327 См.: Globalization in World History. Ed. By a. G. Hopkins. L: Pimlico, 2002. P. 5.

датируемая с середины XX столетия. Она включает в себя появление надтерриториальных (supra-territorial) организаций, новых форм реги­ональной кооперации и транснациональной интеграции.

Подобные периодизации процесса глобализации можно встретить и в нашей, отечественной литературе. Так, М. А. Пешков выделяет три эта­па в эволюции глобальной общности: «протоглобализация — от неоли­тической революции до осевого времени; зарождение глобальной об­щности — от осевого времени до эпохи Просвещения и индустриальной •революции; формирование глобальной общности — последние 200 лет до конца нашего [XX] века»³²⁸.

Выходит, ничего принципиально нового в глобализации нет, история земного шара — globus-a по латыни, всегда была немного глобальной (вспоминается шуточное: немного беременной). Ну, сгустились краски, уплотнились события, рельефнее стали очертания. Преемственность, кумулятивная связь с прошлым не только не порушена, напротив, глоба­лизация высвечивает её ещё более ярко и убедительно.

В расширительной, исторически «размазанной» интерпретации гло­бализации, на наш взгляд, смешиваются два далеко не совпадающие процесса — глобализация и интеграция.

Действительно, процессы исторической интеграции или, выражаясь словами В. И. Вернадского, нарастания «вселенскости, спаянности всех человеческих обществ» шли всегда. По разным линиям-направлениям и в разных формах. По линии этноисторической: род — племя — народ­ность — нация; по линии социокультурной: дикость — варварство — ци­вилизация; по линии материально-производственной: собирающее хо­зяйство — производящая экономика — экономика товарно-рыночная. И так далее — ограничений на примеры нет. Во всех таких линиях про­ступала (и сохранялась во времени) некая общеисторическая последо­вательность и в этом смысле универсальность. Но до определенного времени преобладали все же локальность и региональность, иначе го­воря — цивилизационная обособленность, если не изолированность.

Поистине планетарные масштабы интеграция впервые набрала толь­ко в осевое время — между VIII и II вв. до н. э., когда в основных культур­ных центрах тогдашнего мира, в Китае, Индии, Греции (Эгейском мире) произошли фундаментальные (аналогичные, но независимые друг от друга) изменения, заложившие основы последующего развития всего человечества. Осевое время можно рассматривать как первую волну планетарной интеграции человечества. Вторая интеграционная волна «накрыла» земное пространство уже в Новое время, в эпоху модерниза­ции, инициированной, как известно, Западом и приведшей к созданию

328 Чешков m. Глобализация: сущность, нынешняя фаза, перспективы // Pro et Contra. 1999. Т. 4. №4. С. 122.

единого мирового рынка. С последней четверти XX века можно вести от­счет третьей волны планетарного единения человечества — собственно глабализации. Глобализация — радикально новое, поистине уникальное явление. Такого раньше никогда не было — только некие аналоги, подо­бия, предпосылки.

Говоря об уникальности глобализации, мы имеем в виду не просто некую единственность или неповторимость, а совершенно новое качес­тво, исторически более высокий (в смысле — глубокий) порядок сущ­ности — сущности общественного, или общечеловеческого развития. Историческое обоснование уникальности глобализации, вкратце изло­женное выше, на этот, более глубокий порядок или уровень сущности, только намекает. В полную же меру он раскрывает свое содержание в онтологических координатах соответствующего методологического обоснования. Его мы и постараемся сейчас представить.

Онтометодология различий

Согласно указанному обоснованию (частично о нем мы уже говори­ли), сущность каждого последующего этапа в развитии общества (чело­вечества) определяется не тем, что его так или иначе сближает с пред­шествующим, а как раз наоборот — в том, что его значимым образом отличает от него (всего предыдущего процесса). Иными словами, сущ­ности в истории всегда специфичны — это своего рода типологические сингулярности. Преемственность, с которой обычно и идентифицируют сущности в истории, является не более чем контекстуальной канвой, той общей «воспроизводственной» нитью, которая связывает один тип исторического производства (творчества) с другим. Преемственность в нашем случае — это интеграция, объединительные процессы истории, а типологические сингулярности или специфические сущности — это, последовательно, осевое время, модернизация и глобализация.

Сказанное, однако, — лишь верхушечная часть представляемого нами методологического обоснования. Его нижняя часть и более мощ­ная, и более эвристичная. Она уходит своими корнями в онтологию дифференциаций и различий. А не преемственности и единства — это противопоставление здесь принципиально. Принципиально, ново и ра­дикально, так как именно различия наделяются субстанциальной плот­ностью, кладутся в основу бытия. Постмодернизм, в рамках которого и разрабатывается данная онтометодология, не без оснований претен­дует на коперниканскую революцию в понимании различий. Суть этой революции, по словам Ж. Делеза, в том, что тождество «кружит вокруг Различного», что у последнего открывается «возможность обретения собственного понятия вместо удерживания его под властью понятия

вообще, уже представленного как тождество»³²⁹. Различение (разли­чия), не удерживаемое более тождеством-единством, оказывается предельной и в этом смысле последней реальностью, за ним ничего уже нет. Но главное — в них, различиях, заключены истоки-пределы детерминационного потенциала всего сущего, всей многообразной реальности.

Постмодернистскую онтометодологию нередко представляют как стремление свести всё и вся, включая противоречия, противополож­ности, конфликты, к простым, далее не уточняемым различиям. Раз­личия же, не включающие отрицания, не доходящие до противоречия, невольно рождают в сознании благостную картину бытия: никто ни с кем по-настоящему не спорит, конфликтующие стороны легко примиряют­ся, на всём лежит печать сотрудничества и взаимодополнительности. На самом деле различия, о которых говорит постмодернизм, не имеют ничего общего с этой пасторальной картиной. Под покровом мягкости и миролюбия здесь скрываются «силы агрессии и отбора, которые раз­рушают прекраснодушие, лишают его самотождественности, разбивая его благие намерения»³³⁰.

И это действительно проблема. Противостояние, как известно, со­стоит не только из борьбы, но и единства (взаимопритяжения, взаи­мообусловливания) вовлечённых в него сторон. И борьба, и единство являются, по сути, опосредованием, отрицательным и положительным соответственно. Когда же исчезает опосредование, которое и впрямь что-то гасит («стравляет»), разность потенциалов, т. е. напряжение меж­ду различиями, возрастает. Они теперь встречаются лицом к лицу, стал­киваются, что называется, лбами.

Справедливость сказанного в полной мере раскрывается на приме­ре человеческой коммуникации. Казалось бы, в обществе различий (а не конфронтации и борьбы) общаться, работать и жить легче. Широкие возможности для позитивного выбора, уважительное отношение к пра­вам и свободам человека, заинтересованное (участливое) обществен­ное мнение — все есть, а напряжение в отношениях между людьми не исчезает, много одиночества и одиноких.

Постмодернистская строится на неопосредованности различий, на том, что Делез называет отсутствием различающего раз­личия. Звучит сложно, но раскрывается просто: различия имеют собс­твенную определённость, онтологически вполне состоятельны, незачем поэтому искать какую-то внешнюю привилегированную точку (объеди­няющую основу, общий род), с которой они только и открываются. Ина­че говоря, чистое постмодернистское различие имеет собственное («в