259 Birman j. Mal-estar па atualidade. A psicanalise е as novas formas de subjetivacao. Rio de Janeiro: Civilizacao Brasileira, 1999. P. 167.

да не обсуждаемого процесса»²⁶⁰. Поп-звезда несет в себе все символы публичной культуры спектакля: от жизненного успеха, олицетворяемо­го потреблением, до любви, основанной на коллективной презумпции, когда её/его желают все, а потому и каждый конкретный участник шоу. «Но аналогично тому, как эти ролевые действия звезды не являются по-настоящему глобальными, им так же не свойственно и разнообра­зие», — продолжает Ги Дебор. «Ведь те замечательные люди, в которых персонифицируется система, становятся известны лишь для того, чтобы не быть самими собой, ибо они стали великими, опустившись ниже дейс­твительности ничтожнейшей индивидуальной жизни, и каждый из них это знает»²⁶¹. Идя вслед за поп-звездой или кумиром, человек теряет окон­чательно собственную субъектность, ибо та единственность, с которой он якобы полагает себя в жизни, есть лишь иллюзия или образ другого. Между тем жизнь в образе другого, двойника становится все более попу­лярной. Двойники Э. Пресли устраивают ежегодные фестивали, ожидая воскрешения своего кумира. Двойники М. Монро озабочены соответс­твием пропорций форм своей героини. Отдавая должное творчеству ку­миров, люди, тем не менее, ищут лишь внешнюю схожесть, которой уже достаточно, чтобы нести бренд звезды и жить в тени её образа.

Подделки, предлагаемые сконцентрированному на собственной ка­жимости субъекту-актору, страдают то звездным величием, то универ­сализацией гиперпространства социализации. Анализируя феномен ги­гантских культурных и торговых универсумов, чудовищных механизмов эры симуляции, в которых происходит непрерывное потребление — то­варов, услуг, культуры, Ж. Бодрийяр констатирует, что гипермаркет есть «гипермаркет культуры», но культуры театрализованной. «Индивидуали­зированные индивиды» устремляются в гипермаркеты как на публичные представления. Это современные колизеи, театры, гигантские арены, эмоционально возбуждающие публику. Мы видим перед собой «модель целой будущей формы контролируемой социализации: скопление в од­ном гомогенном пространстве-времени всех разрозненных функций социального тела и жизни (работа, развлечение, медиа, культура)...»²⁶². Перед нами разворачивается, по Бодрийяру, «пространство-время це­лой операциональной симуляции социальной жизни.

Для этого необходимо, чтобы потребительская масса была эквива­лентна или гомологична массе продуктов. Именно противоборство и слияние этих двух масс действуют в гипермаркете такого уровня, как Бобур, представляющем собой нечто совершенно отличное от тради­

260 Дебор Ги. Общество спектакля. М., 2000. С. 41.

²⁶¹ Там же. С. 41, 42.

262 Фуре в. Перевод ж. Бодрийяра «Симуляции и симулякры» // Философия эпохи постмодерна: Сборник переводов и рефератов. Минск, 2002. С. 40.

ционных культурных сооружений (музеев, галерей, библиотек, домов культуры и т. п.). Именно здесь вырабатывается та критическая масса, сверх которой товар становится гипертоваром, а культура — гиперкуль­турой — т. е. связанной более не с различными обменами или опреде­ленными потребностями, но с определенного рода тотальным антропо­метрическим универсумом, или замкнутой цепью, по которой пробегает импульс от отрезка к отрезку...»²⁶³.

