III. Контекст: художественная литература
Результатом одобрения, выраженного критиками, стало фактическое закрепление за «Черной курицей» статуса первого произведения русской литературы, написанного специально для детей. Между тем, это утверждение не совсем соответствует истине: литература, рассчитанная на детскую аудиторию, к тому времени уже существовала. Речь в данном случае идет не только об отдельных изданиях, но и о многочисленных детских альманахах и сборниках, традиция которых была заложена еще Н. И. Новиковым в восьмидесятых годах восемнадцатого века.
В детской литературе (русской и переводной) конца XVIII - первой третиXIX века можно обнаружить два подхода к изображению предметного мира. Первый сводится преимущественно к установке на многообразие, на тщательную прорисовку деталей предметного мира и их перечисление. Таково, например, описание горницы из рассказа «Мельник», опубликованного в «Друге детей на 1809 год»: «Мельникова горница не была ни обита обоями, ни расписана, но стены и потолок были вымыты и так чисты, как будто сегодня только отделаны. Широкий дубовый стол с резьбою накрыт был чистою, белою как снег, скатертью: на корневом струистом блюде лежал крупичатой с белыми грибами круглой пирог; на другом десяток яиц; по концам стола положены были длинные полотенца» (Друг детей. М., 1809. Ч. 4. Кн. 13. С. 30 – 31); отметим, что столь же подробно автор описывает непосредственно обед, сад и прогулку героев. Еще один пример - нравоучительный рассказ «Наряды», автор которого не упускает ни единого случая пуститься в пространное описание платьица и прически Аринушки (главной героини): «Волосы ее, которые наслаждались до сего времени приятною свободою, завернули в тесные бумажки и потом сажали их в горячее железо, и черный их цвет, от которого лоб ее казался белее мрамора, скрылся под сженою пудрою» (Друг детей … Ч. 6. Кн. 22. С. 176).
Часто столь подробное, порой даже несколько избыточное изображение предметов было призвано, по-видимому, подчеркнуть некоторые особенности детского мироощущения. Так, в «Переписке брата с сестрою», публиковавшейся в «Друге детей на 1809 год», Улинька описывает сельский обед следующим образом: «Кормилица накормила нас прежирными с сметаной щами, мягкою курицею, яйцами, жареным гусем, молодиньким барашком, блинами и красною крутою кашею, которую мы ели с сливками» (Друг детей … Ч. 5. Кн. 18. С. 11)..В этом и подобных этому (весьма многочисленных) пассажах «Переписки…» обстоятельное перечисление предметов как бы имитирует серьезность и сосредоточенность ребенка, занятого важным, взрослым (этот мотив возникает в начале произведения) делом – написанием письма.
Несколько иную роль играет обилие деталей предметного мира (как правило, незначительных) в комедии «Простительный обман». Точность изображения в данном случае не столько выполняет психологическую функцию, сколько подчеркивает авторскую иронию по отношению к болтливой и мелочной героине. Углубление в совсем, казалось бы, незначительные детали доводится здесь до крайности:«Мне только показалось, что у тетушки на левом виске вскочила маленькая шишечка и она примачивала ее лодеколонем» (Друг детей … Ч. 6. Кн. 21. С. 94).
В большинстве подобных случаев этот принцип изображения предметного мира обусловлен, по-видимому, установкой на развлечение – юному читателю (слушателю) должно было доставить удовольствие тщательное, любовное перечисление тех мелочей, которые так важны были для него в повседневной жизни. Вот, например, отрывок из сказки «Порядок и беспорядок», добродетельная героиня которой Юлия получает награду за свое трудолюбие: «Между подаренными вещьми находился ящик с золотыми и серебряными медалями, на которых изображены были царствовавшие в ее отечестве Государи. Медали сии расположены были по порядку царствования Государей, собрание гипсовых изображений Римских Императоров; кабинет прекрасных раковин, разобранных по лучшему разделению; ящик полной красок, другой с превосходными и разноцветными карандашами; наконец прекрасная коробочка, наполненная всеми нужными приборами для швеи и множеством лучших игол» (Друг юношества. М., 1807. Октябрь. С. 26). Автор как бы пытается увидеть описываемые им предметы глазами любопытного ребенка, не упускающего ни одной детали.
Второй подход резко отличается от первого – избыточности описаний противопоставлен лаконизм, строгая избирательность в отношении объектов предметного мира.
