205 Бард а., Зодерквист я. Ыетократия. Новая правящая элита и жизнь после капита­лизма. СПб., 2004. С. 205.

и имиджей и пользоваться полнотой виртуального мира в «глобальной паутине», в котором нет социальных ограничений, но есть максималь­ная возможность самопрезентации и самореализации. По мере того как эпистолярная культура письма, понимаемого как преодоление про­странства, становится цивилизацией электронного письма, преодоле­вающего время, субъекту открываются новые перспективы ничем не ог­раниченного самопроявления и пользования. В то же время стремление к кажимости и пользованию ограничивает бытийный горизонт субъекта превращениями собственного сознания.

Для Барда и Зодерквиста именно «дивидуумы» станут новой правя­щей элитой после капитализма. Но будут ли «дивидуумы» способны ви­деть общественный мир за пределами собственной кажимости? Смогут ли они выйти за границы самосознания? Какой мир построят «пользова­тели»? В настоящее время коммуникация не является прерогативой ни индивидуумов, ни «дивидуумов». Она лишь определяет новые векторы становления человеческого и общественного. А будут ли они способны воссоздавать социальное — покажет время.

Коммуницируемость информационного делает коммуникацию прерогативой не столько человеческого мира, сколько социально-технологического, информационного универсума, который выбирает свои координаты «быть» и «иметь». Человек выступает перед лицом «информационно-технологического» в особом статусе «бытийности»: то как функция, то как объект, то как атрибут, то как клиент, то как электорат, то как потребитель, то как пользователь. Во всех случаях человек вос-требуется лишь частично, в зависимости оттого, какой целевой «фраг­мент» сегодня нужно «иметь» коммуникации. Субъектные фрагменты су­щественно отличаются от ролей. Роль человека в обществе подчиняется социальным взаимодействиям и из них вытекает. Фрагментированность же субъекта есть следствие информационно-технологических проце­дур, расщепляющих и преобразующих классические роли на многооб­разные объектные признаки, соответствующие целям политических, экономических и прочих акторов. По сути, цель фрагментированности человека заключается в сведении его к вещи, имеющей множество се­миотических значений и коннотаций, к серийности, заключенной в не­кий структурный код предметного мира. И знаки вещей, и сам человек как вещь тем самым все более отрываются от референтного, то есть собственно человеческого (личностного и родового) смысла. В облада­нии вещью «разыгрывается дискретность серии»²⁰⁶. И тогда другой чело­век уже не может быть понят в своей целостно-личной идентичности, а лишь как нечто дискретное, полагает Бодрийяр.

Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1999. С. 111.

Под влиянием коммуникации происходит фрагментация индивиду­ального и в практической деятельности. Когда-то, на заре капитализма, рабочего рассматривали в качестве дополнения к машине, сегодня даже самого современного менеджера и маркетера, политолога и депутата можно рассматривать в качестве дополнения к коммуникации. В наше время мало тех, кто может похвастаться сохранением некой цельности перед лицом коммуникации. Существует гораздо больший шанс об этой цельности так и не узнать, оставаясь фрагментом или имиджем комму­никационного до конца жизни. Если подходить к проблеме целостнос­ти и идентичности человека онтологически, трансцендентно, то всегда можно надеяться на её обретение в перспективе, ибо каждый из нас в процессе жизни не только формируется, но с возрастом все больше и больше проявляется.

На теоретическом уровне абсолютизация человеческой целостности ошибочна, считал К. Ясперс. Очевидно, что «человек как целое не может быть самостоятельным предметом научного исследования или препо­давания. Познаваемое исчерпывает себя в частностях и относительных целостностях». Антропология в этом смысле выступает как бесконеч­ный процесс самопрояснения, равно как и частные знания о человеке — «лишь средства такого самопрояснения»²⁰⁷. Идти по пути «восхожде­ния» в ряду самопроясняющихся целостностей не то же самое, что идти путем искусственного упорядочивания и «делания» человеческих це­лостностей. «Изготовление» человеческого (пусть фрагмента) ведет к сокрытию истинных целостностей человеческого как субъектного.

Очевидно, что пространственно-временная организованность че­ловеческого бытия подменяется упрощенной топологией «посещения», «пользования», «кажимости». Человеческое сегодня стало возможно уже не только в лоне и на основе общественного, но и на основе технологи­ческого. Похоже, попытки создать искусственный интеллект кардинально изменят то, что мы называем сегодня «коммуникативным отношением». Посредником коммуникации между людьми станет умный, эмоциональ­ный, чувственный компьютер, который, глядишь, и возьмет на себя роль регулирования и координации человеческих отношений. Возможен и дру­гой вариант: носитель станет реципиентом, замкнув человека на обще­ние с киборгом, а не субъектом. Но если изменится основа человеческого «быть», сохранится ли «общественный человек» и «человеческое обще­ство»? Игра в коммуникацию с фрагментированным человеком осущест­вляет и ментальную деструкцию общественного, делает последнее все менее значимым. Общественное отвечает на это корпоративным комму­никативным пиаром, лоббизмом, рекламой, изготовлением «публичной

Ясперс К. Общая психопатология. М., 1997. С. 898.

