Комсомол

У партийной организации института имелось как бы два филиала, два неизменных спутника - комсомольская и профсоюзная организации.

Комсомол был исключительно многолюдным заведением, потому что в нем пребывала поголовно вся молодежь до 27 лет включительно. Однако, несмотря на свою численность, комсомольцы уж вовсе ничего в институте не решали. У них тоже были свои секретари, комитеты и выборные бюро, забитые начинающими карьеристами; эти люди благоговейно взирали на секретаря парторганизации и ни в чем ему не перечили. Если работа партийцев никогда не бросалась в глаза и как будто даже вовсе не существовала, то комсомольцы, напротив, затевали множество смотров, слетов, конкурсов и веселых праздников, и многие хорошие ребята с головой уходили в такую деятельность, вволю общаясь друг с другом и оттачивая свои организаторские способности.

Поэтому комсомол, при всех его очевидных минусах, не следует мазать одной черной краской. Партийный стержень торчал посередине, словно ржавая ось, вокруг которой со скрипом вращался весь механизм организации. Люди, державшиеся ближе к оси, были самыми гнилыми, но по мере удаления на обочину их качество все улучшалось, и многие периферийные активисты действовали не то что бы вразрез, но просто как им казалось лучше, т.е. руководствовались не партийными, а чисто человеческими мотивами. Если они затевали что-нибудь путное, их с энтузиазмом поддерживали аморфные массы рядовых комсомольцев, связанных с этой организацией лишь выплатой копеечных взносов. Тогда их спонтанно возникшая затея оказывалась как бы под эгидой комсомола, хотя комсомольское руководство, группировавшееся вокруг оси, не жаловало такой самодеятельности и смотрело на нее подозрительно.

Рядовые комсомольцы, по крайней мере с 1960-х годов, были совершенно безыдейными людьми. В партию вступали ради карьеры, но в комсомол так или иначе загоняли всех, и потому говорить о комсомольцах - значит обсуждать советскую молодежь того времени в целом.

Комсомольцы, работавшие в проектных институтах, относились к своей организации двойственно. Они открыто смеялись над бюрократической мертвечиной, насаждавшейся сверху, и презирали особенно гнилых функционеров, однако это недовольство носило не идейный, а чисто человеческий, личностный характер. Ибо в глубине души почти никто не сомневался, что наша страна и наш строй - лучшие в мире, и потому критике подвергались не основы, а конкретные глупости и их инициаторы. С другой стороны, молодежь по достоинству ценила в комсомольской организации роль массовика-затейника. Активисты, конечно, досаждали политучебой и прочей ерундой, но они же организовывали экскурсии, вечера самодеятельности и пр. Даже самые рутинные комсомольские дела имели тот важный плюс, что парни и девушки со всего института, выполняя их, ходили друг к другу с бумагами и таким образом знакомились. Комсомол для многих был тем же, чем стальная спираль для блокнота: на страницах написаны самые разные вещи, но все они по порядку висят на спирали.

Первичные ячейки в отделах не дремали, настойчиво пытаясь растормошить молодых сотрудников. Два-три человека регулярно возились со стенгазетой или выпускали молнии - коротенькие листки со срочной информацией ругательного характера в адрес прогульщиков и других нехороших людей. Если обиженный нарушитель срывал их со стенда, разбирательство из отдела перемещалось на институтский уровень и иногда приводило к исключению из комсомола.

Несколько человек составляли комсомольский прожектор, призванный высвечивать недостатки и привлекать к ним внимание общественности. Им даже разрешалось проверять сроки выполнения проектных работ разными группами и при необходимости задавать их руководителям вопросы. Понятно, что молодые карьеристы этим правом старались не злоупотреблять. На Пасху члены прожектора околачивались вокруг ближайшего храма в надежде поймать с поличным своих товарищей. Комсорги заполняли кучу всякой отчетности и несли ее в комитет комсомола института.