329 Делез ж. Различие и повторение. СПб., 1998. С. 60.

³³⁰ Там же. С. 10.

себе») содержание, независимое от предикативного, в нашем случае — преемственного (контекстом интеграции и единства) опосредования.

При всем том постмодернистские различия имеют одно по-свое­му упорядочивающее их опосредование — иерархическое. Вообще-то постмодернисты выступают против иерархии, иерархичности, где бы и в чём бы она ни проявлялась. Но только надо добавить: против иерар­хии традиционной, властно-силовой. И тут ключевым понятием высту­пает «предел». Традиционная иерархия под пределом понимает степень удаления от какой-то центральной и тем уже вознесённой сущности или меру приближения к ней. «Степень», «мера» — этими понятиями фик­сируется здесь некое ограничение, а значит и подчинение. Подчинение закону, власти, авторитету и т. п.

Предел, о котором говорит постмодернизм в связи с проблемой ие­рархии, имеет совершенно другой смысл — доходить «до предела своих возможностей», раскрывать «всю свою силу». Перед нами уже не мера, как в случае традиционной иерархии, а скорее несоразмерность — пе­реливающая через край полнота индивидуального самоутверждения. И можно понять в данной связи Делеза, когда он пишет, что «самое ма­лое становится равным самому большому, как только его не отделяют от того, на что оно способно»³³¹. Конечно, максимумы в данном измере­нии разные, но их обнимает и тем уравнивает именно максимальность. Можно, оказывается, быть равным и в неравном, если только предель­но, исчерпывающим образом реализовать, «разгладить» это своё нера­венство. Бытие максимумов — это действительно и всегда максимум бытия, не нуждающийся ни в каких опосредованиях или посредниках.

Сказанное делает понятным постмодернистское разведение двух поня­тий: индивидуализирующего различия (индивидуации) и различия специ­фического (спецификации). Спецификация — это всегда процесс диффе­ренциации в границах действия единой сущности, глубинной подосновы. В случае же индивидуации нет заранее установленной, «ограничительной» границы. Но она устанавливается снизу как предел развития, наращива­ния полноты и интенсивности особенного. И здесь, правда, есть что-то от единой и потому охватывающей сущности. Но это «что-то» — равенство всех особенностей, сумевших полностью (равенство полноты, пусть и раз­ноуровневой) реализовать свое особенное (специфическое).

Итак, признаваемая постмодернизмом иерархия различий пред­ставляет собой децентрированную, достаточно гибкую или пластич­ную структуру, в большей мере горизонтальную, чем вертикальную. В терминах описываемой нами проблемы её можно обозначить сле­дующим образом: глобализация никого объективно не отлучает и не о(т)граничивает. Границы или пределы каждый субъект устанавливает

' Там же. С. 56.

сам, напрягая, реализуя свой собственный потенциал и используя от­крываемые в процессе глобализации возможности и взаимозависимос­ти. Возникающие в результате различия фиксируют меру или степень участия отдельных субъектов — акторов глобализации в выстраивании единой культуры человечества.

Глобализация и модернизация

Учитывая, что в неоправданно (на наш взгляд, естественно) широкой трактовке глобализации сближение с модернизацией является наибо­лее частым и, по мнению многих, самым убедительным, имеет смысл подвергнуть его более тщательному анализу. Всмотримся как раз в раз­личия — в них многое скрывается.

Глобализация и модернизация являют собой разные исторические эпохи и принципиально отличные друг от друга процессы. Модерниза­ция релевантна и органична индустриальной эпохе, индустриальному этапу в развитии общества. Она сменяется глобализацией, которую справедливо квалифицировать как постмодернизацию (постиндуст­риализацию). Названную смену правомерно обозначать также как пе­реход от модерна к постмодерну. Преемственная связь при этом не исключается. Не может быть постмодернизации без предваритель­ной (исторически раскрывший свой потенциал) модернизации. Но это все-таки связь разрыва, качественного скачка, а не простое продол­жение набранного исторического разгона, сложившейся событийной динамики жизни. В то же время глобализация ни в коем случае не демодернизация, под которой резонно понимать демонстративный отказ от ценностей и отношений эпохи Модерна (Просвещения). Это не «зряшное» и потому тормозящее отрицание, а дальнейшее дви­жение вперед, стремление не просто отказаться, а превзойти, выйти на новый уровень. Это род эмерджентного прорыва, обретения новых горизонтов бытия.

