Историзм и энциклопедизм романа.

«В „Онегине“, – писал Белинский, – мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения „Евгений Онегин“ есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица». «„Онегина“ можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением… Пусть идет время и приводит с собою новые потребности, новые идеи, пусть растет общество и обгоняет „Онегина“: как бы далеко оно ни ушло, но всегда будет оно любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор».

В чем же заключается подлинный историзм и энциклопедизм пушкинского романа? Для Белинского историзм «Онегина» исчерпывается объективно точным, реалистическим изображением общества 1820-х годов, а энциклопедизм связывается с полнотою охвата всех слоев этого общества. Поэтому Белинский считает, что в ходе исторического развития «Онегин» будет превзойден и утратит свое актуальное звучание, сохранив при этом интерес исторический. Однако жизнь показала, что роман Пушкина оставался и остается недосягаемым образцом и что литература русская развивается в тех границах, которые в нем уже определены и обозначены.

В чем же тайна неувядающей современности «Онегина»? В особенности пушкинского историзма. Дело в том, что картина жизни русского общества 1820-х годов раскрывается в романе не только в своей хронологической завершенности и определенности, но и в глубинных связях с общим ходом русской истории, а также с вечными основами национального бытия – с природой России, с ее святынями, с ее нравственными ценностями. Перед нами точно схваченный исторический момент в жизни России, но момент, связанный с неизменными субстанциями национального бытия. В «Онегине» дан масштаб и мера для всего последующего исторического развития России. Поэтому «Онегина» и не дано никому превзойти, догнать и перегнать.

То же самое и с пушкинским энциклопедизмом. Конечно, это прежде всего широта охвата жизни в романе. Здесь и картины светского Петербурга, оттененные жизнью Петербурга трудового; здесь и патриархально-дворянская Москва, и поместная деревня с ее нравами и обычаями; здесь и общественная, публичная жизнь (балы, театры), и частный, семейный быт, и великосветский раут, и народные святочные гадания; здесь кутящая в модном столичном ресторане «золотая молодежь» и крестьянин, едущий в поле по первопутку… Перед нами живая панорама всей святой Руси с ее градами и весями, морями и реками. Несколькими выразительными штрихами схвачена Пушкиным и крестьянская Русь. Чего стоит, например, рассказ няни о ее замужестве! «Вот как пишет истинно народный, истинно национальный поэт! – восклицает Белинский. – В словах няни… заключается полная и яркая картина внутренней домашней жизни народа…» В емких характеристиках-определениях предстает в романе Пушкина история русской и мировой литературы, театра. В романе совершается эстетическое открытие русской природы с энциклопедическим охватом ее жизни от весны к лету, от лета к осени и зиме.

Но Пушкин не просто описал последовательно, одну за другой, картины столичной и провинциальной, уездной и деревенской жизни, не только представил нам зарисовки разных сословий русского общества. Заслуга его в том, что он связал всю пестроту и многоцветье жизни, изображенной в романе, в единую картину, выверенную в своих масштабах, соразмерную и объективную, где каждая деталь, каждый эпизод заняли такое место, какое им отведено в реальной действительности. Ничего выпадающего из целостного образа русской жизни здесь нет. Всему найдена «предвечная» русская мера, всему задан точный объем в системе целого. Вот почему, читая роман, ловишь себя на мысли, что пушкинскому гению была приоткрыта тайна Божьего «замысла» о России и ее судьбе, открыта «программа» ее прошлого, настоящего и будущего.

Отсюда же возникает и ощущение нерукотворности созданной Пушкиным картины русской жизни, так вольно и широко раскрывшейся в просторных рамках его «свободного» романа. Как будто это и не Пушкин, а кто-то стоящий над ним, над всеми героями его романа открыл на мгновение взаимосвязь всего со всем и обнажил организующую эту взаимосвязь систему ценностей.

Этот свободный роман течет одновременно с потоком жизни Пушкина естественно и органично. Не ощущается никаких скачков, не видно никаких трудов скрепления, связывания романа, создавшегося ведь не сразу, а неоднократными к нему подступами, растянувшимися на семь лет.

Энциклопедизм пушкинского романа связан еще и с особой поэтической природой художественных образов его. Не случайно Пушкин говорил о «дьявольской» разнице между романом в прозе и романом, написанным стихами. Разница в том, что поэзия – это искусство синтеза, обобщения: она, в отличие от аналитического начала в прозе, схватывает жизнь в очень кратких, но предельно емких художественных образах-формулах. «Стихи „Онегина^“, – замечает Н. Н. Скатов, – это национальный опыт социально-бытовой, нравственно-эстетической и интеллектуальной жизни, уже заключенной в формулы, которые и станут в этой жизни постоянными. В таком качестве весь роман есть идеальная формула русской жизни. И естественно, что он дал формулу русского героя и русской героини».