вырос и улетел, то гнездо опустело, и наступил век постмодернизма – все знают, что в гнезде реальности теперь может поселиться кто угодно и кроме того, что его может не быть вообще.

В чем же сущность нового искусства? Ортега-и-Гассет возвещает, что оно возвращается к стилю. Ключевым становится слово «стилизация». Вот это стильно, говорим мы, а вот это не стильно. Стилизация - это деформация реального, его дереализация. «Стилизация включает в себя дегуманизацию. Нет другого пути дегуманизации».

Ортега-и-Гассет точно уловил поступь приближающегося постмодернизма, ведь когда он говорит об отрыве от реальности, нет более страшного примера, чем пример с умирающим и наблюдателями (его женой, доктором, газетным репортером и художником, случайно оказавшимся рядом). Самым далеким от умирающего, от «живой реальности» оказался художник. «Все эти реальности эквивалентны» - уточняет Ортега-и-Гассет. Вот реальность разбивается на множество шариков, каждый из которых не больше и не меньше другого, постмодернисты высыпают их на пол, они прыгают, сталкиваясь в воздухе и окончательно

22.1 Эмпириокритицизм Маха и Авенариуса – см билет 12

22.2 "Закат Европы": цивилизационный подход Шпенглера.

«Закат Европы» Освальда Шпенглера (или, в более точном переводе, «Закат западного мира»), вышедший из печати в начале XX века, сразу привлек к себе внимание как широкой публики, так и научного сообщества. Одни восхищались смелостью автора, предсказывающего скорый конец западной культуры, который проявится в глобальных диктатурах и мировых войнах (что отчасти сбылось). Другие объявили книгу ненаучной (тем более, что Шпенглер сам не скрывал своего презрения к позитивизму и рационализму) и указывали на множество фактических ошибок в рассуждениях о древних культурах (и такие ошибки, действительно, в книге присутствовали). Сейчас, через сто лет после создания, теория Шпенглера многими забыта, и, говоря о цивилизационном подходе, часто после Данилевского сразу переходят к Тойнби и Хантингтону, минуя «Закат Европы». Но, как представляется, при всей демонстративной иррационалистичности автора, при всей категоричности обобщений, при всей невнимательности к отдельным фактам, в этой книге можно найти немало идей,

актуальных для современной науки, в том числе и политической.

Речь идет прежде всего об изучении политической культуры, которую, как представляется, следует рассматривать в комплексе взаимосвязей с другими областями культуры. Подобный комплексный анализ и проводил Шпенглер в своей работе утверждая, что он обнаружил «глубинное родство между политическими и математическими образованиями одной и той же культуры, между религиозными и техническими воззрениями, между математикой, музыкой и скульптурой, между экономическими формами и формами познания». [1, с. 62] Важность исследования политической культуры определяется интенсификацией процессов межкультурных контактов в современном мире. Наблюдается рост числа этнополитических конфликтов и увеличение активности сепаратистских движений. Усиливается этноконфессиональная напряженность в странах Европы, порождаемая массовой миграцией и крахом мультикультуралистской политики. События «арабской весны» подтвердили невозможность прямого перенесения западных моделей демократизации на страны с иной культурой. Что касается России, то в последние годы проблемы межэтнических отношений всё чаще становятся стимулом для политического протеста.

Преимущество того подхода к анализу культуры, который применял О. Шпенглер, состоит в выделении в каждой культуре архетипических черт мировосприятия, накладывающих отпечаток на политику, экономику, науку и искусство, причем в последнем эти черты проявляются наиболее ярко. Например, античная культура, по его мнению, видела реальность как «вещественное, зримо ограниченное, осязаемое, непосредственно присутствующее». [1, с. 203] Философы-стоики объявили телами даже свойства и отношения вещей, Демокрит считал, что зрение заключается в проникновении в глаз материальных частиц того, что видится, а в политических учениях античности государство — это тело, состоящее из суммы тел всех граждан. Римское право признавало лишь телесные лица и телесные вещи. Античный храм — замкнутый, лишенный окон, окруженный тесной колоннадой — выражает совсем иное мировоззрение, чем вытянутый ввысь готический собор, наполненный светом витражей «с их цветной, прозрачной, а значит, всецело невещественной живописью», так что «рядом с блистающим стеклом камень почти что исчезает». [1, с. 226] Соответственно, и политика в западноевропейской «фаустовской» культуре носит совсем иной характер, чем в Древней Греции или Древнем Египте, для неё характерна роль индивидуального волевого «Я», стремление к постоянной экспансии. «Бесконечное пространство как пра-символ во всей своей неописуемой мощи вступает здесь в круг существования в сфере реальной политики». [1, с. 224] Абсолютные монархии, колонизация всего Земного шара, зарождающиеся радикальные идеологии — все эти черты европейской политики, по мысли Шпенглера, объясняются её пра-символом. Попытка трактовать мировую историю как линейный прогресс тоже происходит из особенностей европейского мировоззрения: «На взгляд фаустовского человека, в его мире вся подвижность направлена к некой цели». [1, с. 370]

Шпенглер выявлял (иногда довольно убедительно) в особенностях присущей тому или иному народу архитектуры, математики, экономики, и, разумеется, политики. Он наметил две задачи для дальнейших исследователей: сравнение культур и поиск связей между ними.

16. Панмэонология Бердяева. Бердяев назвал свою философию «мэонологией» (греч. мэон — «ничто»). Человек, вставший на путь «раскрытия» собственного бытия, относится к своей жизни как к вечному самопроектированию (Сартр). Это не рациональное замысливание будущего жизненного пути, а способность постоянно выходить за рамки данного, способность к трансцендированию. ПАН… приставка, означающая всеобщность, соединение всех однородных предметов; панславизм, пангерманизм, панэлленизм и др. означают направления, стремящиеся к объединению всех славян, немцев, греков. Основные идеи философии Бердяева: -человек творит себя и мир. единственный механизм творения-его свобода. -весь мир и культура-продукт его творчества, т.е. всё естественное - искусственное.  -источник страданий человека двойной - отчуждение от мира и от самого себя («в непреодолимой стене вне его и в непреодолимой стене в нем самом») -если человек не блаженствует, а страдает, то в этом виновен сам человек -нравственное сознание и личность утверждает себя только в служении сверхличным целям. -в проблеме одиночества раскрывает понятие «смерти», как «абсолютного уединения». -личность не как социально-этическая единица, а как единица «космическая». личность - это место для перехода от «количества жизни» к «качеству жизни». -развивает свое понимание христианской парадигмы мышления: в интерпретации Бердяева спасается только творческая личность. если нет творчества, то всё погружается в пустоту, в небытие. -ГЛАВНАЯ ИДЕЯ: или смерть личности и господство безличности в этом мире или воскрешение человечества, имя которому будет Богочеловечество. -Богочеловечество - образ мечта.  Философия Бердяева - апофеоз человеческой свободы, стремление к освящению творчества. Только творя, человек уподобается Богу. Поэтому у Бердяева - религиозного христианского философа - теологическая мысль имеет своим центром не личного Бога, не Бога - Предвечного Вседержителя. Бог Бердяева - Тайна, которая приоткрывается во всяком свободном акте человека. Его Бог не реальность, но сверхреальность. Он - философема.  «Тоска вызывается не только смертью, которая ставит нас перед вечностью, но и жизнью, которая ставит нас перед временем»