В одних случаях о них говорится кратко, без сколько-либо подробной характеристики. Так, в пьесе «Добрая дочь заменяет мать» мельком упоминаются кошелек - «Мне чрезвычайно как хочется поскорее увидеться с папинькой, однако пусть он не прежде приедет, как кошелек мой совсем будет довязан» (Друг детей … Ч. 5. Кн. 19. С. 286), булочки, которыми собираются перекусывать дети, - «Мы и булочки свои для завтрака возьмем» (Там же. С. 298), игрушечный змей - «Ах, папинька! позвольте мне взять с собою змей. У нас прекрасный, складной змей» (Там же. С. 299). Эти предметы несущественны для развития сюжета – их вполне можно было бы заменить какими-нибудь другими, и ничего не изменилось бы. В то же время сам факт наличия подобной детали довольно-таки значим – в тексте, состоящем преимущественно из абстрактных рассуждений и нравоучений, она явно выделялась и обращала на себя внимание ребенка; этот эффект усиливался тогда, когда один и тот же предмет упоминался в произведении неоднократно.
В других случаях предметный мир представлен каким-либо одним предметом (реже – двумя). Как правило, он имеет особое значение для развития сюжета и потому охарактеризован несколько подробнее. В качестве примера можно привести небольшую повесть «Привидение». Основная цель автора - разоблачение нелепых суеверий; соответственно, для усиления разоблачительного эффекта «лжепривидение» и весь механизм его устройства описываются весьма пространно: «Несколько дней, укрывшись от всех, учился он ходить на ходулях, и однажды, встав на ходули, окутал себя пребольшою белою простынею, которая, не смотря на то, что он поднялся на ходулях, тащилась по земле, надел на голову шляпу с распущенными полями, с которых висели предлинные концы из черного крепа, и в этом наряде стал он у ворот в ожидании своего брата» (Друг детей … Ч. 6. Кн. 21. С. 11 – 12).
Объем характеристики может колебаться от одного-двух слов, как в небольшом рассказе «Володя», где единственным упоминаемым предметом является разбитая героем «прекрасная фарфоровая чашка» (Друг детей … Ч. 6. Кн. 4. С. 417), до нескольких предложений. Например, в нравоучительной притче «Мыльные пузырьки»дано довольно пространное описание мыльного пузыря: «Посмотрите, батюшка! вскричал мальчик, когда пощастливилось ему вздуть самый большой и прекрасный пузырек: взгляните, пожалуйста, не лучше ли вас я работаю? Какой удивительный вышел у меня шар! Вы найдете здесь и голубой, и зеленый, и розовый цвет, как в радуге!» (Детский вестник. М., 1813. Ч. 2. С. 271).
Тщательно выписанный и поэтому хорошо запоминавшийся предмет «работает» на прочное закрепление морального урока в детском сознании. Соответственно, при отборе предметов для изображения автор руководствуется, прежде всего, критерием функциональности, и отбор становится очень строгим. Тенденция к уменьшению количества деталей, к сокращению описаний предметного мира, по-видимому, не сводится к определенной литературной традиции и имеет более глубокую подоплеку.
Вот выдержка из «Правил благочестивого воспитания детей», напечатанных в «Друге юношества» в 1811 году:
«Когда дети радуются какому нибудь им подарку, из пищи, платья и украшений, или другому чему им приятному: то должно представлять им, что все это сотворено Богом и от Него происходит, для того, чтоб они за то благодарили Его и не забывали, что у Бога тысячи крат еще больше есть что даровать тем, которые Его любят, повинуются ему и готовы из любви к Нему оставить все такие мелочи, узнав, что Ему это угодно (курсив мой – А. А.).
Пуще прежнего бояться надобно возбуждать такими вещами в нежных детских сердцах движения радости и удовольствия, обещая им оныя, даря, выхваляя и приучая их прилепляться к ним и любоваться им, как обычно делают лакомством, нарядами, щеголеватыми платьями, золотыми или серебряными монетками, показываньем чего нибудь красивого или диковинного (курсив мой – А. А.), а иногда даже позволяют им, как они рассердятся, срывать сердце своими ручонками на какой-нибудь посуде, или бить пол, и т. под., чтоб они тем утолили гнев свой и утешились» (Друг юношества … Июнь. С. 10 – 11).
Автор, акцентируя внимание на свойственном детям повышенном интересе к предметам внешнего мира (употреблено характерное слово «показыванье»), видит в нем знак нравственного несовершенства, почти испорченности: «мелочи» отвлекают детей от размышлений о Боге, делают их тщеславными и суетными. В подтексте скрыта мысль о дьявольской природе «мелочей» - не случайно их надо «бояться» (отметим, что автор усиливает эту формулировку словами «пуще прежнего» и инверсией: «бояться надобно»).
