§ 6.5. Как человек понимает

Всему, с чем человек сталкивается, он приписывает значение. Про­блема, однако, в том, что у любого знака (сигнала, стимула, текста) может быть сколько угодно значений. Произвольность связи знака и значения признается краеугольным камнем современной лингвистики. Произвольность, однако, не означает непредсказуемости. Однажды при­писанное знаку значение далее сохраняется. Поэтому люди могут обме­ниваться знаками и надеяться, что будет понято значение, которое они хотят передать. Но и при этом в естественной речи у любого слова все равно может быть много значений. Например, слово "красный" обозна­чает не только красный цвет, но и армию, гриб, сигнал светофора, расу, море, пример слова из семи букв и многое другое, а к тому же, при желании и по предварительной договоренности — еще и все остальное: прическу, героев Эллады, грусть, синий цвет, шифрованное сообщение и т.д. Любое слово необходимо имеет разные значения, т.е. является омонимом.

Поэтому даже фразы типа "А есть А" для носителя языка не являет­ся тавтологией. За счет омонимичности такая конструкция используется во всех языках мира, хотя она осознается специфичным для каждого языка способом. В русском языке такая конструкция интерпретируется как примирение с действительностью (мол, тут уж ничего не подела­ешь!), как признание присущих данному явлению качеств и осознание необходимости действовать в соответствии с этими качествами. Приме­ры: закон есть закон; экзамен всегда экзамен; теща это теща.

С другой стороны, разные слова имеют одинаковые значения, т.е. эти слова могут быть синонимами. Значения разных слов должны отождест­вляться между собой хотя бы потому, что иначе логические рассужде­ния были бы невозможны. Если бы каждое слово имело только свое собственное значение, отличающееся от значений всех остальных слов, то, например, все определения пришлось бы отбросить как противоре­чивые или ложные. А это значит, что практически ни одна мысль не могла бы быть выражена словами. Всегда возможны высказывания типа "А есть не-А", и они не обязательно выражают противоречие. Напри­мер, вполне осмысленными для русского языка будут фразы: "Полная свобода - это всегда несвобода"; "В данной ситуации геройство - это трусость"; "Есть правда и правда, есть много правд, и каждая из них -ложь" и т.д. Дж.Оруэлл, опираясь на это свойство языка, создал в своем романе "1984" блистательную серию синонимичных антонимов: "война -это мир"; "свобода - это рабство" и т.п.

Итак, каждое слово - и омоним, и синоним одновременно. Это явля­ется лингвистическим законом. Закон этот относится к любым знакам, а не только к словам. Вспомним учение об условных рефлексах И.П.Павлова. Любой раздражитель, утверждал Павлов, может вызывать всевозможные произвольные (а не определенные только) действия. Он показал в опыте, что собака способна выделять слюну или отдергивать лапу на все что угодно: на звонок, стук метронома и на любой другой биологически не связанный с этим движением раздражитель, выбранный экспериментатором. Условный рефлекс характеризует возможность произвольной связи между раздражителем (стимулом) и последующей реакцией. Осознание этой произвольности на уровне поведения и чело­века, и животных принесло мировую славу И.П.Павлову. Тем самым стимул выступает как знак, который может иметь множество различных значений (реакций).

Но вернемся к словам. Что обычно означает слово "Наполеон" для читателя, знакомого с историей Европы? Император Франции, победи­тель под Аустерлицем, узник Св. Елены и т.д. Все эти частные значения указывают на один и тот же объект. Все они легко и непротиворечиво соединяются вместе, т.е. обычно они синонимы: Наполеон — и импера­тор, и полководец, и узник. При этом даже перечислить все возможные синонимы невозможно. Наполеон еще и артиллерист, и человек, кото­рого не приняли на русскую службу, и человек, произведший в марша­лы Мюрата, и корсиканец, и сын своей матери, и муж Жозефины, и очень вспыльчивый человек, и человек маленького роста и т.д., и т.п. Он также тот человек, о котором писали Стендаль и А. де Виньи, ему хотел посвятить, но не посвятил, свою симфонию Бетховен, именно Наполеон в романе Л.Н.Толстого стоял на поле боя над раненным Анд­реем Болконским и пр. Но плюс к этому он еще тот самый человек, на которого, как сказал мне один приятель, я внешне очень похож, тот человек, о котором мне не известно, любил ли он чернику, тот человек, о котором вчера при мне говорили (или не говорили) в библиотеке или автобусе, и др. Обычно все эти значения тоже легко непротиворечиво соединить между собой.

Но Наполеон - это еще и символ эпохи, и пример непомерного чес­толюбия ("Мы все глядим в Наполеоны"), и бюст в рассказе Конан-Дойля, и очередной Наполеон в психиатрической клинике, и марка коньяка, и сорт пирожного, и пасьянс, и словосочетание на русском языке "на поле он", и имя собаки моего знакомого, и так далее до бес­конечности. Все эти частные значения не соединимы ни между собой, ни с Наполеоном предшествующего абзаца, они обычно являются омо­нимами.

