Тема I. Мудрость художника

Тайна бытия человеческого не в том, чтобы жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы.

Ф. Достоевский

1. «Ни строчки без мысли»

Творчество Леонида Леонова отличается фило­софской направленностью, стремлением осмыслить кардина­льные вопросы бытия с позиций художника XX века. Писа­теля влечет вечная и нераскрытая тайна человека, его при­роды, назначения, смысла развития, положения на коорди­натах Вселенной. Человек в окружающем мире – сердцеви­на его духовных исканий, источник неустанных и мучитель­ных раздумий. Это свойство творчества интересует исследователей в разных аспектах: генетическом¹ – с точки зрения истоков и побудительных мотивов, сравнитель­но-историческом², структурно-поэтическом³, типологическом⁴. Плодотворность разных подходов во многом зависит от того, насколько полно осмыслено миропонимание художника, его представление о челове­ке, природе, истории.

Философичность – вершина художественного обобщения, к которой читатель поднимается через событийные, социальные коллизии, через духовные и эстетические поиски автора. По­нимание ее является основой для расширения диапазона и уровней исследования. И хотя это требование не ограничивает литературоведов в пос­тановке и более широких проблем в контексте русской и ми­ровой литературы, нерешенность основных моментов неиз­бежно будет сказываться на любом уровне обобщения. Иро­ническое предостережение Леонова: «...все правдоподобно о неизвестном»⁵ побуждает сосредоточить внимание на глав­ном, на постижении миропонимания художника.

Основу творчества Леонова составляет мысль. Она служит связую­щим звеном между автором и читателем, между ценностями прошлого и современностью. Одновременно – это и особенность авторского сознания, наделенного индивидуальным способом обобщения и постижения времени. Мысль писателя – это и духовная реальность, которая становится частью общего бытия, олицетворением взрывчатого состояния мира и одновременно неуничтожимой потребности в идеале и кра­соте, совершенствовании себя и всей жизни. «...Литература – это мышление; следовательно, писатель – это мысль, а мысль – это производное от сердца, разума и гражданской совести», – отмечал Леонов и уточнял: «...книга – это прежде всего отчет о прошедших у вас процессах мышления» (X, 359). Эта идея, выраженная афористически емко, – централь­ная в эстетике писателя.

Истолкование философичности как акцентирования мыс­ли в известной степени условно. Во-первых, оно основано на вычленении одного из компонентов литературы и рассмотрения его как признака, позволяющего от­нести произведения подобного типа в особый ряд. Во-вторых, мысль не является привилегией отдельного типа ис­кусства; она присуща искусству во все времена: от антич­ности до современности. Величайшее достоинство античных художников Дидро видел в том, что они не только искусные художники-мастера, но и люди большого ума, художники-мудрецы, художники-философы. А.С. Пушкин, ценивший в прозе точность и краткость, считал, что «она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не слу­жат...»⁶. Его современник В.Г. Белинский, раздумывая об от­ношении ума к чувству, науки к жизни, решительно отвергал расчленение этих понятий, игнорирование одного из них: «Что такое искусство без мысли? – то же самое, что человек без души – труп... И почему разум и чувство – начала враждеб­ные друг другу?»⁷. Соотношение двух понятий великий кри­тик рассматривал диалектически, как взаимное дополнение и противопоставление их в пределах единства.

Можно привести ряд суждений писателей, ху­дожников, философов, свидетельствующий, что мысль всегда воспринималась как признак подлинной литерату­ры. Отсюда следует, что специфику философского художест­венного произведения следует искать не в наличии мыс­ли, а в особенностях ее содержания и способа выражения, в отношениях интеллектуального начала с другими компонен­тами произведения. Пытаясь найти более точные критерии фи­лософичности литературы, мы сталкиваемся с неясностью разграничения понятий «поэтическая мысль», «философская мысль в поэзии», «философская мысль» вообще. Подобные вопросы возникали и у писателей XIX века.

В статье «Стихотворения Ф.И. Тютчева» А. Фет дает объяснение того, в чем, по его мнению, состоит разница меж­ду «поэтической мыслью» и «философской мыслью»: «Как сама поэзия воспроизводит не весь предмет, а лишь его кра­соту, поэтическая мысль является лишь отражением фило­софской мысли и опять-таки отражением ее красоты; осталь­ные ее стороны поэзию не интересуют. Чем резче, точнее фи­лософская мысль, чем правильнее определена ее форма, чем ближе она к неопровержимой аксиоме, тем более велики ее качества. В мире поэзии как раз наоборот. Чем более общая поэтическая мысль, при всей своей яркости и силе, чем шире, тоньше и неуловимее разливается ее круг, тем она поэтич­нее»⁸.