Материнское лоно глобализации — постмодерное, в основе своей западное общество. Оттуда она растет, в той почве её живительные соки, там она feels at home — у себя дома. Но главное — именно там она по-настоящему и плодоносит. Из сказанного, впрочем, никак не следует, что глобализация не планетарное, а исключительно и только региональ­ное («золотой миллиард») явление, процесс «консолидации развитых стран в их противостоянии остальному миру»³³².

Разница между модернизацией и глобализацией заявляет о себе ши­роко и многообразно. Более того, с высоты глобализации мы начинаем более адекватно оценивать и саму модернизацию. На этапе модерниза­ции Запад горел желанием переделать мир по образу и подобию своему. Он верил в то, что это возможно, более того, необходимо для прогресса, благополучия и счастья всего незападного мира. Отсюда его такая бурная мироустроительная активность: колонизация, религиозное (христиан­ство) и цивилизаторское миссионерство и т. д. В условиях же глобализа­ции Запад напрочь отказался от этой затеи. Он теперь просто тиражирует свой образ по всему миру. В модернизацию насильно вовлекали, и это стоило, история тому свидетель, немало крови. В глобализацию, напро­тив, никто никого даже не приглашает. Посмотрите, что творится с таким глобализационным анклавом, как Европейский Союз: на вхождение в него выстраивается целая очередь из страстно желающих.

Холизм модернизации, когда часть так или иначе подтягивалась к це­лому (олицетворявшемуся, заметим, метрополией) и могла рассчиты­вать на какую-то помощь с его стороны, безвозвратно уходит в прошлое. Ему на смену уверенно идет фрагментация, плюрализация, автономизация (точек зрения, структур, позиций), — словом, «раскрепощение частей». Глобализация — это эксплуатация гетерогенности, различий, а не гомогенности, унификации. Потенциал последнего до конца выра­батывается ещё на стадии модернизации. Можно согласиться здесь с А. Н. Неклесса, отмечающим, что мировое сообщество «постепенно возвращается к доминированию такого, казалось бы, отошедшего в прошлое, неофеодального алгоритма построения хозяйственной жизни, который позволяет устойчиво существовать, планомерно взимая свое­образную ренту (или сверхприбыль, или, если угодно, налог, «дань») с социально-экономической неоднородности мира»³³³.

Раньше, в эпоху Модерна (модернизации) на виду и слуху были лишь грубые, массивные различия — противоположности, а сейчас, в усло­виях глобализации, — любые, все, включая индивидуальные и интимно-частные. Вообще различия проступают тем явственнее, чем ощутимее становятся процессы глобализации. Но от собственно глобализации здесь только естественное опасение и желание не сгинуть в общем (уни­фицирующем) потоке мыслей и дел, все остальное идет от возросшей исторической значимости отдельного, индивидуального, сингулярного.

В нарастающей гетерогенности радость (преимущества) и печаль (не­достатки) современной исторической ситуации. Радость, преимущества: никто, в общем-то, не покушается на локальные и региональные, на лю­бые другие особенности или отличия. Как ни странно, но именно процесс

глобализации нам их в полной мере высветил, выделил и обозначил³³⁴. Каждый (страна, народ, социальная группа, отдельный человек) может свободно (по собственному выбору и почину) самоутверждаться. Печаль, недостатки: признание, если не поощрение особенностей или отличий доведено до права хоть стагнировать, коснеть в них. Теперь самобыт­ность можно отстаивать сверх всякой меры. Иначе говоря, в самобытно­сти сегодня можно утверждаться, но и прозябать до бесконечности.

Глобализация к тому же довела до предела, сделала тотальным ры­ночный принцип жизни. Это — «рыночный фундаментализм» (Дж. Сорос). Теперь он распространяется не только на товары и услуги, но и на ценнос­ти, взгляды, мировоззренческие ориентации и установки. Пожалуйста, выдвигай, пробуй, но что получится, что выживет, пробьется, победит — решит рыночная конкуренция. Все, включая национальную культуру, име­ет право на существование, а фактически — на выживание в условиях жесточайшей рыночной борьбы. Ясно, что тест на рынок и конкуренцию выдержит далеко не всякая самобытность. Ценностно-нормативные банкротства тоже станут, если уже не становятся, реальностью³³⁵. Во­обще идет процесс формирования единой, глобальной культуры бытия. В свете этой перспективы самобытные национально-культурные сис­темы ценностей будут сохраняться, скорее всего, как этнографические заповедники, на уровне или в форме неофольклора. О том, какой будет, какой должна быть конкуренция в будущем мире — в нормативном её по­нимании, прекрасно сказал Билл Гейтс: «Глобальный мир — это ситуация, когда все дела будут делаться там, где они могут быть сделаны наилуч­шим образом». Все не наилучшее, видимо, окажется на обочине истории, превратится в нечто маргинальное. Не исключаемое из жизни, не побива­емое камнями, туристически даже поощряемое, но все же, перефразиру­ем классика, «эндемическое, слишком эндемическое».