Приписывание смысла слову "Наполеон" означает позитивный вы­бор не противоречащих друг другу синонимичных значений (например, значений с одной предметной отнесенностью: Наполеон - человек) и одновременное отвержение (негативный выбор) значений с другой предметной отнесенностью: к коньяку, собаке, символу эпохи и пр. То­гда смыслом слова "Наполеон" может быть: человек + полководец + узник + ..., а не коньяк, а не собачка, а не пасьянс...

Над негативно выбранными значениями далее никакой работы соз­нанием не ведется. Негативно выбранные (отвергнутые) значения не изменяются. Но мы помним: то, что не изменяется, не осознается. Ло­гика этого понятна. Сознание, нечто отвергнув, уже не может осознанно действовать с этими значениями. Если прочитать в тексте, посвященном симфонической музыке, слово "труба", то не следует вспоминать такие значения этого слова, как "водосточная труба", "трубка" и т.д. И в по­следующем в этом же тексте обычно не следует возвращаться к отверг­нутым ранее значениям.

Без отвергаемых значений любой текст непонятен. Допустим, мы прочитали на стене сделанную мелом надпись: "Гена любит Лену". Как мы можем понять эту фразу? По-видимому, мы решим, что она означает сообщение об определенном чувстве Гены к Лене. Но такое понимание возможно только при многочисленных и не всегда осознаваемых допу­щениях (лингвисты называют их пресуппозициями), например:

1. Гена и Лена существуют.

2. Гена и Лена - имена людей.

3. Гена знает Лену.

4. Гена - мужчина, а Лена - женщина.

5. Гена каким-то образом проявляет свои чувства к Лене.

6. Автор текста знаком с чувствами Гены по отношению к Лене.

7. Автор способен эти чувства идентифицировать.

8. Автор знает, о какой Лене идет речь.

9. Текст составлен на русском языке.

10 Автор текста знает русский язык и способен правильно выразить на этом языке свою мысль.

11. Текст представляет собой законченное предложение.

и т.д. ...

Даже перечислить все эти подразумеваемые предположения невоз­можно. Ведь воспринимающий текст должен быть еще уверен, что он не перепутал услышанное или увиденное им, что он не сошел с ума, т.е. что он живет в мире, в котором действует нормальная логика и где дважды два равно четырем, и пр. Где же все-таки можно остановиться в этом бесконечном потоке? Те или иные пресуппозипии выделяются только в том случае, когда у них существует понятная альтернатива, в свою очередь, позволяющая понимать данный текст. Например, может ли быть фраза осмысленной, если Гена или Лена не существуют? По­жалуйста, вот пример вполне осмысленного текста: "Гена так любил Лену, что я уверен, даже теперь, когда его с нами нет, он там, на небе­сах, все еще любит ее". Или иначе: "Гена любит Лену - эту созданную им героиню повести". И т.д. Могут ли Гена и Лена не быть именами людей? Конечно. Достаточно представить себе крокодила Гену - персо­нажа популярного мультфильма или реку Лену. Может ли Гена не знать Лену? Разумеется. Например, он может, как герои "1000 и 1 ночи", влюбиться в Лену по одним лишь рассказам о ее красоте, никогда с ней не встречаясь; может любить девушку, не зная, что ее зовут Леной; может любить Елену Прекрасную и ревновать эту любимую им Лену к Парису и т.д. и т.п.

Итак, человек в своем сознании всему приписывает смысл. Но тогда он должен что-то выбирать позитивно, а что-то негативно. Позитивный выбор одних значений и негативный выбор других - необходимое усло­вие понимания. Теперь вспомните, о чем ранее говорилось: все, что че­ловек осознает, он осознает как фигуру (позитивный выбор) на фоне (негативный выбор). Однажды выбранное понимание обладает последей­ствием: то, что ранее в тексте было позитивно выбрано, и далее обычно остается позитивно выбранным. А то, что было отвергнуто, и далее про­должает отвергаться.

Французский математик А.Пуанкаре удивлялся, почему так много людей не понимают, на его взгляд, самую простую и самую логичную науку - математику. Действительно, жизненные ситуации гораздо слож­нее математических теорем - они предполагают рассуждения о неодно­значном. В математике же все стремится к максимальной строгости и однозначности, поэтому формально математика проще всех других мыслительных конструкций. Однако математика проста, но непонятна, так как существуют очень мало людей, умеющих делать негативный выбор, изучая математические теоремы и их доказательства.

Любой человек может осознавать одновременно много разных вещей или явлений: например, глядя в окно, видеть (осознавать) солнце, дома, людей, машины... Все эти значения не находятся в противоречии друг с другом. Они в каждый момент времени соединяются в логически непро­тиворечивую структуру. И поэтому, вообще говоря, могут соединяться в одно целое - в фигуру. Но для того, чтобы понимать (осознавать), что он видит, он должен что-то из того, что он видит, отвергать. Аналогич­но: вспоминая (т.е. вводя прошедшее в сознание), он должен забывать (отвергать) что-то из того, что он помнит.