232 Луман h. Понятие риска//thesis. 1994. Вып. 5. С. 13.

233 Plough a., Krimsky s. The Emergence of Risk Communication Studies: Social and Political Context // Science, Technology & Human Values. 1991. № 4.

234 Луман h. Понятие риска //thesis. 1994. Вып. 5. С. 13.

обозначилась параллельно выделению науки. Современное общество риска не есть, таким образом, всего лишь результат восприятия по­следствий действия техники. Начало ему положило уже расширение ис­следовательских возможностей и самого знания»²³⁵. Поэтому, согласно Луману, тема риска лежит не в области предметного измерения, а скла­дывается из состояния временного и социального измерений.

Сдвиг от научной, рациональной к обыденной, чувственной перцеп­ции риска объясняется влиянием постмодернистской мысли, акценти­рующей значимость обыденной и даже маргинальной культур. Пред­почтение чувственной оценки риска рациональным подходам считается прогрессивным и либеральным действием. В области экологии защит­ники научных методов рассматриваются как «представители больших загрязняющих корпораций», а сторонники «чувственной перцепции риска» кажутся защитниками интересов простых людей. Между тем чувственная оценка риска в отличие от научной легко поддается поли­тической манипуляции, она выгодна промышленным гигантам, может быть задействована в экономической игре против конкурентов, исполь­зована в нечистоплотных действиях СМИ и т. д. Однако демократиче­ские правительства не должны полностью игнорировать общественные оценки риска, так как выводами ученых, работающих на правительство, можно манипулировать с тем же успехом. Проблема «языка риска» ак­туальна и в условиях «индивидуализированной войны», в которой стал­киваются различные дискурсы понимания смерти. Согласно Луману, именно понятие «смерть» есть исключение из утверждения, что свобод­ного от риска поведения не существует. «Строго говоря, риска смерти нет, но есть лишь риск укорачивания жизни. Кто считает "жизнь" высшей ценностью, тому следует посоветовать, чтобы он высказывался точнее: «долгая жизнь»»²³⁶. Проблема языка (и метаязыков), на которых гово­рится о риске, отражает мышление общества о риске, его рациональной и обыденной составляющих.

Общество риска в России как предмет обыденного и теоретического сознания из «не-модерна»

Проблема языка риска, связанная с развитием знания, затрагивает новый круг проблем: в каком обществе возможен разговор о риске? Кто участники этого разговора? Если риск имеет социальное измерение, то не поглощает ли социальная интерпретация рисков когнитивную состав­ляющую? Известно, что общество риска несет в самом определении

Луман Н. Понятие риска//THESIS. 1994. Вып. 5. С. 17. Там же.

как бы два намерения: жертвенное и участвующее. Но современность тем и отличается, что и для обывателей, и для экспертов-специалистов мыслить в понятиях риска и оценивать риск собственного бытия стало постоянным занятием. Но как воспринимается риск в российском со­знании: как момент падения или роста, пассивности или активности, уничтожения или самосохранения, универсализации или различия?

Надо сказать, что строгих антитез по отношению к риску/надежнос­ти или риску/опасности в отечественном сознании пока нет. Россия­нин стремится «проскочить» между антитезами, рассчитывая на то, что «авось повезет». Несомненно, что в обыденном восприятии риска на сегодня больше страха, чем противостояния риску, больше упования на то, что риск исчезнет сам по себе, чем понимания его перманентного присутствия. На территориях, вовлеченных в ситуацию постмодерна на правах периферийного партнера, подавляющее большинство граждан оказываются за пределами концептуальных подходов и практик ответа на риск. Никто не инициирует и гражданских акций в области управле­ния рисками. В отношении риска у населения доминирует не активное, а безрассудное или жертвенное намерение, характерное для изолиро­ванных, а не консолидированных индивидов.

Склонность оценивать риск как зло — склонность всеобщая. Чер­нобыль был катастрофой, показавшей «старое лицо» якобы «новой власти». Захват заложников чеченскими террористами в театраль­ном центре на Дубровке, зверское убийство сотен детей в школе Беслана в Северной Осетии потрясли миллионы россиян не толь­ко масс-медийной эскалацией стресса, но и огромными бессмыс­ленными жертвами. Вообще интенция противостоять риску, т. е. проявлять «участвующее намерение» и консолидироваться с дру­гими, — тенденция скорее европейская. Тенденция же индивиду­ально рисковать или жертвенно принимать обстоятельства — чис­то российская. Российское общество имеет свой собственный и весьма характерный ракурс риска, обусловленный дезинтеграци-онными, миграционными процессами, глубоким кризисом индус­триализма, социально-институциональных структур, личностной идентичности, культурных и духовных основ жизни. Наблюдающийся последние полтора десятилетия системный кризис общества есть российское пространство «беспредела» (а не риска), на котором господствует тотальная коррупция власти и произвол безвластия. В этом пространстве формируется и особый личностный «локус конт­роля» над рисками. Внешний локус контроля говорит о том, что чело­век полагается на обстоятельства и случай, т. е. на известное в нашей жизни «авось»: «авось пронесет», «авось не со мной». Внутренний ло­кус контроля обычно свидетельствует о способности контролировать обстоятельства жизни и свою судьбу. Локал риска и локус контроля

над рисками являются параметрами выживаемости общества и его способности к самосохранению.