Постмодерная глобализация исключает агрессивные нападения и за­хваты — в ней и так уже все схвачено. Надеяться на помощь извне в такой ситуации не приходится. Зато многое, если не все теперь зависит от истори­ческого выбора, от «воли к развитию» многочисленных и вполне (безмерно) самостоятельных субъектов истории. Шанс прорваться в глобальную эпоху есть у всех, ну почти у всех. Остается только им воспользоваться.

Глобализация — сущностная определенность

Теперь, после определения онтометодологического статуса разли­чий и выяснения отличия глобализации от исторически предшеству­ющей ей модернизации можно перейти к раскрытию специфической сущности глобализации.

Пожалуй, ключом к ней можно считать размывание границ между внут­ренним и внешним, имманентным и трансцендентным. Падение Берлин­ской стены и разрушение башен Всемирного торгового центра в Нью-Йор­ке — события в этом плане знаковые. Первое — знак положительный: все стены, разъединяющие людей и народы, будут рано или поздно разобра­ны. Второе — знак отрицательный, тревожно-предупредительный: ничто не гарантировано в современном глобально открытом мире. Даже, как видим, личная безопасность в самой защищенной и приверженной пра­вам человека (право на жизнь) стране. Все фундаментальные проблемы человеческого бытия сегодня являются проблемами общими, прямо или косвенно затрагивающими всех и каждого. Беды периферии непременно отдаются в центре, а недомогания центра так или иначе сказываются и на периферии. В связи с глобальной взаимозависимостью, трагически заостряемой международным терроризмом, справедливо ставятся воп­росы о «глобальном сообщничестве», о «беспредельном правосудии», о формировании «глобальной публичной сферы» и т. д.³³⁶ Мы ещё по инер­ции говорим о международных отношениях, хотя в действительности они давно уже «народные» (собственно глобальные).

Глобализация по-разному идет в различных сферах цивилизационной жизни: легко и быстро — в экономике, нерешительно, с оглядкой на прошлое — в политике, болезненно, с трудом — в культуре, пространстве символическом, ценностно-смысловом. Разнообразие форм и темпов, тем не менее, не отменяет единства этого процесса. Главное — он идет, выстраиваясь в устойчивую линию-тенденцию, несмотря на массу пре­пятствий как объективного, так и субъективного характера. И это позво­ляет говорить о формировании нового — глобального типа социальности. В данной связи нам представляется удачным Гидденсово определение глобализации — как «интенсификации мировых (worldwide) социальных отношений, которые связывают далекие друг от друга локальности таким образом, что местные происшествия оказываются под влиянием (shaped) событий, происходящих на огромном удалении от них, и наоборот»³³⁷.

В интенсивные, взаимозависимые и взаимопроникающие социальные отношения вовлеченысегодня все субъекты глобализационных процес­сов — от отдельных индивидов до ТНК.

Глобальный тип социальности, возникающий буквально на наших гла­зах, имеет многоуровневое строение. На каждом его уровне глобализация обнаруживает свои особые черты. На метауровне новой социальности глобализация есть уже не просто призыв, как в осевое время, а реаль­ный прорыв к безграничной коммуникации. На мегауровне глобализация обозначена тенденцией к трансцендированию или трансгрессии нацио­нально-государственного объединения (и соответствующей идентифи­кации) людей. На макроуровне глобализация характеризуется рожде­нием того, что, по аналогии с «горизонтальной корпорацией» М. Кастель-са, можно было бы назвать «горизонтальным обществом» — обществом, структурируемым на основе не властных (по природе — вертикальных), а профессиональных (коллегиально-горизонтальных) отношений. На микроуровне, уровне отдельных индивидов, глобализация готовит граж­данина мира — человека, свободного от расовых, этнонациональных, конфессиональных и иных разъединяющих людей «идолов». И готового к предельно широкой, поистине глобальной конкуренции. В ней прежде всего кроется экзистенциальное напряжение (смогу ли, выдержу) глоба­лизации как исторического вызова современности.