В том же журнале можно найти и самый яркий, пожалуй, пример литературного воплощения этой идеи. Речь идет о «Разговоре Прилежания и Лености», написанном в форме нравоучительного диалога.
«Прилежание: Ты имеешь, чем лучше забавлять себя.
Леность: А чем?
Прилежание: Вареньями, чучельцами, обезьянами, картами, голубями, попугаем, да мне всего и знать не льзя. В лавках птичных, галантерейных или кукольных и конфектных много всякого вздору» (Друг юношества ... 1808. Июль. С. 191).
Здесь «мелочи» изначально отнесены «к компетенции» Лености, чья увлеченность «вздором»является, пожалуй, главной темой «Разговора...». Всего в тексте присутствуют несколько реплик, характеризующих образ жизни, который ведет Леность, и ни одна из них не обходится без перечисления большого количества «мелочей», становящихся порою объектами резких выпадов: «и ежели по несчастью загорится флеровая дрянь, которой ты обкладена…» (Там же. С. 191). Причем вопрос о «мелочах» обретает здесь едва ли не философское значение: Прилежание подчеркивает, что Леность готова «употреблять три четверти жизни на ничто» (Там же. С. 191).
Именно второй подход, по-видимому, следует признать главенствующим в русской детской литературе. Он решительно преобладает уже в первом российском периодическом издании для детей – в «Детском чтении для сердца и разума», издававшемся Н. Новиковым в 1785 - 1789 гг., и здесь же в рамках этого подхода возникают некоторые смысловые вариации и колебания.
В ряде текстов практически отсутствуют любые упоминания об объектах предметного мира. Таков, например, рассказ «Охота спорить»: едва ли не единственный упомянутый здесь предмет – «маленькая лодка» (Детское чтение для сердца и разума. М., 1785. Ч. 3. С. 196). Даже обращаясь к теме детских развлечений, потенциально связанной, казалось бы, с введением в текст различных деталей, автор ограничивается скупым упоминанием о «кеглях и других играх» (Там же. С. 196).
В других случаях в тексте упоминается несколько предметов, но все они лишены какой-либо характеристики; взгляд автора как бы скользит по ним, не задерживаясь. Вот отрывок из рассказа «Канарейка»: «Она принесла отцу свой кошелек, чтобы заплатить за птичку; послала купить клетку и корму; повесила клетку в своей комнате…» (Там же. С. 97). Первостепенное значение здесь имеет последовательность действий, фабульное движение; детали же вытесняются на второй план.
Чаще в центре внимания автора оказываются один-два предмета, о которых сказано достаточно подробно, что делается, по-видимому, с целью привлечь внимание читателя к ключевым моментам повествования. Так, помещенное в начале «Разговора о жалости к животным» описание того, как двое мальчиков издеваются над беззащитными насекомыми, явно нацелено на возникновение у читателя сильных эмоций: «Николай и Володинька поймали жука и привязавши его за ниточку, заставляли возить бумажные санки, в которые наклали они мух, оборвавши у них крылья» (Детское чтение … 1786. Ч. 6. С. 49). В рассказе «Три сестры» единственный случай обращения автора к предметному миру – описание случайного проступка одной из героинь: «Однажды приехала она с обеими своими сестрами в галантерейную лавку, и там уронила ненарочно чернильницу и залила чернилами несколько аршин кружева…» (Детское чтение …. 1785. Ч. 3. С. 152). Таким образом, этот эпизод становится особенно значимым за счет свойственной только ему конкретности и наглядности.
Стоит также отметить, что количество упоминаемых предметов не зависит, как правило, от объема произведения. Например, в достаточно длинной повести «Августа» (Детское чтение … 1789. Ч. 20) автором специально упомянуты лишь два предмета: «новые… шелковые башмачки» (Там же. С. 115), которые героиня отдает бедной девушке, и комод с ящиком, «в котором укладены были… хорошие куклы по порядку» (Там же. С. 117); из этих кукол Августа выбирает лучшую, чтобы продать и на вырученные деньги купить подарок матери. Далее в тексте возникнет еще одна деталь, о которой сказано будет лишь мельком, - угол шкафа, о который ударится пытавшийся поцеловать Августу и встретивший сопротивление офицер (слухи, вызванные этим происшествием, в конечном итоге приводят к гибели героини). В «Августе» упоминаниями предметов отмечены важнейшие моменты повести, но эти предметы едва ли имеют какое-то самостоятельное, особенное значение.
