Эпиграф как отражение авторской концептуальной картины мира (на примере рассказа р. Киплинга «За чертой»)

Понятие «эпиграф» прошло путь от элементарного понимания (как слова или изречения в прозе или стихах, взятого из какого-либо известного источника и помещаемого автором в начале своих сочинений) до последних научных исследований, в которых эпиграф рассматривает как метатекстовый и интертекстуальный знак.

Переосмысление природы эпиграфа связано, прежде всего, с теорией интертекстуальности, возникшей в 60-е г.г. прошлого века.

Термин «интертекстуальность» был введен Ю.Кристевой в 1967 году на основе анализа концепции «полифонического романа» М.Бахтина, который впервые обратил внимание на проблему «чужого слова» и зафиксировал феномен диалога текста с текстами, предшествующими и параллельными ему во времени. В своей работе «Проблемы содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» в 1924 году М.Бахтин говорит о том, что автор художественного произведения имеет дело не с действительностью вообще, но с уже оцененной и оформленной действительностью, причем в акте творчества «преднаходимым» является не только содержание, но и форма. Превращение отдельного художественного произведения в «предзнание», его «размыкание» есть условие его вхождения в историю и культуру [1, с.24].

Бахтинское понимание текста как единицы диалога автора со всей предшествующей и современной ему культурой было развито в работах Ю.М. Лотмана о принципиальной многосоставности всякой коммуникации, о ноосфере как объединении текстов в общечеловеческую культуру или семиосферу, где структура текста не столько целостное построение, сколько, по словам Б.М. Гаспарова, «ре­зультат динамической интерференции нескольких (обычно двух) структурных принципов взаимодей­ствия, придающего процессу создания и восприятия текстов открытый и непредсказуемый характер» [2, с.279].

Дальнейшее осмысление теория интертекстуальности получает в трудах теоретиков структурализма и постструктурализма (Р. Барта, Ж. Лакана, М. Фуко, Ж. Дерриды и др.). Отстаивая идею панъязыкового характера мышления, они отождествили сознание человека с письменным текстом как якобы единственным возможным средством его фиксации более или менее достоверным способом. В конечном счете, эта идея свелась к тому, что буквально все стало рассматриваться как текст: литература, культура, общество, история и, наконец, сам человек. Положение, что история и общество могут быть прочитаны как текст, привело к восприятию человеческой культуры как единого интертекста, который, в свою очередь, служит как бы предтекстом любого вновь появляющегося текста.

Каноническую формулировку понятий «интертекстуальность» и «интертекст», по мнению большинства западных теоретиков, дал Р.Барт: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. - все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» [3].

На сегодняшний день существует много исследований и концепций в связи с интертекстуальностью и интертекстом, в которых предлагаются различные трактовки этих понятий, классификации типов интертекстов (известная классификация Ж. Женетта: архитекст, интертекст, метатекст, паратекст, плагиат), интертекстуальных элементов. Но в любом случае базовым остается положение, выдвинутое М. Бахтиным еще в середине прошлого века: «Ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним. Оно только звено в цепи и вне этой цепи не может быть изучено» [4, с.340]. Отдельное слово рассматривается им как «аббревиатура высказывания», нейтральных, «ничьих» слов нет, «каждое слово пахнет контекстом и контекстами, в которых оно жило» [1, с.106]. И они, эти контексты, обогащают текст смыслом, расширяют семантическое пространство и возможности интерпретации текста. «Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись и соприкоснувшись с другим, чужим смыслом: между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур» [4, с.334-335].

Таким образом, эпиграф для автора является единицей осмысления той культуры, из которой он заимствован. Проанализировав эпиграфы одного автора и «пропустив через них порожденные ими же тексты, можно получить те проблемы, которые данная языковая личность считает жизненно важными, самыми главными для себя как представителя человечества и над которыми она бьется…» [5, с.235].

С этой точки зрения, эпиграф, несомненно, является отражением авторской концептуальной картины мира. Проиллюстрируем данное утверждение на примере рассказа Р.Киплинга «За чертой» [6, с.17-23].

В качестве эпиграфа к своему произведению Р.Киплинг выбирает индийскую пословицу: Love heeds not caste not sleep a broken bed. I went in search of Love and lost myself.