Новая социальность, создаваемая глобализацией, продуктивно опи­сывается также в терминах практико-теоретического континуума чело­веческого бытия. Практика, отвечающая глобализации и новой социаль­ности, должна быть необычайно флексибильной, а теория, соответствен­но, — рефлексивной. Флексибильная практика есть практика творчески адаптивная, перманентно изменчивая, экспериментально открытая, дис-позиционно реагирующая на новые и дерзновенные проекты человека. Ясно, что все эти качества могут развиться только на основе информа­ционных технологий, шире — информации как главного ресурса совре­менного глобализирующегося общества. Рефлексивная теория — это открытый, гибкий, изобретательный ум, вкус к творчеству и новизне, не­успокоенность на достигнутом, однажды найденном, постоянный крити­цизм и самомониторинг, прогностическая устремленность в будущее.

Внимательный читатель, хорошо знакомый с характером обсужда­емых вопросов, наверняка заметит, что в жизни многое не так, что мы наверняка приукрашиваем действительность. Что ж, замечание не бес­почвенное — на него нужно отвечать. Начнем с того, что теория с не­избежностью идеализирует — уже хотя бы потому, что она, по опреде­лению, направлена на выявление сущности исследуемой реальности, хотя к сущности последнюю свести никак нельзя. Но в данном случае мы эту идеализацию даже усиливаем, предлагая в целом нормативную концепцию глобализации. Опять же в этом ничего необычного нет: вся­

кое исторически сущее когда-то начиналось как исторически должное. Глобализация имеет свою телеологию, объективную и субъективную. Подчиняясь объективным тенденциям-целям, люди при этом реализу­ют свои сознательно предпочитаемые, желаемые (наверняка, и приук­рашенные — ведь хотят как лучше) цели. Их целеустремленность, пас­сионарная преданность желаемо-должному существенным образом сказывается на достигаемых в конечном счете результатах. Если бы мы намеренно не поднимали планку должного, то наверняка имели бы на выходе более низкий уровень сущего.

Обсуждаемое замечание, однако, гораздо более провокативно в другом плане — в том (и это реальная проблема), что сама глобали­зация является пока целью, желательным, но отнюдь не достигнутым состоянием. Глобализация на сегодняшний день выступает в качестве глобального вызова. Вызова, несущего с собой проблемы и для своих субъектов (инициаторов, творцов), и для своих объектов (аутсайдеров, маргиналов). В этом плане нам всем ещё предстоит учиться. Одним — быть предупредительными (заботливыми, уважительными) к истори­чески не очень развитым идентичностям и укладам жизни, другим — тя­нуться к по-настоящему современным (постмодерным) формам чело­веческого общежития.

Пока мы живем не в глобальном, а в глобализирующемся мире. В ситуации радикального исторического транзита, насыщенного допол­нительными — переходными трудностями и напряжениями. Характер данного транзита обозначают по-разному: как переход от модерного к постмодерному миру, как трансформацию индустриального (произво­дящего) в постиндустриальное (сервисное) общество, как смену эпохи фордизма эпохой постфордизма, как движение от организованного к дезорганизованному (disorganised) капитализму, как вытеснение мас­сового производства флексибильной (flexible) специализацией и т. д.³³⁸. Главное для нас здесь сам переход, а не те или иные его формы, тем бо­лее интерпретации. Важно скорее и с меньшими издержками его прой­ти. Хотя так думают не все. Об этом и пойдет речь ниже.

Глобализация: поиск альтернатив

Как и у любого нового процесса, у глобализации немало минусов или отрицательных последствий. Их легко находить и ещё легче критико­вать. Гораздо сложнее — предложить что-то конструктивное, работаю­щее на реальное изменение ситуации к лучшему.

Критическое, но конструктивное предложение принято называть альтернативой. Отсюда и вопрос для обсуждения: а возможна ли альтернатива глобализации? Хотя бы в принципе. Постараемся ра­зобраться.

Начнем с принципов. Альтернативная критика на уровне и в форме принципов хорошо известна — это утопия. Её роль в культуре незаме­нима. Как остроумно и образно заметил Оскар Уайльд, на карту Земли, на которой не обозначена утопия, не стоит смотреть, так как эта карта игнорирует страну, к которой неустанно стремится человечество. Уто­пическая альтернатива глобализации по-своему нужна: она развивает социальное воображение, будоражит умы, делает процесс восприятия исторической реальности более многомерным, придирчивым, строгим. Однако это — чисто идейная, теоретическая перспектива. К реальному историческому творчеству людей она имеет, если вообще имеет, очень отдаленное отношение. Полноценный исторический проект требует иных оснований и иных, более развитых средств для своей практиче­ской реализации. Одного идейного энтузиазма и благородного волево­го порыва тут явно недостаточно. Все выглядит, как в той шутке: теоре­тически — лошадь, а практически — не везет.