В философской прозе мысль не только объективно раст­ворена в произведении, но и сознательно высвечена, обраще­на к читателю. Такая проза изначально ориентирована на обобщающие выводы, ее художественная система служит инструментом выражения авторской позиции, поиска ответа на духовные вопросы. Эта проза устремлена к разрешению общих проблем бытия, природы и человека, диалогична по своему содержанию. И даже в том случае, если в ней нет персонифицированных носителей спора, она диалогична по внутреннему состоянию автора, его диалогу с самим собой.

В философской прозе важно не только наличие мысли, но и уровень самого мышления, способность подняться на высоту крупных проблем, увидеть то, что не стало еще предметом внимания современников. Суть ее – в постижении всеобщего, скрытого в эмпирической действительности. У Лео­нова она заключена в сознании, опережающем воззрения сов­ременников, в утверждении духовных, культурно-историчес­ких ориентиров, значение которых обществу еще предстоит осознать. Философская направленность произведений Леонова – в искус­стве обобщения, в совмещении разных углов зрения, в уме­нии видеть мир в многомерности его координат. Художествен­ное мышление несет в себе многозначность, непереводимую полностью на язык понятий. Это побуждает исследователя искать все новые, более точные определения с целью приб­лизиться к содержанию образности и ассоциаций художника.

Суждения Леонова, касающиеся его связи с философской сферой, ориентируют на осторожность и вдумчивость подхода к теме. В публикации югославского писателя Ч. Кисича при­ведено следующее высказывание Леонова: «Мыслить – пер­вая задача писателя. Я считаю, что... каждый образ в искус­стве должен быть подвергнут закону мысли. Существует ла­тинское: «Ни дня без строчки». Я бы это по-другому сказал: «Ни строчки без мысли».

– Мысли в философском смысле? – спросил я Леонова.

– Нет, но в визионерском, пророческом. Поэзия филосо­фии – вот что писателю необходимо от философии. ...Мой девиз: в центре искусства находится мысль»⁹.

«Поэзия философии» для Леонова – это возможность уви­деть мир в крупных итоговых обобщениях. Забота о наполнен­ности художественного произведения мыслью пронизывает его публицистику и литературную критику, уточняется в беседах и интервью. Иногда писатель использует понятия, близкие по значению: «философское содержание», «интел­лект», «разум», но предпочтение отдает слову «мысль». Оно служит ключевым понятием при оценке литера­туры и назначения писателя.

Философичность Леонова неправомерно связывать с рассу­дочностью, дидактизмом, с другими по­нятиями, обозначающими область рационализма. Они охва­тывают лишь отдельные и притом не главные стороны явле­ния, о котором идет речь. Ближе всего к нему стоит понятие «интеллектуализм», если подразумевать под ним высокораз­витую форму сознания, в котором разум пропущен через серд­це, душу и становится качеством художественного мышления. Но даже и это сближение вызывает внутреннее сопротивление, хотя часто используется применительно к Леонову и другим писателям. Причина тому – скрытое ощущение, что интеллектуализм означает более узкое, замкнутое сознание, сосредоточенное на проблемах духа. Философичность Леоно­ва шире интеллектуализма, так как исходит не столько из сферы сознания, сколько из полноты живой жизни, сложнос­ти ее природы и развития. Это скорее мудрость и высо­та миропонимания, драматизм размышлений, пронизывающий поэтический строй произведения.

Леонов стремится создать целостное представление о бы­тии, охватывающее природу, историю человечества и совре­менность. Это объемная, поистине гетевская задача, решае­мая на уровне XX века, возникла в раннем творчестве писа­теля и сопровождала весь его путь. Как всякая заветная цель, она созревала внутри художника и по мере выкристаллизации общего плана входила в творчество.

XX век требует осмысления на больших исторических пространствах и в крупных масштабах. Писатель стремится понять разные грани этой пробле­мы, представить свои наблюдения в качестве эскизов будущей концепции. Он доверяет пер­сонажам высказывать сокровенные наблюдения, не смуща­ясь тем, что эти суждения могут показаться не вполне ор­ганичными их развитию и возрасту. В романе «Русский лес» Поля признается: «...я тоже имею право знать, кто я, откуда я и, наконец, зачем я... а то еще так и помрешь глупой деревяшкой!» (IX, 28).

