VI. Заключение
Игра с основным сюжетом – вплоть до перемещения его на второй план повести – входит, если вдуматься, в кажущееся противоречие с нравоучительными интенциями автора: ведь дидактическая установка предполагает, как правило, четко очерченную (вплоть до схематизма) линию развития того или иного порока и следующего за этим наказания. В «Черной курице» же дырочкам в заборе уделяется больше внимания, чем наказанию Алеши розгами. Тот же принцип действует и в финале повести. Выдержанный в строго назидательном духе и даже несколько переслащенный рассказ о том, как «Алеша старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным» и как «все его снова полюбили и стали ласкать», неожиданно перебивается знакомой читателю иронически-педантичной интонацией: «хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг – которых, впрочем, ему и не задавали».
Но и противопоставлять «антидидактическую» стилистику повести «дидактическому» сюжету едва ли возможно. Авторы, писавшие о том, как убедительно «нравоучает» Погорельский, не обращали внимания на некоторую двусмысленность этого нравоучения. Специфика проступка Алеши и последовавшего за ним наказания заключается в том, что эти события находятся в координатах не одной, а двух моральных систем. Первая из них – человеческая, и здесь все относительно просто: Алеша становится непослушным и заносчивым, а потом еще и нерадивым учеником, и за это терпит наказание. Вторая – существующая в подземном царстве: Алеша карается не только и не столько (напомним, что курица-министр, возвращая ему зернышко, определяет его поступки как «неосторожность») за плохое поведение в пансионе, сколько за неблагодарность(в человеческой системе координат она расценивается как ложь: «вы меня еще вздумали дурачить»), которая является «худшим» из «худых свойств» мальчика. Неблагодарность – это раскрытие секрета, доверенной Алеше тайны, то есть тема, близкая и понятная не только герою книги (его игра с дырочками и дружба с Чернушкой – что это, как не маленькие секреты?), но и ребенку-читателю, прежде всего – Алеше Толстому. Таким образом, Погорельский не просто «нравоучает», но идет по зыбкой грани между педагогикой и игрой, наставляя маленького читателя и в то же время секретничая с ним, вовлекая его в свою игру (отсюда – случаи повторов, излишних уточнений, отмеченные нами выше).
В том, что человеческая и «нечеловеческая» системы моральных координат в принципе не могут совпасть (Алеша, рассказывающий о том, что истинно и существует на самом деле, воспринимается людьми как лжец), тоже проявляется игровой элемент, что-то вроде полушутливого заговора автора и читателя-ребенка против взрослых, которые многого не понимают и не знают. С этой точки зрения учитель пансиона – всего лишь «непосвященный», что для литературы того времени, с ее культом строгого и всезнающего наставника, чья правота не может быть поставлена под сомнения (вспомним, к примеру, многочисленные «Разговоры с учителем…», в которых всегда подчеркнута строгая субординация между учителем и учеником), является нонсенсом. Впрочем, прямо об этом ни разу не сказано. Подчеркнуто воздерживаясь от критических замечаний в адрес учителя (равно как и начальства пансиона), Погорельский незаметно выводит его из круга игры, в котором находятся он и читатель.
Ключ к этой игре, условный знак, «пароль» - предмет. Вернее, даже не предмет сам по себе, а особый взгляд на него – внимательный и, главное, свежий, как бы остраняющий, позволяющий воспринимать любую, даже самую обыкновенную вещь как что-то новое и необычное. Увиденный таким образом окружающий мир незаметно преображается, становится волшебным, и каждая «мелочь» в нем становится значимой и интересной. Тонко подметив эту особенность детского мировосприятия, Погорельский вырабатывает особый тип повествования - назидание без занудства и «взрослого» высокомерия, игра с читателем-ребенком без выхода за определенные рамки – и особую интонацию: доверительную и сдержанную, наставительную и дружескую в одно и то же время. Именно это выделяет «Черную курицу» из всей массы предшествующих ей рассказов, сказок и повестей, рассчитанных на детскую аудиторию и делает ее, по сути, первым произведением собственно детской русской литературы.