Тогда вопрос следует конкретизировать: возможна ли реальная (практическая) историческая альтернатива глобализации? Отвечая кратко, — нет. Хотя многое, казалось бы, говорит в пользу «да». Исто­рия далеко не линейна — это теперь аксиома. В ней нет однозначных и автоматически (за спиной реальных субъектов истории) работающих законов. Современный мир исторически многослоен (о чем подробно мы уже говорили).

И тем не менее... И тем не менее в дымке истории угадывается не­кая последовательность. Обозначается она всегда определенным на­бором возможностей, который задается каждым конкретным этапом общественного развития. Он, этот набор, лежит в основе реального ис­торического выбора, совершаемого обществом, а вернее, людьми, его образующими. Нельзя выбрать то, чего нет в природе, что не намети­лось, не проклюнулось ещё в самой жизни. Чем шире набор историче­ских возможностей, тем богаче общественная жизнь, тем ярче палитра предлагаемых решений. По мере продвижения общества вперед растут, множатся и его исторические возможности (шансы), но всякий раз их количество, да и качество, конечно, ограничено.

Историческая последовательность, далее, уточняется тем обстоя­тельством, что в смене этапов общественного развития есть своя логи­ка, логика преемственности и очередности. Нельзя из пункта А истории попасть в пункт В, минуя или игнорируя пункт Б. Но не возвращаемся ли мы тем самым к уже опровергнутой — и временем, и критикой — линей­ности истории? Ни в коем случае. История действительно не Невский

проспект. Она полна зигзагов, попятных движений, застойных топтаний, окольных путей, обходных маневров и прочих «искривлений».

Обратим, однако, внимание на содержательную, а не формальную сторону дела: все искривления, все «неправильности» истории предпо­лагают некий ориентир, некий идеальный образ того, что и как должно быть, что правильно. Хочется верить, что он не только словесно-семанти­ческий, но и жизненно-практический. И если история состоит не только из стихийной, но и сознательной (разумной) деятельности людей, то ясно, что такой образ не может не привлекать, не может не ориентировать её.

При удачном наложении названного ориентира на реальные (читай: практически реализуемые) возможности общественного развития полу­чается оптимальный исторический выбор. Разумеется, далеко не всякий исторический выбор, как показывает все та же история, оптимален. По­этому мы и говорим об удаче. Те, кому с ней повезло, вырываются вперед, становятся авангардом истории. Удачность общего исторического выбо­ра оборачивается оптимальностью принимаемых решений (действий, дел) на других, более низких уровнях бытия. А это значит, что продвину­тые варианты развития притягивают не своей инаковостью и новизной, а тем, что они более результативны, эффективны, продуктивны.

Можно, разумеется, упорно отстаивать прежние, уже выработавшие свой исторический ресурс формы жизни, можно писать гусиным пе­ром, когда есть авторучки, пользоваться счетами и арифмометрами при наличии микрокалькуляторов, можно многое другое. Но все это либо банальная отсталость, либо самозащитная идеологическая фронда. А скорее, то и другое вместе. Есть, впрочем, и «неисправимые фунда­менталисты», которые сознательно тянут историю назад — в архаику и традиционализм прошлого, в фанатично-темное средневековье.

В то же время не следует и форсировать события. Каждый этап раз­вития решает свои исторические задачи, что и делает его необходимым. В норме, т. е. в случае естественно-исторического развития, он сходит со сцены не раньше, чем раскроет свой потенциал, выработает свой ресурс, отслужит свое время. Не потому, следовательно, что запутался в неразрешимых противоречиях, начал стагнировать и загнивать, не от недостатка, а от полноты развития своих сущностных сил.

Всю эту диалектику убедительно демонстрирует нам переход от модернизации к глобализации. Глобализация — это модернизация, пе­реливающая через край, насытившая до предела все свои базовые па­раметры и перспективы. Качественный скачок как достойное увенчание органически разворачивающегося процесса.