Человек всегда идентифицирует себя с образом своего «Я» — свое­образным внутренним экраном. Но в обществе спектакля отчуждение зрителя в пользу созерцаемого объекта, который является результатом его собственной бессознательной деятельности, полагает Ги Дебор, вы­ражается следующим образом: «чем больше он созерцает, тем меньше он живет; чем больше он соглашается признать себя в господствующих образах потребностей, тем меньше он понимает собственное существо­вание и собственное желание. Внешний характер спектакля по отноше­нию к человеку действующему проявляется в том, что его собственные поступки принадлежат уже не ему самому, но другому — тому, кто ему их представляет. Вот почему зритель нигде не чувствует себя дома, ибо повсюду —спектакль»²⁶⁴. По сути, Ги Дебор показывает процесс десубъ-ективации индивида, его превращение в управляемый и направляемый актор. Исчезающее в социальной театрализации «Я» все более ощуща­ет пустоту «Я-экрана». Нарастает разочарование в театрализованной культуре, стремление уйти в другое «метафизическое дополнение». Но зачастую это дополнение в качестве искусственно измененного состоя­ния сознания, искусственной смерти-эвтаназии есть все та же подделка театрализованного общества. Меланхолия, страдание, печаль — чувс­тва, которые были близки экзистенциалистам в 40-50-е г. — сегодня уже не в моде. Токсикомания продуцируется социально, утверждает Бирман, провоцируя новую моду и новую этику общества спектакля и нарциссизма. Наркотики, снотворные, психотропные средства находят весьма благоприятную среду в обществе спектакля, ибо типажи, рожда­ющиеся под влиянием этих средств, необходимы для новой социальной сцены. И «примадонной» здесь бесспорно является токсикомания, под влиянием которой появляются все новые «граждане общества спектак­ля»²⁶⁵. Подобные тенденции нарастают во многих обществах. Но с «фор­поста» современности очевидно и другое, что развитие мира не предо­пределено неким продуманным драматическим сценарием. В мире, как

²⁶³ Фуре В. Перевод Ж. Бодрийяра «Симуляции и симулякры» // Философия эпохи постмодерна: Сборник переводов и рефератов. Минск, 2002. С. 40.

²⁶⁴ Дебор Ги. Общество спектакля. М., 2000. С. 30-31.

²⁶⁵ Birman J. Mal-estar па atualidade. A psicanalise е as novas formas de subjetivacao. Rio de Janeiro: Civilizacao Brasileira, 1999. P. 191.

и в романе, имеется множество линий развития сюжета, в том числе и для человеческой субъектности. Будущее неопределенно, а настоящее многообразно и многолико. Очевидно, что процесс субъективации стал проблематичен в разновременных культурных и социальных пространс­твах, на территориях бедности и богатства.

Ноособую заостренностьон приобрел на периферии культуры пост­модерна, где наиболее ощутимой стала не просто социальная страти­фикация общества, но и его интеллектуальная и моральная деграда­ция. Не успев достигнуть товарной избыточности, периферийный мир попал в символическую избыточность. Раскрепостив объективиро­ванного субъекта, он тут же его закрепостил вновь, создав замкнутый круг элитарных тусовок и закрыв путь к индивидуальному творчест­ву и самовыражению за пределами этого круга. «Историцизм нище­ты» стал своеобразной судьбой «объективированных» масс. Именно он противостоит «нищете историцизма», вселяет ужас и заставляет периферийный эстеблишмент творить вновь и вновь «шоу-Олимп», дающий возможность забыться до полной потери своей субъектнос­ти перед зиянием той пропасти, в которую скатываются уже сегодня миллионы людей.

Общество спектакля становится все больше «местом» развития субъектности и пространством её деградации. Но проблема заключа­ется в том, что осмыслить эту ситуацию можно только из неё самой, в координатах все того же общества спектакля. Рациональный европей­ский обыватель, осознавший возможные перипетии и опасности разви­тия своей субъектности, начинает поиски метафизического дополнения бытия с разных точек отсчета: погружаясь в природу и «экологическое обустройство»; отправляясь за пределы своей культуры в поисках эк­зотики и традиции; воссоздавая фольклорный жанр и развивая драма­тическое искусство на основе собственного творчества и т. п. Гофман убедительно показал, что человеку нравится играть, он прирожденный драматург и постановщик, режиссер и актер. Социальное пространство игры сегодня как никогда расширено и открывает невиданные перспек­тивы самореализации субъектности в разных исторических и цивили-зационных пространствах на основе новых способов коммуникации и коммуникативного взаимопонимания. Плюралистическая социальность соткана сегодня из множества игровых сюжетов и предзаданных матриц. Социальность формируется, поворачивается к нам новыми коммуника­тивными гранями. Похоже, описать эту социальность легче интуитивно­му футурологу, нежели рациональному социальному теоретику, который попадает в зону эпистемологического риска, описывая превращения человеческого и находясь при этом в медиадраматургии общественно­го. Но имманентность бытия в риске открывает нам профиль уже другой плюралистической социальности — общества возможностей.