Желание понять суть человека, причины и цели его су­ществования является сквозным в произведениях писателя. Его герои испытывают потребность определиться на карте бытия, постичь высший смысл того, что происходит с ними, осознать, ради чего они живут, действуют, мыслят. Все твор­чество Леонова – это вдумчивое восхождение на вершину обзорной мысли, с высоты которой можно охватить путь, пройденный человечеством, заглянуть в его перспективы.

Философичность писателя выражает его мировоззрен­ческие основы, служит признаком творческой индивидуальности. Она представляет комплекс идей о мире и человеке, сформированных под влиянием исто­рического прошлого и событий XX века, духовного становле­ния художника, понимания целей и задач нового искусства. Его позиция отражает не только индивидуальное сознание, но и существенные стороны объективного мира. Прежде всего – рост национального самосознания, сказав­шийся в понимании роли народа в истории, осмыслении су­деб цивилизации, культуры, идеалов. Писатель обосновывает свое право на глубо­кое осмысление времени, на творческое реше­ние проблемы новаторства и традиции, на выбор того пути, который считает перспективным для литерату­ры.

Предшественниками Леонова были крупные писатели, стремящиеся найти ответы на коренные вопросы бытия, по­этому он сдержан и осторожен в подходе к философским проб­лемам. К этому обязывает духовный опыт прошлого, еще не освоенный человечеством. К осмотрительности склоняют уроки прошлых ис­каний, показывающие, что возможности созна­ния ограничены и не все тайны жизни подвластны ему. К вдумчивости призывает развитие цивилизации XX века, существенно расходящееся с надеждами гуманистов прошлого.

Леонов выражает свои взгляды в конкретно-чувственной форме, которая по содержанию богаче и сложнее философских версий. В то же время он стремится осмыслить многие проблемы в интеллектуальном плане, в понятий­ных категориях. Герои его произведений много размышляют, спо­рят, ведут скрытые и явные поединки. На сопряжении философ­ских позиций, вытекающих из объективного содержания про­изведения и выражаемых автором через героев, их споры и наблюдения, может сложиться картина миропонимания авто­ра, его представлений о жизни.

Художественное мышление Леонова вбирает широкий спектр жизни от малого, индивидуально-неповторимого, до крупного, общезначимого, что в совокупности создает ощу­щение полноты реальности и глубины ее постижения. Малое связано с отдельным человеческим существованием, пережива­ниями, отношениями, с тем, что составляет индивидуальный мир. Большое – это уроки общества, истории, цивилизации, обобщающие представления о жизни. Посколь­ку ни одному художнику не дано охватить жизнь в ее мно­гообразии, каждый ищет свои пути расширения поэтических возможностей и создания эффекта объемности. В прозе Лео­нова полнота бытия поддерживается не ассоциативностью, не авторскими экскурсами или эпической масштабностью изо­бражения, хотя и эти элементы не чужды ему. Она создается мыслью автора, связующей явления в единый узел, придающей смысл и перспективу изображению. В своем художественном мире Леонов стремится соединить неповто­римость конкретно-чувственного восприятия, изменчивую иг­ру вечных элементов жизни и поэзию мысли, обобщения, простор видения, открывающийся с обзорной высоты.

Стремление к полноте бытия, естественности его проявле­ния вызывает образный способ обобщения, использование народно-поэтического языка, выверенных этических норм и представлений. Философский взгляд на мир проявляется у Леонова через эмоциональную восприимчивость, через жи­вое человеческое отношение. Писателю важно, чтобы абс­трактные и философские понятия были максимально прибли­жены к восприятию читателя, поняты и пережиты им образно. Та­кая ориентация позволяет представить область сознания как часть жизни, приблизить ее к привычным челове­ческим формам и представлениям. Писатель снимает ореол таинственности и загадочности с науки, абстрактной мысли; он облекает в зримую форму космологическую версию, фило­софское рассуждение, абстрактную формулу. В этом заклю­чена магия искусства, недоступная отдельным наукам. Худож­ник способен восполнить ограниченность конкретных наук, ввести локальные мысли и наблюдения в контекст гармонии и целостности бытия, сохранив неповторимое очарование жизни.