Проанализировав и сопоставив два диаметрально противоположных, казалось бы, подхода, можно усмотреть в них нечто общее – относительное равнодушие авторов к предметному миру. Предмет как таковой, «мелочь» не имеет самостоятельного значения. Либо она встроена в длинный ряд подобных ей мелочей, сливаясь с ними в некое единое (и довольно-таки смутное) целое, либо наудачу «выхватывается» автором из предметного мира и помещается в произведение, чтобы связывать его части или выполнять конкретно прагматическую функцию (привлечение внимания ребенка). Почти всегда «мелочь» наделена – скрыто или явно - негативными коннотациями и ассоциирована с чем-то ничтожным, пустячным, бессмысленным.
Вопрос о роли того или иного предмета в «Черной курице» еще более сложен. Несомненно, многие детали предметного мира в «Черной курице» имеют самостоятельное значение – их появление в тексте далеко не всегда мотивировано развитием сюжета и имеет отношение к его основной линии. Исходя из жанрового определения произведения, данного самим Погорельским («волшебная повесть для детей»), можно было бы в каждом конкретном случае связать значение с прагматикой высказывания - с желанием автора развлечь читателя, преподать ему какой-либо нравственный урок или научить его чему-то. Но эта связь работает не всегда.
Вот одна из самых, пожалуй, запоминающихся деталей в тексте – бриллиантовые перстни, украшающие прическу учительши по случаю торжественного дня: «Потом <парикмахер> принялся за супругу его, напомадил и напудрил у ней локоны и взгромоздил на её голове целую оранжерею разных цветов, между которыми блистали искусным образом помещённые два бриллиантовые перстня, когда-то подаренные её мужу родителями учеников». Это описание прически теоретически можно связать с двумя традициями, актуальными в начале XIX века (в том числе и для детской литературы). Первая - традиция распространенного описания пышных нарядов и уборов знатных людей, берущая истоки в фольклорных жанрах (сказка, былина). Вторая – имеющая религиозную основу традиция порицания страсти к нарядам как проявления суетности и тщеславия. Тем не менее, приведенный фрагмент текста не связан, на наш взгляд, ни с одной, ни с другой. От первой его резко отделяет концентрация авторского внимания на процессе, а не на результате, демонстрация «изнанки» красоты (вплоть до вскрытия «семейно-экономической» подоплеки дела – указания на когда-то совершившийся факт дарения двух перстней мужу героини), что немыслимо в рамках данной традиции. Что до обличения украшательства, то едва ли оно имеет здесь место. Во-первых, в описании прически отсутствует необходимое в таком случае выражение отрицательного отношения автора к происходящему (пожалуй, единственное слово, которое могло бы выражать оценку автора, - «взгромоздил», но и оно здесь скорее имеет нейтральную стилистическую окраску) и есть даже своего рода любование парикмахерской работой. Во-вторых, учительша в «Черной курице» сама по себе – не очень значительный персонаж, линия которого едва намечена и окраска которого скорее нейтральна.
Таким образом, подыскать - исходя из определения детской литературы - какое-либо обоснование того, почему данный предмет (изображенный именно так) должен привлечь внимание одиннадцатилетнего мальчика (каковым являлся на момент завершения «Черной курицы» ее главный «адресат» – Алеша Толстой), весьма проблематично. И это не единственная в произведении деталь предметного мира, значение которой явно не укладывается в рамки «забавы» (Северная пчела …) и «полезного наставления» (Там же), - а ведь именно к этим двум аспектам, по мнению рецензента «Северной пчелы», сводилась суть «Черной курицы» как произведение для детей.
Логично предположить, что мотивировка подобных деталей не всегда связана с областью литературы для детей. Обратимся вновь к рецензиям на книгу. В них неоднократно повторяется мысль о том, что «Черная курица» способна «доставить удовольствие не только детям, но и многим совершеннолетним читателям» (Северные цветы … С. 46 – 47), а «прекрасный, заманчивый рассказ» (Московский вестник … С. 153) и «прекрасные описания» (Новая детская библиотека … С. 103) представлены как чрезвычайно важные достоинства книги. Значит, описание предмета вполне может являться самоцелью, своеобразным «упражнением», «игрой», стилистическим экспериментом автора. Соответственно, и всю «Черную курицу» с этой точки зрения следует рассматривать как произведение, находящееся на грани собственно детской литературы (как обозначено автором в подзаголовке), с ее вполне ясными специфическими целями, и литературы вообще, литературы в широком смысле слова. И, конечно, это следует учитывать, размышляя о выработанном Погорельским методе изображения предметного мира.