Реализуя одну из основных своих функций – информативную - эпиграф дает нам некоторое представление о тексте еще до его прочтения. Так, возможно предположить, что речь в тексте пойдет о любви, скорее всего, несчастной, трагичной и т.д. Но полное представление об интенции автора можно получить лишь после прочтения всего произведения.

Рассказ является одним из многих произведений Р.Киплинга из, так называемого, «Индийского цикла». В центре рассказа история любви англичанина Триджего (Trejago) и юной индианки Бизезы (Bisesa). Тот факт, что между ними возникает чувство, полностью подтверждает и развивает первую часть эпиграфа, хотя автор и подчеркивает разное значение и понимание любви для каждого из героев. Так для Бизезы любовь – смысл жизни, всепоглощающее чувство, предполагающее верность и преданность любимому человеку. Любовь – важнее жизни, и это доказывает печальная судьба девушки, поплатившейся за свою любовь обрезанными кистями рук: I know only this – it is not good that I should have made you dearer than my own heart to me, Sahib. You are an Englishman. I am olnly a black girl….But on my soul and my Mother’s soul, I love you. There shall no harm come to you, whatever happens to me.

Для Триджего любовь – флирт, увлекательная игра, приключение, воспоминания о котором иногда вызывают угрызения совести, но не нарушают привычного ритма жизни. Для подтверждения этой идеи, описывая чувства Триджего к Бизезе, автор даже не использует слово «любовь», заменяя его в лучшем случае на «dearer-out-of-the-way life», «endless delight», а чаще используя слова «madness» и «folly».

Таким образом, этот рассказ – продолжение темы «Восток - Запад», звучащей во многих произведениях Р.Киплинга («Без благословения церкви», «Лиспет» и др.). Европа и Азия трактуются как две гигантские культуры, каждая из которых обладает своими собственными законами и ритуалами, но они закрыты друг для друга. Как отмечал сам Киплинг: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господен Суд». Есть вещи: любовь, например, по отношению к которой оба закона совпадают. Но те, кто пытаются нарушить этот закон, неизбежно погибают (как Бизеза) или вновь оказываются за страшной стеной, преграждающей вход в чужой мир (как Триджего).

Стена (pitiless walls) в рассказе становится символом. С одной стороны, кажется, что только она разделяет Бизезу и Триджего. С другой стороны, стена стоит на пути двух великих культур, закрытых друг для друга. А маленькая решетка, через которую Триджего пытался проникнуть в дом Бизезы, в чуждый для него мир Востока, в конце рассказа оказывается замурованной: He has lost her in the City where each man’s house is as guarded and unknowable as the grave; and the grating that opens into Amir Nath’s Gully has been walled up.

Таким образом, это еще раз подчеркивает мысль автора, выраженную в эпиграфе, а далее в тексте: A man should, whatever happens, keep to his own caste, race and breed. Let the White go to the White and the Black to the Black. Then, whatever trouble falls is in the ordinary course of things – neither sudden, alien nor unexpected.

Для описания событий романа Р.Киплинг прибегает к своей любимой манере изложения материала с позиций невовлеченного автора, наблюдателя, репортера, который с протокольной точностью передает увиденное и услышанное. Авторское слово звучит подчеркнуто сухо и безлично. При таком изложении материала, эпиграф приобретает еще большее значение как один из способов выражения авторской точки зрения. «Чужое» слово эпиграфа становится авторитетным текстом, к которому апеллирует автор, подчеркивая незыблемость, весомость и правильность своих убеждений.

Список литературы

1. Бахтин, М.М. Проблемы содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве [Текст] / М.М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики. – М., 1975.

2. Гаспаров, Б.М. Структура текста и культурный контекст [Текст] / Б.М. Гаспаров // Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы. – М.: Наука, 1993. – С. 275-303.

3. Барт, Р. От произведения к тексту [Текст] / Р. Барт // Избранные работы: Семиотика: Поэтика. – М., 1989.

4. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. – М., 1979. – 424c.

5. Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. – М.: Наука, 1987.-261с.

6. Kipling, R. Beyond the Pale. Collected Stories [Теxt]. – Everyman’s library, 1994.

Т.В. Захарова

Оренбург, Россия