Книжная полка
Золотая полка – это та, которая заводится исключительно для любимых книг.
Я давно мечтаю об этом – завести золотую полку. Это та полка, на которую ставятся только любимые книги. В мечтах мне рисуется именно полка – никак не шкаф, а именно одна полка, один, если можно так выразиться, этаж шкафа. Где раздобыть такую? Пожалуй, нужно заказать столяру. Почему я ограничиваюсь только мечтой? Что, трудно и в самом деле позвать столяра, потолковать с ним, описать ему, что я именно имею в виду. Увы, всё же не зову, и мечта остаётся неисполненной. Может быть, это происходит потому, что не так легко золотой полке стать реальностью – всё же это золотая полка, которых не так уж много на свете. Во всяком случае, я не видел такой ни в одном доме.
Иногда мне представляется простая из четырёхугольных форм полка, иногда, наоборот, я вижу кое-какую вычурность – но только кое-какую, пустяк: скажем, какие-нибудь витые столбики по концам.
Может быть, я не завожу этой полки из-за отсутствия в продаже золотой бумаги? Верно, теперь её не продают… Помню эти золотые с тиснёным рисунком листы, которые так украшали детство. Для чего они продавались? Кажется, они применялись при изготовлении ёлочных игрушек. Лист был величиной в нормальный лист писчей бумаги, и обратная его сторона – в данном случае хочется сказать подкладка – была белая. Белая и какая-то странная – как бы чуть-чуть пушистая, чуть-чуть… Как уже сказано, на ней был тисненый рисунок, нечто вроде цветов на замёрзшем окне; только цветы либо серебряные, либо голубые, а этот узор был золотой. Но по рисунку это были как раз цветы.
Парадоксально – но наиболее замечательные книги, которые мы в течение жизни постоянно перечитываем, забываются, не удерживаются в памяти. Казалось бы, должно быть наоборот – книга, произведшая на нас впечатление, да ещё читанная не однажды, должна была бы запомниться во всех подробностях. Нет, этого не происходит. Разумеется, мы знаем, о чём в основном идёт в этой книге речь, но как раз подробности для нас неожиданны, новы – не только подробности, но и целые куски общей конструкции. Безусловно, так: замечательную книгу мы читаем каждый раз как бы заново… И в этом удивительная судьба авторов замечательных книг: они не ушли, не умерли, они сидят за своими письменными столами или стоят за конторками, они вне времени.
Ю.Олеша
О книгах и чтении
Я вырос в семье, где господствовал рациональный аскетизм: посуда – это то, из чего едят и пьют, мебель – на чём сидят или спят, одежда – для тепла, а дом – чтобы в нём жить, и ни для чего более. Любимым присловьем моего отца было:
- Не то важно, из чего пьёшь, а то – с кем пьёшь.
Из этого вовсе не следует, что отец «закладывал за воротник»: он не чурался рюмочки, но до войны – только по праздникам, а после оной – ещё и по воскресеньям. Он был беспредельно жизнелюбив и столь же беспредельно гостеприимен, но глагол «пить» подразумевал для него существительное «чай». Хорошо, если с мамиными пирогами, но пироги случались не часто.
Принцип рационального аскетизма предполагает наличие необходимого и отсутствие того, без чего спокойно можно обойтись. Правда, одно «излишество» у нас всё же было: книги. Отца часто переводили с места на место, и мы привыкли собираться. Все переезды, как правило, совершались внезапно, громом среди ясного неба. Отец приходил со службы, как обычно, и не с порога, не вдруг, а сняв сапоги, ремни и оружие, умывшись и сев за стол, припоминал, точно мимоходом:
- Да, меня переводят. Выезжаем послезавтра.
И начинались сборы, лишённые лихорадочной суматохи, потому что каждый знал, что делать. Мне, например, полагалось укладывать книги. Возникла эта особая ответственность, когда я был ростом с ящик, но и тогда никто не проверял моей работы: родители старомодно считали, что недоверие унижает человеческую личность.
Это-то я теперь понял, что они так считали, а тогда, кряхтя и сопя – фолианты встречались! – осторожно снимал книги с полок, волок их к ящикам и старательно укладывал ряд за рядом. И дело даже не в том, что мне доверяли упаковывать единственную ценность не только нашей семьи, но и вообще всего человечества, как я тогда сообразил, - дело в том, что я физически, до пота и ломоты в неокрепших мускулах ощущал эту великую ценность. Я по детскому, первому, а следовательно, и самому прочному опыту узнал, сколь весом человеческий труд, завещанный людям на века. И, становясь перед книгами на колени – иначе ведь не упакуешь, - я ещё бессознательно, ещё не понимая, но уже чувствуя, становился на колени перед светлыми гениями всех времён и народов.
… Кажется, я так и остался стоять на коленях перед Литературой.
Б.Л.Васильев