Леонов неоднократно отмечал, что разум познает только то, что пережито сердцем. И потому он находит дове­рительную форму разговора о сложных явлениях человека и природы. Об этом хорошо сказано Н. Грозновой: «Своеобразие Леонова-художника состоит в том, что любые обобщенно-символические или фантасмагори­ческие планы повествования в своих произведениях он неиз­менно возвращает в тот мир, который проникнут ненавяз­чивой, кроткой, если можно так сказать, душевностью, т. е. философская идея переводится в план сердечного пережива­ния. Тем самым художник обеспечивает ей наиболее полную восприимчивость читателем». Мысль эта подтверждена ссылка­ми на «Последнюю прогулку», где «тягостные картины кра­ха человечества писатель доверяет увидеть героине тонкой душевной организации, легкоранимого сердца»¹⁰.

Суждение, касающееся «осердеченного» восприятия фило­софской концепции фрагмента, справедливо. Но оно – лишь одна из граней позиции художника, которая вбирает в себя и прямо противоположное состояние: способность к резкому, холодному отчуждению от предмета исследования, жестокую приглядку к нему с высоты развития человечества. На этом уровне Леонов безжалостно обнажает опасность любых форм простодушия, неразвитости, даже трогательности, на которых взрастают иллюзии, благодушие, ведущие к катастрофе. При рассмотрении фрагментов «Пирамиды» Н. Грознова в одной из статей откровенно говорит о «безжалостном расчете» ав­тора с надеждами на будущее, о «холодной безжалостности авторской позиции» и даже «о кажущемся жестокосердии художника»¹¹. Думается, что эти два свойства Леонова необ­ходимо рассматривать во взаимосвязи.

Милосердие к человеку, боль за его ошибки и несчастья, с одной стороны, и безжалостное срывание масок, с другой, земная теплота автора, личная обеспокоенность в благополучном разрешении событий и космическая холодность, переходящая в отчужденность, отречение, даже в брезгливость («Пирамида») – вот диапазон, в пределах которого раз­вертывается авторское отношение к человеку. Притом Лео­нову свойственны резкие, внезапные переходы от одного отношения к другому, вкрапления сокрушающих оценок в са­мом непредвиденном контексте, язвительное напоминание о другой стороне человеческого «я» или отношений. Такое соче­тание разномерных, неодноплановых подходов настораживает и обескураживает читателя, заставляет задуматься над глу­бинным смыслом происходящего, увидеть то, что не входит непосредственно в поле его зрения. Этот прием автор исполь­зует не только в целом произведении, но и в пределах одного повествовательного периода, предложения и даже строки.

Так, повествуя о трогательной привязанности Евгении Ивановны к малой родине, автор сообщает: «И чуть не каж­дую ночь Евгении Ивановне снился игрушечный, с мальвами, садик на севере, где на грядках возится с помидорами мать, и воротившаяся из-за границы дочка торопится обнять ее, прежде чем закопают старушку...» (VIII, 140). Внезапный переход с позиции героини на позицию автора, замена слова «мать» на пренебрежительное «старушка» отражает недове­рие к сентиментальным привязанностям Евгении Ивановны, а возможно, и внутреннюю жестковатость ее, появившуюся после скитаний в эмиграции. Другой пример: в эпизоде со слепыми певцами, ставшими символом не прозревшего еще человечества, автор начинает рассказ с жестокого отчужденного сравнения: «Шестеро с зияющими глазницами один за другим вышли из темноты, словно нанизанные на вертел» (VIII, 176). Кажется, что художник сознательно обезличивает этих людей, «схожих по несчастью, как братья» (VIII, 176), с тем, чтобы сосредоточить внимание на притчевом смысле эпизода, в котором они служат статистами, жертвой приро­ды.

Итак, с помощью внезапных переходов, иронических вкраплений, смены точек зрения автор вносит существенные оттенки в изображение, расширяет и усложняет смысл ска­занного.

В своем творчестве Леонов стремится выявить судьбу ду­ховных исканий XIX века в новых социальных условиях, по­нять, какие ориентиры выдвигает ХХ век, чем обогащает человеческий опыт. Писателю важно осмыслить соотношение замысла, способа осу­ществления и результата социальных преобразований в духовно-нравственной сфере. Однако он не ограни­чивается анализом драматического развития современности. Мысль и воображение художника побуждают заглянуть за пределы доступного, прикоснуться к тайнам жизни и миро­здания. В «Пирамиде» Леонов стремится понять законы бытия, раскрыть механику Вселенной, постичь код современ­ной цивилизации. Применительно к человеческой истории он пытается выяснить тайну природы человека, предложить свою версию, объясняющую наше состояние.

Философская ориентация не вбирает в себя всю творчес­кую личность писателя. Дарование Леонова масштабно и многомерно. Но как часть целого она является качеством его мышления, определяет содержание и проблематику произведений, способ изображения и направ­ленность авторской оценки.