Тема II. Искусство иронии

Природа не признает шуток; она всегда правдива, всегда серьезна, всегда строга; она всегда права; ошибки же и заблуждения исходят от людей.

Гете

Объективность – это ирония,

и дух эпического искусства – дух иронии.

Т. Манн

1. Ирония как способ философского мышления

Ирония означает насмешливое отношение к явлению, выраженное в скрытой форме¹. В основе ее лежит расхождение видимости и сути, внешнего и внутреннего. Цель иронии – дискредитация явления, осуществленная с помощью притворства. Такой взгляд сохранился с античности до наших дней². Смысл иронии как эстети­ческой категории в разные эпохи существенно видоизменялся, и это сказывалось на назначении ее в художественном творчестве. В развитии искусства существовали «сократовская ирония», «романтическая» и «реалистическая».

Сократовская ирония является ранней формой диалектического мышления. С ее помощью через сомнение и отклонение недостоверных суждений находилось более верное решение проблемы. К. Маркс вскрыл диалектическую сущность иронии, от­ражающей противоречие между философским сознанием, учитывающим неполноту своих представлений, и обыденным сознанием, склонным к устойчивости и окостене­лости. Сократовская ирония рассматривается им вслед за Гегелем «в качестве диа­лектической ловушки, при посредстве которой обыденный здравый смысл оказы­вается вынужденным выйти из всяческого своего окостенения и дойти – не до само­довольного всезнайства, а до имманентной ему самому истины...»³. Ирония в пред­ставлении К. Маркса – это форма, свойственная философии, ибо каждый философ, «отстаивающий имманентность против эмпирической личности, прибегает к иро­нии»⁴.

Ирония Сократа строилась на скрытом разрушении мнения, на дискредитации его как недостаточного. В диалогах философа таилось торжество более глубокого ума над поверхностным, диалектики над метафизикой. Сократовская ирония содер­жала элементы интеллектуального мышления, ибо философ не противопоставлял от­крыто свои аргументы, а изнутри обезоруживал оппонента, побуждая его самого зайти в тупик. Нарочитое умаление своего ума, скрытность личной позиции, дискре­дитация с помощью лаконичных реплик, замечаний, кажущегося согласия стали ха­рактерными признаками иронии⁵. В сократовской иронии функция отрицания имела подчиненный характер; главным было достижение истины. Она станови­лась качеством мировоззрения, инструментом познания и совершенствования его возможностей: «Эта ирония имеет своей целью изменять жизнь к лучшему и быть ак­тивным рычагом во всем воспитании человека. Но она вся проводится исключи­тельно в пределах человеческого субъекта, человеческого сознания и поведения; она всецело пронизана этикой и моралью», – отмечает А. Лосев⁶.

Датский философ С. Кьеркегор, анализируя иронию Сократа, видел в ней не радикальное отрицание настоящего, а творческое рождение нового, путь реального становления субъективности. Суть иронии для него – в раскрытии новых возможностей: «Субъект свободен от связанности, в которой держит данная действительность, но он негативно свободен и как таковой парит в воздухе, потому что ничего не существует здесь, что его сдерживало бы. Но как раз эта свобода, это висячее положение придает иронии определенный энтузиазм… Она ищет убежище в громадных резервных фондах возможности»⁷.

В античном театре встречается и так называемая «ирония судьбы», теоретически осмысленная в более позднее время. Примером ее художественного воплощения яв­ляется трагедия Софокла «Царь Эдип». Такую иронию нередко называют «объективной иронией», «иронией истории». В основе «объективной иронии» лежит противоречие между самоуверенностью героя, утверждающего себя в поступках, и развитием событий, которое разрушает его веру и ставит перед гибелью. Эта ирония отражает превосходство объективного развития над попытками человека на­вязать ему свою волю.

«Ирония истории» как частный вариант «объективной иронии» состоит в том, что человек или общество в целом, стремясь к одним целям, достигают других, вовсе не желанных для них. В работах К. Маркса и Ф. Энгельса понятие «иронии истории» распространено на классы, исторические периоды, даже на всю историю человека: «Ирония всемирной истории ставит все вверх ногами», – писал Ф. Энгельс⁸. Он видел ее не только в прошлом, но и в современности, в революционных событиях, где об­наруживается расхождение между намерениями и последующим результатом: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, кото­рой избежали немногие исторические деятели»⁹. Неоднократно по разным поводам Ф. Энгельс говорит о великолепной иронии всемирной истории, о том, что «мировая история становится все более иронической»¹⁰, раскрывает иронию истории в судьбах отдельных людей и народов. Подобные суждения встречаются и у политических лидеров ХХ века: «Говорят, история любит иронию, любит шутить шутки с людьми. Шел в комнату – попал в другую. В истории это бывает постоянно с людьми, группами, направле­ниями, которые не поняли, не осознали своей настоящей сущности...»¹¹.

Глубокое развитие ирония получает в конце ХVIII века в связи с идеей самоцен­ной личности, противостоящей окружающему миру. Романтическая ирония является одной из граней философско-эстетической концепции романтизма. В основе ее лежит развитие диалектического познания мира в противовес метафизическому принципу эпохи классицизма. Сущность романтической иронии заключается в том, что отри­цается односторонний подход к действительности и утверждается целостный взгляд, включающий многомерность и противоречивость развития. По мнению авторов этой теории (немецких романтиков во главе с Ф. Шлегелем), истинный художник не может принимать только одну точку зрения, ибо в этом случае он подменяет целое частным, отказывается от универсального охвата материала. Но так как он ограничен в своих возможностях, необходимо указать на относительность выраженных им представле­ний. Способом такого предупреждения становится ирония. Художник трактует себя и произведение иронически; тем самым он сохраняет возможность более глубокого подхода к предмету. В произведении, проникнутом духом иронии, считает Ф. Шлегель, «царит настроение, которое с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность»¹².