В российском обществе на протяжении последних пятнадцати лет возникло множество вопросов относительно риска, его форм, природы, уровней, механизмов имплантации в социальную ткань бытия. Был по­ставлен вопрос и о корреляции рисков с политикой, наукой, гражданским обществом, информационными процессами, а также о выработке меха­низмов и технологий, адаптирующих человека к жизни в условиях риска. Управление социальной системой, насыщенной рисками, встало в ряд важнейших проблем, обусловливающих выход общества из кризиса. Востребованной в России, правда с большим опозданием, становится и модернизаторская парадигма риска: логика, знание, рациональность. С постмодернизмом и его интерпретацией риска в русле диалога раз­личий дело обстоит хуже. Что касается идей глобального гражданского общества, то они не нашли ещё должного понимания. (Несмотря на то, что сама практика организаций подобного рода, конечно, существует и в России). Похоже, именно в знании и осо-знании современной ситуации риска остро нуждается российское общество, входящее в либеральную модернизацию без опоры на гражданское общество и общественный контроль, а также без активации новых политических субакторов. Пола­гаясь на экстренную «медицину катастроф» — МЧС, государство и об­щество оказываются в равной степени «не у дел».

В свете новых факторов социальных рисков приходится констати­ровать, что уровень безопасности России за последние годы серьёзно понизился, а существующая схема проводимых реформ в ряде случаев вошла в противоречие с национальными интересами и национальной безопасностью. Эти факторы вызвали смешение социальных и личнос­тных перцепций риска в общественном сознании большинства росси­ян, которые ощущают себя не гражданами социального государства, а одинокими жителями общества риска или чужестранцами в собствен­ной стране. В российском обществе происходит и кризис собственной «модернизаторской» индустриальной парадигмы», включенной неког­да в жесткие рамки автаркической пирамиды централизованного уп­равления. Реформы и социальные проекты, инициированные «сверху» в последние годы, стремятся смягчить историческое «проседание» российского общества. Но пока прошло слишком мало времени после первых положительных инвестиций в народ, чтобы можно было с уве­ренностью говорить о положительных социальных сдвигах в области здравоохранения и образования, на рынке жилья, в ликвидации бес­призорности.

Экономический и институциональный кризисы, из которых общество не вышло по сей день, делают бытие в риске бесконечной жизненной перспективой. Психологи утверждают, что нагнетание стресса — обрат­

ная сторона стоимости комфорта потребительского общества. Человек в состоянии стресса проецирует себя в социальную среду как активный потребитель товаров, услуг, допингов, развлечений и т. п. Чем выше стресс, тем разностороннее потребление, чем запредельнее стресс, тем изощреннее качество предлагаемых «товаров» (спиртного, нарко­тиков, видео-насилия, шопинговых развлечений и т. д.). Отечественный гламур и тусовочный Куршевель, таким образом, являются обратной стороной пенсий, которые ниже прожиточного минимума, и отсутствия среднего класса. Общество риска, или «смуты» — по нашим, россий­ским меркам определяет собственную цену человеческой свободы и ставит проблему психологической безопасности населения, которое сегодня не застраховано от массовой истерии, психоза и депрессии в результате действий, направленных на реализацию личных интересов, граничащих порой не просто с безответственностью, а с «преступнос­тью» перед обществом. Риски разорванного, дисперсного общества с «низкой степенью доверия» (Ф. Фукуяма)²³⁷ между гражданами, тенден­ции к сепаратизму, изоляционизму многократно преломились в жизни российских семей, разъединенных новыми границами, этнических об­щностей, разобщенных политическими интересами местных элит, ин­дивидов, потерявших свою социальную и национальную идентичность.

За последние десятилетия существенно понизилось качество обра­зования в стране, а организационно-управленческие принципы приня­тия решений пришли в окончательное несоответствие с устаревающими технико-экономическими ресурсами и новыми тенденциями глобально­го развития. Тревога по поводу исчерпанности технологического ре­сурса индустриализма, находившегося под жестким контролем власти, стала лейтмотивом политических заявлений, экспертных оценок и по­тенциальных прогнозов. Тревожная ситуация, которую трудно поста­вить под контроль, складывается в сфере экологии и здоровья населе­ния, относительно демографических показателей, детской смертности, наркомании, преступности и т. д. Проблема вывоза в Россию ядерных отходов обсуждалась в прессе в контексте резкого увеличения числа генных мутаций в окрестностях Семипалатинска в третьем и четвер­том поколениях и т. д. «Шоковая терапия» начального периода реформ, приватизация и дефолт 1998 года стали основанием для беспокойства граждан страны за свою финансово-экономическую безопасность и психическое здоровье. Потеряв в один день все наличные сбережения, население впервые осознало всеобщность финансового кризиса, как риска для всех и для каждого. Постсоветское пространство все послед­ние годы воспринималось в общественном сознании и самих россиян,