2,0 Ясперс к. Общая психопатология. M. 1997. С. 32. 211 Там же. С. 34.

^2.2 Там же. С. 37.

^2.3 Там же. С. 38. ²¹⁴ Там же.

Почему столь важна для Ясперса коммуникация, соединяющая эк­зистенцию и разум и воплощающая в действии все модусы всеобъем­лющего? Почему разум требует беспредельной коммуникации, явля­ясь тотальной волей к коммуникации? Экзистенция, являющая себя в свободе индивида, не есть его свое-волие, само-действие или само­осуществление. Осознание целостности бытия дается человеку через связь, со-действие, со-участие в жизни с другими. «Экзистенция по­стигает себя лишь в сообществе с другой экзистенцией, коммуникация являет собой образ открытия истины во времени»²¹⁵. Свобода индивида реализуется в коммуникации. Но поскольку свобода есть, по Ясперсу, всевышний дар, то и коммуникация, отвечающая духу этой свободы, выходит за уготованные рамки обыденности, соотнося бытие личност­ное с бытием историческим. Речь не идет в данной случае о свободе как освобождении от..., освобождении, использующим коммуникацию для консолидации «против». В коммуникации обретается внутренняя свобо­да, в основе которой лежит консолидация «для», проявляющаяся в «не­насытном стремлении к единому, ...которое само по себе есть бытие и вечность»²¹⁶.

Информационно-технологическая детерминанта, ставшая посред­ником между миром человеческим и миром общественным, всерьёз изменила саму основу человеческого общения, определив новые пра­вила и алгоритмы коммуникации человека с другим субъектом, своим телом, природой, миром, обществом и с самим собой. Основой взаимо-определяемости человеческого и общественного скорее всего останет­ся стремительно совершенствующийся медиум, носитель сообщения, структурирующий среду и открывающий перспективы для реализации человеческой свободы. Формирование носителя, наделенного искус­ственным интеллектом, а в перспективе и эмотивными способностя­ми, скорее всего, изменит природу коммуникативных связей и, как следствие, определит новые формы интерсубъективных отношений. Возможно, уже скоро мы будем акцентировать не социальную, а социо-био-энергетическую сущность человека, признавая его большую при­частность миру информационных носителей и информационной среды, природных процессов («электрических», как полагал Маклюэн), нежели социальной системе в том виде, в каком она сегодня существует. Кон­фликт между социальной средой, не способной преодолеть модерн, и человеческой свободой, устремляющейся вместе с «носителями» за пределы «пост-современности» к «расширяющемуся сознанию» Все­ленной, будет все более нарастать. И прежде чем «общественно-че­

2,5 Ясперс к. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 442. 216 Ясперс к. Общая психопатология. М., 1997. С. 908.

ловеческое» заменится «человеческим — технологическим — энер­гетическим — социо — космическим», произойдет много социальных разрывов и потрясений. Скорее всего, это и есть плата за имманентно присущую человеку свободу, вырывающуюся всякий раз на свой манер из оков консервативного социального порядка и жестко структуриро­ванного мироустройства.

Означает ли это, что человек все больше приближается к осознанию законов вселенской обители, к законам природы и удаляется от несовер­шенства социального мира? Исчезает ли социальное или видоизменяет­ся? На каких основаниях строится новая целостность и складываются фун­кциональные взаимозависимости внутри неё? Возможно, человечество приближается к известной платоновской гармонии «космоса-общества-государства и гражданина»? Но может быть и обратное: технологическое постепенно поглощает природное, человеческое и социальное, форми­руя киберпространство, чуждое природному универсуму. Во всех случаях путь от человека как существа общественного и социального к человеку фрагментированному, «дивидууму», «человеку-фантому» представляется сегодня не столь уж фантастическим. Информационно-коммуникативное общество открывает нам перспективу познания и взаимопонимания на основе информационных технологий, интерактивных правил, коммуни­кативной рациональности и человеческой свободы, в основе которой лежит всегда старая и в то же время новая этика — этика Сети. А потому проблема коммуникации с Другим и обретения социальной целостности на её основе снова встает так остро.

6.2. Общество риска

Риск как угроза человеческой жизни был всегда, но настоящей зло­бой дня он стал только в условиях плюралистической социальности. К новым его качествам следует отнести и его антропогенность или ру-котворность. Сферы рукотворного риска стали чрезвычайно многооб­разны. В свою очередь это «рукотворное многообразие» рисков породи­ло множество рационалистических интерпретаций, оценок, подсчетов различных угроз, поисков способов их уменьшения, предотвращения и т. д. Социальная калькуляция рисков сегодня достигла того уровня зре­лости, когда общество должно заняться саморефлексией, присущей любой рациональной жизненной системе, если, конечно, эта система действительно рациональна. Связь социального риска с рациональ­ностью и знанием — безусловна. И в этом смысле бесспорно первым историческим притязанием на систематизацию и калькуляцию рисков обладал классический западный модерн. Именно культура модерна, активно эволюционирующая в постмодерн, более всего и обеспокоена

сегодня проблемой новых рисков, представляющих для неё несомнен­ную угрозу. Неслучайно концепт общества риска возникает на Западе, и несмотря на то, что он носит «вселенский характер» обеспокоенности за судьбы человечества, эвристическая ценность концепта риска несом­ненна: дальнейшее разворачивание модерна как «завершенного про­екта». В обществах же, приближенных к модерну, находящихся на его периферии и в арьергарде, концептуализация риска в рациональных категориях мышления, когнитивной проекции в будущее практически не осуществляется. Однако механизмы глобальной интеграции в духе западного мейнстрима ориентированы именно на глобальное общество (риска), ибо история локальная уже в прошлом, а история глобального общества — в будущем.

В наши дни уровню глобального риска уже не соответствуют тради­ционные механизмы сдерживания угрозы, замкнутые в национальные рамки государств и правительств, порой единолично ответственных за принятие решений по поводу рисков различной природы. Риск стал очевидной угрозой и вызовом человечеству, желающему развиваться в духе открытого общества и критической рефлексии над социальными институтами. Очевидно, что риск — эмоционален, как эмоциональны и аффективны сами люди, их поступки и интерпретации. Но принятие решений — действие логическое и рациональное. Будут ли созданы рациональные социальные механизмы противодействия риску, новые институты контроля и принятия решений по поводу риска, сумеют ли найти общий язык государства и общества, возникнут ли адекватные риску международные и транснациональные структуры управления, объединится ли человечество в глобальное гражданское общество, противодействующее новым угрозам? Эти и другие вопросы возникают, в первую очередь, по поводу рациональной рефлексии риска и практи­ческого противостояния ему с позиций некого человеческого «рацио­нального консенсуса».

Но, похоже, в эпоху глобализации, вызвавшую к жизни множество «других модернов»²¹⁷, рационалистически калькулированный риск вы­нужден покинуть обитель классического модерна. Неклассические тео­рии модернизации, получившие распространение в незападных обще­ствах, встающих на собственный путь социальных трансформаций в эпоху глобализации, опираются не только на рационалистические аргументы. Постсовременное (постмодерное) общество в постмодернизационных теориях может строиться путем объединения традиции и инновации, свет­скости и религиозности, индивидуализма и коллективизма. Транзитоло­