Ирония, по его мнению, выражает сознание неразрешимого противоречия между безусловным и условным, чувство невозможности и необходимости всей пол­ноты высказывания. Она свидетельствует об активности сознания, которое способно критически подходить к окружающему и обеспечивать его дальнейшее развитие. Ро­мантическая ирония позволяет героям взглянуть на события и на себя как бы со сто­роны, получить более полное представление о жизни. По мнению К. Зольгера – немец­кого философа ХVIII – начала ХIХ века, ирония «над всем парящий, все уничтожающий взор»¹³. В ней осуществляется диалектический переход идеи и действительности, ко­нечного и бесконечного, божественного и ничтожного, творения и уничтожения, тра­гического и комического. В эстетике романтиков ирония рассматривается как прин­цип мышления, философии, бытия.

На эту особенность указывал и болгарский исследователь И. Славов: «Древнегреческий мыслитель опирается на субстанциальность, романтики – на субъективность. В первом случае ирония есть элемент одной философии и некое полемическое средство, во втором – универсальный взгляд и опыт для преодоления индивидуальной ограниченности преимущественно мнимыми средствами»¹⁴. В основе романтической иронии лежит предпочтение общего представления частной истине. Тем самым в сферу литературы переносился основной путь науки начала XIX века, который характеризовался переходом от эмпирического анализа к синтетическому обобщению.

Романтическая ирония противостояла любому знанию, которое возводилось в конечную истину. Но художникам не удавалось разрешить противоречия действительности и достичь провозглашенной универсальности. В моменты отчаяния они превращали иронию из орудия познания в инструмент разрушения, утверждали непознаваемость мира и ничтожность человеческих возможностей. В такие моменты ирония оборачивалась остроумием и произвольной игрой фантазии. Однако и в моменты разочарования интерес к сущности человека во всех формах развития и проявления расширял границы литературы, обогащал представление о человеке.

Как реализовался принцип иронии в художественном творчестве? Прежде всего он проявлялся в свободе писателя относительно взятого материала и способа его построения. Начиная с повести Фр. Шлегеля «Люцинда» романтики использовали смешение жанров и свободную композицию. В «Люцинде», например, мы встречаем эпистолярный жанр и диалоги как обособленные элементы повествования, лирические отступления и хронику жизни героя, философские рассуждения и фантастические аллегории.

Писатели разрушили традиционный порядок повествования и провозгласили право создания «очаровательного смешения». Порядок в произведениях романтиков заменяется чарующей путаницей, благодаря которой достигается гибкость повествования и устойчивость поэтического настроя.

Романтическая ирония проявляется также и в принципе портретности произведения. Суть его в том, что внимание художника сосредоточено на индивидуальности, взятой вне конкретно-исторической среды. Внутренний мир личности с ее частными признаками противостоит внешнему миру, не представлявшему интереса для художника. На одном полюсе – духовная жизнь героя и самого художника с пафосом его обособления, на другом – призрачная оболочка действительности. Реальность духа и мысли человека превалирует над реальностью остальных факторов. Такова антитеза и скрытый смысл этого принципа.

Романтическая ирония претерпела значительную эволюцию в процессе своего развития. Если вначале в творчестве Тика, Байрона, Мюссе и Кольриджа она выражала пафос нового мироощущения, была легкой, раскованной «игрой сознания», то впоследствии обрела трагическую окраску, приняла характер всеобщего скепти­цизма и субъективизма. В творчестве Гофмана, позднего Тика она была сосредото­чена не на позитивном начале диалектики мира, а на утверждении его неподлин­ности, иллюзорности. По мере того, как все острее ощущалась невозможность ухода от действительности, ирония провозглашала разъединенность человека с миром, принимала формы парадокса, сарказма, гротеска. В этой связи показательна гегелев­ская критика романтической иронии. Великий философ называл ее «ложной теорией»¹⁵, предостерегал писателей от увлечения ею.

В зрелом романтизме ирония не только служила формой трагического противо­речия идеала и действительности, но и расшатывала убежденность писателей в своей правоте, вела к замене максималистских взглядов более жизненными воззрениями. Диалектический элемент ее расшатывал попытку художников замкнуться в рамках своих представлений. Ирония приобретала важное значение в сближении позднего романтизма и реализма, в переходе одного направления в другое. «Романтическая ирония, – считает Л. Гинзбург, – наряду с историзмом и психологизмом, с социальной проблематикой оказалась одним из стимулов развития реалистических тенденций позднего романтизма»¹⁶. Неприятие буржуазной действительности, стремление от­клонить ее ради более высокой осмысленной жизни вели к критическому реализму.

В искусстве критического реализма ирония обрела более прочную социальную основу для критики, получила возможность активнее воздействовать на читателя. Г.Н. Поспелов видит силу реалистической иронии в ее аналитизме, в том, что по своей сути она объективна, вызвана противоречиями самой действительности. В статье «Смех Гоголя» он указывает на то, что смех писателя углубляется до осуж­дающей насмешливости, до иронии не случайной, но «проникающей в сущность жизни, «углубляющей предмет», постигающей бессмыслицу общественного со­стояния человека и потому переходящей в какой-то мере в неудовлетворенность, в грусть, а, возможно, далее и в горькое раздумье о судьбе человека, о его низости и ничтожестве...»¹⁷.