6.4. Общество возможностей

Возможность открывается на границе действительного и воображае­мого как перспектива нового, непривычного, иного. Возможность осоз­нают, чувствуют, предвидят либо пропускают, игнорируют, не замечают. Там, где побеждает непрерывность однообразия, повторение пройден­ного, воспроизведение известного, возможность принципиально иного отсутствует. Там, где взгляд устремляется за пределы размеренного су­ществования, возможности приобретают очертания новых континентов, нового образа жизни, новых встреч и свершений. Там, где социальное бытие ненадежно, возможности окружают человека как нежелательные встречи, опасности потерять завоеванные достижения, угрозы оказать­ся в «провалах» культурного ландшафта, за пределами освоенных про­странств повседневности.

Нормальное функционирование социальных систем предполагает дозирование и фильтрацию возможностей, которые открываются по­литическими и религиозными деятелями, представителями творческой элиты, путешественниками, учеными. Осознание новых возможностей содержит риск делегитимации налаженной функциональности, разру­шение основополагающих смыслов допущением, что «можно быть дру­гим», «можно жить не так, как всегда». В ситуации плюралистической социальности это допущение становится привычным фоном жизни и деятельности, элементом повседневного знания о действительности.

«Конец эры природы»: воплощение научных идей

В современном мире научно-технические достижения сужают сферу невозможного, актуализируют мысль о том, что физически доступный «естественный порядок» вещей поддается освоению, контролю, преоб­разованию в соответствии с человеческими замыслами. На протяжении истории воплощение «замыслов», если только они не имели отношения к сфере художественного или теоретического творчества, ограничива­лось набором технических средств, служило потребности наилучшим образом адаптироваться к природной среде. Человек строил, возво­дил, возделывал, но при этом руководствовался потребностью рацио­нализировать, организовать свое жизненное пространство, не допустив вмешательства иррациональных стихий, случайностей, которые могли бы помешать нормальному течению времени, поставить под угрозу сеть налаженных коммуникаций.

Если раньше воплощение «замыслов» определялось способнос­тью человека быть хитрее обстоятельств, законов природы, то совре­менное конструирование демонстрирует борьбу за «замысел» сам по

себе, за его оригинальность, новизну, соответствие эстетическим или практическим потребностям человека. Конструирование совершает­ся в большей степени в процессе конкуренции идей, оттесняющей на вторые позиции конкуренцию между изобретательностью человека и непреодолимостью природных детерминант. «Конец природы» и гос­подство «эры идей» прекрасно демонстрируют современные архи­тектурные проекты, которые преодолевают сопротивление материи, создают эффекты антигравитации, но при этом акцентируют внимание на особенностях стиля, энергетике формы, скрытом подтексте: пост­модернистская ирония, поэтика неопределенности, идея нелинейнос­ти, становящаяся целостность и т. д.²⁶⁶ В данном случае неважно, как преодолевается сопротивление материи, важно, что материя следует за изгибами человеческой мысли, настроения: «архитектура должна полыхать», «архитектура должна быть кипящей, вихревой, даже раска­лывающейся»²⁶⁷. Технические проблемы отходят на второй план, вос­принимаются как временные, легко устранимые. Ученого, в распоря­жении которого оказывается целый арсенал современных технологий, также можно уподобить архитектору, который показывает пластичность материального мира, его потенциальную вариативность, «открытость» новым возможностям.

Новые технологии адаптируют человека и к динамичному настоя­щему и к непредсказуемому будущему, развивая воображение и про­воцируя на новые свершения. Научно-технический прогресс сопро­вождается небывалой синхронизацией между возникновением идей и их воплощением, между «вылазками» научного разума за пределы действительного и изменением самой действительности. Темпы на­учно-технического прогресса оказываются настолько высокими, что недавние гипотетические рассуждения превращаются в категориче­ские заявления, а идеи из области научной фантастики — в реальные проекты. Фактически идея как догадка оказывается встроенной в це­лую систему научных достижений и немедленно инициирует процесс достраивания наметившихся тенденций, организующих вокруг неё соответствующую техническую базу. Таким образом, вероятность осуществления идеи проверяется с учетом общего ускорения научно-технического конструирования, в том числе и с учетом существования смежных развивающихся идей. Как замечает современный ученый-нейрохирург, «это может случиться, поскольку не является невозмож­ным. Если же мы предположим, что сможем перенести голову одно­го человека на тело другого, если мы учтем, что сможем изолировать