сферы». Драматургия публичного представления становится неотъем­лемым элементом деятельности СМИ, политики, бизнеса и присутствует практически во всех областях жизни общества. Конкретный, отдельный человек оказывается все более отстраненным от значимой для него ком­муникации и одновременно все более подверженным её воздействию в своих многообразных проявлениях.

Седьмой парадокс складывающегося информационного общества коренится, как нам представляется, в кардинальной разнонаправлен-ности векторов развития информационного и коммуникативного. Ин­формационное (речь идет об информационных технологиях по произ­водству масс-медийной продукции) по своей природе предназначено для массового пользователя и призвано нести ему знания, деловую ин­формацию, формы развлечений и т. д. Информационное становится все более массовым, приспосабливаясь к «нижнему» порогу потребностей или удовольствий и обслуживает, по сути, эгалитарную культуру, в кото­рую на таких же эгалитарных и общедоступных правах информационно­го времяпрепровождения включается и так называемая элита. С одной стороны, информационное как бы нивелирует социальный разрыв и делает мир информационного универсума общедоступным и общече­ловеческим. Но, с другой стороны, информационное не конструирует и не творит новое социальное пространство коммуникативного, углуб­ляя социальный разрыв одним только деланием вида, что его вовсе нет. Одновременно информационное впервые лишает элиту многовековой привилегии на духовное творчество, опуская её в информационном пространстве до уровня «демонстрационного костюма» или «декольте». Элита все меньше ощущает ответственность за общество. Впервые в истории у неё нет социального предназначения. Есть лишь межэлитная конкуренция за право на шик, который сам по себе становится объектом информационной эгалитарной любознательности.

Коммуникативное по своей природе является основой интерсубъ­ективного, а, значит, общественного, социального. В коммуникативном пространстве сосредоточен рациональный дискурс и ведется образная «дуэль диалога» (Г. Тард) между учеными, экспертами, интеллектуала­ми. Но в информационно-медийной культуре, далекой от общения и диалога, коммуникативное становится все более проблематичным фе­номеном. Информационное пространство как будто «не слышит» ком­муникацию в обществе. Пространство общения не только с властью, но и с любой другой структурой, всецело ориентированной на информаци­онный ресурс, практически исчезает из мира моральных ценностей.

В современном мире человек, ищущий коммуникацию, оказался одинок. Некогда созданные человеком институциональные миры госу­дарств, мегаполисов, семьи, стремительно преобразовываясь и разру­шаясь под влиянием информационного, порождают социальные дис­

комфорты и неудовлетворенности, а психические депрессии поражают сознание миллионов людей. В стихийно формирующейся институци­ональной среде современного мира царит если ещё не хаос, то явная неуравновешенность. Устоявшиеся за последние полвека международ­ные акторы стремительно теряют свою легитимность; большинство го­сударств на планете являются суверенными лишь номинально; кризис семьи затронул практически все индустриально развитые общества. Чувство одиночества на фоне массовой презумпции коллективности становится доминирующим состоянием психики. Созданное челове­ком информационно-технологическое явилось слабым утешением для коммуникативно-человеческого. Рациональный поиск толкает челове­ка дальше — в область искусственного интеллекта и создания новых «человеко-машин» как адекватной замены субъекта. Но человеку мало рационального опыта коммуникации, он ищет психологической замены в качестве альтернативы отсутствующей «коллективной души». И искус­ственно-технологическое безапелляционно вторгается с помощью са­мого человека в самое сокровенное: психологическую коммуникацию с Другим. Между компьютером и человеком уже установился свой язык, и возникли свои формы комфортного а-социального «дома бытия». Об­ман компьютерной игры пока ещё не осязаем. Что может противопо­ставить один обман другому? Иллюзорны ли поиски подлинного бытия? Какие перспективы открываются в информационном сообществе без соответствующего уровня коммуникации? Превратится ли информаци­онно-коммуникативный профиль в достаточно предсказуемую социаль­ную целостность?

Итак, антропологическая и социальная сущность человека под вли­янием информационных носителей действительно изменяется (М. Мак-люэн, похоже,прав). Изменяется столь же противоречиво, неоднознач­но и природа самого общественного. Как же решается проблема общественного и человеческого в перспективе информационно-комму­никативного?

Общественное и человеческое в координатах информационно-коммуникативного

Для постановки проблемы необходим путь «исторического припоми­нания», важность которого всегда подчеркивал К. Ясперс. От какого к какому времени мы идем? Есть ли вектор у нашего движения? Ни обще­ственное, ни человеческое никогда не могут быть завершены в своем пути, но могут быть гармонизированы в границах некоей целостности. Этой гармонизации не произошло в модерне, а уже на горизонте по­явился информационно-насыщенный ризоматический постмодерн.