Опираясь на сказанное, можно, надеемся, утверждать, что альтер­нативы глобализации нет. Её возникновение не спровоцировано чьей-то злой волей, скажем американцами, якобы стремящимися к мировому господству. Не является она и вывихом истории, уклонением от её како­-

го-то естественного пути. Глобализация вызвана к жизни органической логикой исторического развития, подкрепленной инициативой и проективно-целевой активностью западного (а в перспективе — и всего) чело­вечества. В результате расширения и, главное, нового содержательного наполнения «жизненного пространства» модернизации. Глобализация не могла не состояться. Она — необходимый этап в развитии человечес­тва, в движении вида Homo sapiens к своему действительному единству, к «мировому обществу». Разнообразие при этом не исключается, наобо­рот, предполагается, но теперь уже в рамках нового исторического типа. Против глобализации, по верному замечанию А. Ф. Филиппова, звучит «только голос слабых. Уже проигравших или обоснованно опасающих­ся проиграть стран»³³⁹. Сегодня глобализация — это глобальный вызов, вызов, выбивающий многих из седла жизни, лишающий их надежды на реализацию самых светлых («светлое будущее») желаний и целей.

В данной связи нельзя обойти вниманием так называемую «гло­бализацию снизу», или альтерглобалистское движение. Движение молодое (началось в 90-х годах XX в.), но уже приметное. Некоторые авторы возлагают на него большие надежды — как на реальную аль­тернативу глобальному капиталу и «интернациональному отчужде­нию». Что ж, не исключено, что в будущем альтерглобализм станет мощным социальным движением. Пока же оно не может похвастать­ся ни теоретической зрелостью («современная глобальная система мирового империализма», «экономика солидарности», «ассоцииро­ванное созидание»), ни практической конструктивностью (акты ван­дализма во время «саммитов» альтер- или антиглобалистов говорят сами за себя). Альтернатива, которую пытаются отстаивать альтер-глобалисты, пока очень размыта и неопределенна, притом что и, на наш взгляд, утопична. Судите сами. «Эта альтернатива, — пишет из­вестный российский участник и теоретик альтерглобалистского дви­жения А. В. Бузгалин, — видится мне:

всесторонней, всеохватывающей, но антитотальной, основанной не на всеобщей унификации (что характерно для глобального капитала), а на многообразии, уникальности, неповторимости, самостоятельности агентов;

антогегемонистской, снимающей власть капитала и подавление (экономическое, политическое, духовное) им человека в неотчужденных формах равноправного диалога;

альтерглобальной (если угодно, постглобальной), т. е. развивающей процесс интернационализации путем снятия его современных корпора­тивно-капиталистических ограничений;

посткорпоративной, использующейдостижения корпоративных струк­тур через снятие их бюрократических, иерархических ограничений.»³⁴⁰

Чем не новое (и очередное) издание «светлого будущего», а с учетом его интернациональных масштабов — и мировой революции?

Подведем итоги. Есть достаточно оснований полагать, что нет аль­тернативы (противоположности) глобализации, но есть альтернативы (варианты) в рамках глобализации. Представлены они определенными национальными стратегиями встраивания в современные глобализационные процессы. «Первый мир», что понятно, в неё уже встроен и по­жинает немалые плоды. «Второй мир» не без сомнений и трудностей, но встраивается. Что до «мира третьего», то он на вызов глобализации по-настоящему ещё и не развернулся. Впрочем, во всех трех мирах есть люди, которые не могут или воинственно не хотят встраиваться в любые глобализационные процессы. Они, похоже, формируют ещё один мир — «четвертый», который несет с собой угрозу, прежде всего террористиче­скую, для всего остального мира. Будем надеяться, однако, что сбить мир с дороги разума и прогресса, а это теперь дорога глобализации, им не удастся. Победа будет за гражданами глобального, а не антиглобального («новое средневековье») мира. Но для этого предстоит многое сделать. Главное — не спасовать перед вызовом, отнестись к нему не как к траге­дии («шире Вселенной горе мое» — можно ведь и так), а как к проблеме, которую мы, каждый из нас в силах принять и решать. Решать и идти даль­ше — от глобализирующегося к собственно глобальному миру, в котором, по прогнозам, установится единый «политический» режим — режим прав человека. Управление и порядок — governance в таком мире будет обес­печиваться не столько правительствами — governments, сколько другими субъектами, или акторами: международными правительственными (ООН, ВТО) и неправительственными (Эмнисти интернашионал, Врачи без гра­ниц) организациями, транснациональными компаниями, многочислен­ными ассоциациями и структурами гражданского общества.