272 Masuda Yo. Managing in the Information Society. Releasing Synergy Japanese Style. Oxford, Cambridge: Basic Blackwell, 1990. P. 50.

273 Тоффлер э. Третья волна. M., 2002. С. 279.

274 См., например: Модестов с. А. Бытие несвершившегося. М., 2000; Нехам-кин в. А. Контрфактические исследования в историческом познании. Генезис, методоло­гия. М., 2006.

ных» факторов. Квинтэссенцией подобного подхода является гипотеза Э. Тоффлера о подготовке к катаклизмам, существующим в настоящий момент только на уровне воображения: «Помимо изучения «известных» (т. е. весьма возможных) элементов супериндустриального будущего, будут темы, рассчитанные на интерес к непознанному, неожиданному... Осуществить это можно с помощью «вероятностных учебных планов» — учебных программ, созданных с целью подготовки людей к опериро­ванию проблемами, которые не только пока ещё не возникли, но, воз­можно, так никогда и не реализуются. Нам нужно, например, большое количество специалистов для работы в условиях потенциальных, хотя, пожалуй, и маловероятных чрезвычайных ситуаций: заражения земли, занесенного с других планет или звезд, контактов с внеземной жизнью, с чудовищными порождениями генетических экспериментов и т. д.».²⁷⁵ «Возможностное» мышление — способность опережать обстоятель­ства, логически продолжать линии развития событий, которые только наметились в настоящем, учитывать элемент случайности и субъек­тивного вмешательства в ход социальных процессов, мыслить с уче­том многообразия возможных сценариев, т. е. мыслить без утопиче­ской уверенности в безоблачном будущем и без маниакального стра­ха перед угрозами, которых никто не ожидает. Опережать реальность в контексте «возможностного» мышления означает поспевать за темпом изменений, вызванных развитием знаний и производством инноваций, быть в курсе происходящего, ориентироваться в непредсказуемо раз­вивающейся интеллектуальной среде, оставаться реалистом в рамках «фантастической» действительности, осуществляющей самые смелые замыслы. Возможностное мышление — несомненно, идеал, поскольку оно подразумевает интеллектуальную подвижность, открытость изме­нениям, свободу от монополистического обладания истиной, поощре­ние воображения, привлечение субъективных прозрений к рациональ­ным процедурам познания. Но вместе с тем это мышление, скорее, продолжает рационалистические традиции Просвещения, чем отме­няет их: развитие воображения необходимо для представления иного, для восприятия множественности, но рациональные процедуры провер­ки никогда не допустят смешения возможного и действительного, ве­роятного и невероятного, субъективно воспринимаемого и объективно реализуемого, хотя и продемонстрируют, насколько условна, мобильна граница, отделяющая одно от другого. «Возможностное» мышление не отменяет критериев аналитичности, но включает в сферу работы разу­ма, обращающего внимание на детали, нюансы и оттенки, феномены воображения, субъективные представления и фантазии.

Тоффлер Э. Шок будущего. М., 2003. С. 448.

В условиях социального ускорения возникает вопрос о понимании возможностей, существующих в форме информационных сообщений, на уровне массового сознания. Любое понимание, помимо соответству­ющих знаний, предполагает соотнесение нового с предыдущим опытом, процесс постижения неизвестного на основе известного, творческую адаптацию к элементам нового. Всякая неизвестность потенциально является возможностью, но возможностью неосвоенной, не вписанной в привычный круг мышления. «Критическая масса» неизвестного, ко­торое окружает человека, создает атмосферу растерянности, стресса, выбивает из привычной жизненной колеи, заставляет подпадать под гипнотическое действие «преходящих» сенсаций. Вместе с тем эта кри­тическая масса открытий, откровений, потенциальных изменений мо­жет и не прерывать налаженный ритм повседневных взаимодействий. В изобилии информационных возможностей исчезает восприятие воз­можного как такового: личностное потрясение, озадаченность, удивле­ние, чувство нового, ещё не бывшего. Невосприимчивость к контрастам на уровне обыденного сознания не является феноменом только нашего времени, хотя эпоха постмодерна безусловно открывает новые масш­табы этой невосприимчивости, информационной «всеядности», спо­собности знакомиться со всем происходящим, не допуская его в свой мир, не теряя психологического равновесия. Такое равно-душие, поми­мо осуждения, получает и практическое оправдание как защита от пси­хологических перегрузок, неотъемлемый компонент жизнестойкости и здравого смысла: какие бы удивительные картинки не возникали в СМИ, жизнь должна продолжаться.