Постмодерн стал реальностью на фоне незаконченного модерна, и о гармонизации общественного и человеческого в новом «универсуме различий» забыли. Территории и границы сменили детерриторизиро-ванные сети и пространства «между», а государство стало «картографи­ческой иллюзией» (К. Омае).

Поэтому для понимания общественного и человеческого на уровне информационно-коммуникативной целостности стала «нужна не карта, а схема маршрутов»²⁰⁸. В качестве таких маршрутов, вырисовывающих­ся в историческом припоминании, выступают уже не раз упомянутые методологические ориентиры М. Вебера, Ю. Хабермаса, К. Ясперса. Противоречия и нестыковки внутри информационного универсума явно указывают на то, что что-то здесь не так. Само по себе знание и инфор­мация не работают на становление качественно новой социальности. «Морфология сети» не стимулирует изнутри себя сетевую этику, а ар-гументативный дискурс не рождается в пространстве информационной избыточности вне правил интерактивности и медиума смысла.

Пребывая в модерне, с его линеарностью, вертикалью власти, пре­тензией на цивилизационную исключительность, человечество лишь примеряет на себя другой образ — образ информационного универ­сума, глобальной деревни. Образ заманчивый, но требующий другого стиля мышления, управления, интеракции и коммуникации. Втягивая в модерн то, что принадлежит не-модерну, человек пытается совместить несовместимое, в том числе и на уровне своих представлений о мире, и застревает где-то «между»: например, между иерархическим «де­ревом модерна», которое все менее знакомо молодому поколению, и сетевой культурой коммуникации, этикой сети, которая тому же моло­дому поколению ещё не доступна. Информационно-коммуникативная перспектива — пока ещё заоблачное будущее, в которое человечество вряд ли попадет, забыв о морали. За целерациональными и инструмен­тальными действиями была утрачена, по мысли Хабермаса, наиболее существенная часть — моральное действие, являющееся предпосыл­кой всякого субъект-субъектного взаимодействия вообще. Кризис мо­дерна проявился, согласно Хабермасу, в автономизации и поляризации общественных подсистем, фрагментации социального целого, центро­бежных тенденциях и акценте на самоценности отдельных социальных составляющих, втом числе, как нам представляется, и таких, как инфор­мационный носитель. Каждая общественная система или ассоциация, дистанцируясь от других и возомнив себя самоцелью, является между тем лишь частью целого, структурируемого корпоративными намерени­ями и интересами²⁰⁹.

Ясперс К. Общая психопатология. M., 1997. С. 895.

Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000. С. 289.

Информационно-коммуникативное общество открывает возмож­ность самореализации человеческого посредством свободы. Пути реа­лизации информационно-коммуникативной свободы на эмпирическом уровне не распознаваемы, ибо они затрагивают глубинные основы че­ловеческого бытия. Предпочтет ли человек быть социальным или а-со-циальным, или анти-социальным в сети — вопросы будущего, которые зависят и оттого, как изменятся «фундаментальные целостности» само­го человека. Такие качества человека, как свобода, рефлексия, разум, а также «предназначение, реализация которого всецело зависит от чело­века»²¹⁰, свидетельствуют, согласно Ясперсу, об уникальности челове­ка.

Человеческое (и отдельный человек, и человеческое общество) на­делено атрибутом субъектности и не может быть объективировано. (В противном случае мы видим то, что описал С. Лем в «Футурологи-ческом конгрессе», ставшем прообразом фильма «Матрица»: перед нами — функционально-технологический улей, приспособленный для удовлетворения всевозможных нужд и гипостазированных желаний обитателей, но лишающий человека человеческих качеств, прежде все­го экзистенциальной свободы и выбора. С. Лем ярко и образно пока­зывает тот абсолютный разрыв общественного и человеческого, когда их воссоединение уже невозможно: сверхтехнологичное обществен­ное перестает быть основой человеческого, а человеческое, утрачивая внутреннюю свободу, становится объективированной и подконтрольной функцией общественного).

Душа человека всегда остается «не объективируемым до конца об­рамлением бытия (в философской традиции это принято обозначать термином объемлющее, das Umgriefen.de), внутри которого пребывают все отдельные объективные факты»²¹¹. Человеческая жизнь есть бытие в собственном мире; в то же время «любая жизнь проявляет себя как по­стоянный обмен между внутренним миром и окружающим миром...»²¹². Разделяя миры, окружающие человека, на приватный, собственный и мир, общий для всех²™, Ясперс полагает, что «общий мир», предназна­ченный для «сознания вообще», таков, что «участие в нем дает критерий точности мышления и его объективной ценности. Сознание индивида — это лишь частица общего, того, что возможно в принципе; эта частица сообщает целому конкретную историчность, но в то же время создает почву для непонимания и ошибок»²¹⁴.