«Конец эры вещей»: потребление возможностей

Современное общество позиционируется как общество избытка и многообразия, общество, в котором производство новых идей неотде­лимо от производства новых вещей и услуг. Экономическая необходи­мость, т. е. необходимость следовать ограниченному ролевому реперту­ару, трудиться ради выживания, жить в окружении одних и тех же вещей (передающихся из поколения в поколение, существующих благодаря бесконечным ремонтам или доживающим свой век «в любом состоя­нии» за неимением лучшего), превращается в «рассказ» из прошлого. В современном обществе вещи приходят и уходят, их существование мимолетно, они рассчитаны на принцип «использовал — выбросил»²⁷⁶. Качество социального бытия определяется уже не фактом обладания, но возможностью выбора из длинного меню, которое предлагает совре­

См.: Тоффлер Э. Шок будущего. M., 2003. С. 61-88.

менный рынок, сейсмически чувствительный к малейшим оттенкам че­ловеческих желаний. В обществе возможностей развивается привычка менять вещи, готовность отказываться от одного в пользу другого, не делать выбор раз и навсегда, получать удовольствие от процесса все новых и новых приобретений.

Отсюда не следует, что материальные блага как таковые перестают влиять на самосознание человека, скорее, это влияние видоизменяется и усиливается вследствие того, что вещи становятся знаками возмож­ностей экзистенциальных изменений²⁷⁷. Выбор вещей поддерживает в человеке чувство присутствия в мире — присутствия не абстрактного, но индивидуально-конкретного, обогащенного надеждами, мечтания­ми, размышлениями о собственном Я. Вещи не заполняют социальное пространство исходя из общих распределительных схем или стандар­тов, но включаются в индивидуальные жизненные стили, становятся со­ставляющими неповторимых дизайнов. Массовое производство, ори­ентированное на стандартного потребителя, который хочет быть таким же, как все, не отставать от остальных, уступает место экономике, наце­ленной на индивидуальные запросы человека, стремящегося выразить свои неповторимые вкусы и пристрастия, найти себя, высказаться, оп­ределиться. Выбор вещей — это и подтверждение неизменности одного жизненного стиля, непрерывности своих привычек, и сфера, в которой возможны революции, кардинальные изменения, капризы, эксперимен­ты со своей жизненной средой, обстановкой, обиходом. Приобретение вещей приравнивается к событийному потоку жизни, в котором все воз­можно и который требует от человека быть смелым, дерзким, не стес­няться своих желаний, завоевывать новые сферы жизненного опыта.

Выбор вещей в современном обществе — одновременно и выбор функций, и выбор смысловых, эстетических нюансов. Это включение в соответствующие драматические истории, в атмосфере которых су­ществуют сегодня предметы потребления. Язык рекламы во многом превращает пространство вещей в пространство приключения, где царствует фортуна, в пространство сказки, где возможны исполнения самых заветных желаний, чудесные метаморфозы. «Реклама не лжет, не расходится с фактами (что было бы противозаконно и убыточно), но вставляет факты в сослагательные конструкции: что было бы, если бы этот автомобиль оказался твой, какие эпизоды путешествий, неожи­данных встреч ты мог бы в нем пережить (кадры пустыни, моря, запо­ведника, красивой спутницы). Факт помещается в сценическую рамку и разыгрывается как образ феерических возможностей»²⁷⁸. Вещи выпол­