189 Подробнее об этом см.: Мчедлова m. М. Конструктивные ответы на вызовы глоба­лизации: Европа территорий // Вестник рудн. Сер. Философия. М., 2001. № 2.

ватывающая собой весь спектр значений в промежутке между полным непринятием и полным принятием (взглядов, ценностей, практик и т. д. другой стороны).

Толерантность расширяет сущностную открытость плюралистиче­ской социальности и на те различия, которые не являются собственно «своими» или «родными». Опасности потерять определенность, раство­риться в море «не-своих», «не-своего» здесь, однако, нет. Данная широ­та — характеристика сама по себе экстенсивная, помогает наращивать глубину, интенсифицировать, обогащать и развивать содержательные элементы социальности.

Конститутивность толерантности для плюралистической социаль­ности требует от нас предельной аккуратности в её концептуальном представлении. Тем более что она не такая уж и простая, как может по­казаться на первый взгляд.

Начнем с семантики «толерантности». С ней у нас целая проблема. Нет, не с семантикой (смысл, значение) самой по себе, а с её переводом на русский язык. Парадоксально, но факт: толерантность на русский язык вообще не переводится. Самое удачное отечественное её перело­жение, на наш взгляд, и есть «толерантность». Но ведь это калька? Со­вершенно верно. Ни благородная латынь, ни наш «великий и могучий» тут ни при чем. И перевод не буквология. Видимо, в нашей жизни, в на­шей культуре нет соответствующих референтов-реалий. Вот и повторя­ем. Нет, почему же, переводим — «терпимость». Да, такой перевод на русский язык единственно пока возможный. Но в действительности так переводится нечто другое, не собственно толерантность. Соотношение толерантности и терпимости можно объяснять даже в терминах проти­воположности.

«Терпимость» означает, да простит нам читатель «порочный круг», претерпевание, терпение. Претерпевать можно лишения, крайнюю нужду, бедствие, поражение. Терпят всегда что-либо неприятное, тяж­кое, противное. В лучшем случае что- или кого-либо терпят по милосер­дию и снисхождению. Терпеть — значит поневоле допускать, мириться с существованием кого- или чего-либо. Претерпевают то, что претит, что доставляет страдание, вызывает отвращение. «Толерантность» же, по сложившейся традиции, понимается как признание и уважение иных взглядов, убеждений, традиций, стилей и практик жизни без необхо­димого (в других случаях) внутреннего согласия с ними. «Признание и уважение» может заменяться на «терпеливое внимание и благожела­тельное отношение». Несовпадение, определенное расхождение со­храняется, как видим, и здесь. Но оно на втором плане, не выпирает и не подрывает в целом положительный настрой, в нем нет, по сути, резко отрицательного отношения или фона. Терпимость может ограничивать­ся и внешней реакцией (сдержанностью, например), для толерантности

же требуется более «глубокий план» (принятие ценности различия, со­гласие с несогласием).

Возникновение толерантности, несомненно, имело «страдательную» валентность — (веро)терпение. Иначе говоря, слой веротерпения — первый в исторической семантике толерантности. Он вобрал в себя явный дискомфорт от присутствия чего-то неродного, чужеродного, напряженное (может быть, даже со стиснутыми зубами) сдерживание, вынужденное принятие разномыслия, невольное попустительство и многое другое в том же роде. Но прошло время, поменялись краски истории, и в проблеме толерантности вызрел новый смысловой слой. В нем на первом плане, «в акценте» — осознание ценности культурного многообразия, признание за человеком неотчуждаемых прав и свобод, поощрение инициатив и альтернатив, уважительное отношение к Дру­гому. Данный слой эволюционно и контекстуально современный. А для Запада и тех, кто находится на его уровне, в его типе или русле развития он ещё и органичный.

Неоднозначность общей исторической семантики в проблеме толе­рантности дополняется удручающей неопределенностью говорящих и пишущих о ней сегодня, в наши дни, а им, заметим, несть числа. В ре­зультате, несмотря на всю свою содержательную мягкость — удержание в едином ценностно-нормативном поле «своих» и «не-своих» различий, толерантность оказывается очень агрессивной. Прежде всего — на терминологическом уровне: распространение на концептуально чужие территории, очень вольные ассоциации и экскурсы, непомерный рост уподоблений и отождествлений, чужеродные смысловые прививки, ни­чем не обоснованные обобщения-замещения и т. д. Чего только «толе­рантностью» ни обозначают! Принятие любых отклонений от должного в мыслях или в поведении, светскую вежливость, дежурное соблюдение норм приличия, резиновую улыбку «по обязанности», фундамент ко­декса чести корпоративной культуры, энергетику радости от общения с партнерами, средство сдерживания внутренней (отдельная культура) враждебности, нарастающей по мере становления глобального обще­ства, покорно-смиренное отношение к кому- или чему-нибудь, способ­ность прощать, снисходительность, уступчивость, доброжелательность, благосклонность, «открытость ума», милосердие, компромисс, протек­ционизм, и прочая и прочая. Невольно задумаешься: а для чего тогда нужна эта самая «толерантность»? Неужели только для номинального «крышевания» других, и притом самых разных терминов и слов?

Ясно, что не установив, какие конкретно отношения-различия подпа­дают под действие толерантности, мы не сможем уловить её differentia specifica, а с последней и её проблемную суть. Нельзя идти на поводу у преобладающих мнений и чувств, подыгрывать конъюнктурной актуаль­ности и популярности. Граничная неопределенность и, как следствие,

понятийная непричесанность данного феномена наверняка выгодны тем, кто привык им злоупотреблять. В современном глобализирую­щемся мире есть немало людей, для которых толерантность — признак слабости и нерешительности, знак отсутствия характера и силы воли. Отсюда всего лишь один шаг до того, чтобы с ней вообще не считаться, ею «с полным основанием» пренебрегать.

В самом общем плане границы толерантности задаются характером или природой тех различий, с которыми ей приходится иметь дело. Про­стые различия нашего бытия прекрасно улаживаются такими душевны­ми качествами, как великодушие, предупредительность, тактичность, вежливость. У воспитанного человека здесь вообще нет никаких про­блем. Его искренне радует многообразие красок, звуков и запахов жиз­ни. То есть толерантности на уровне простых различий ещё нет, в ней там никто не нуждается, разве что человек необразованный или невос­питанный, невежда или невежа.

Толерантность появляется только на уровне существенных различий. Не тех, естественно, которые задаются природой (цвет кожи, разрез глаз и т. д.*) и другими объективными обстоятельствами, а тех, на кото­рые человек способен влиять, которые он может изменять и выбирать (убеждения, мысли, действия). В силу своей существенности они всег­да бросают вызов участникам коммуникации; в силу же своей важности, или социальной ценности они непременно требуют какой-то реакции (от них нельзя отмахнуться, на них нельзя не отвечать).

Дальнейшее углубление различий и рост связанного с этим напряже­ния обозначают собой уровень противоположности (в развитии разли­чий) и делают востребованной терпимость. Как принцип и форма ком­муникации терпимость демонстрирует определенно цивилизованное сосуществование сторон, эффективный способ преодоления достаточ­но глубоких (радикальных, «противоположных») разногласий в отноше­ниях между людьми. Превращая совместное существование в сущес­твование совместимое, она способствует возникновению и развитию очень здравой, инструментальной — в форме modus vivendi — культуры бытия.

Нижний уровень в углублении различий социальности может быть обозначен как антагонизм. Его коммуникативный, аналогичный толе­рантности и терпимости коррелят здесь — конфронтационность. Если толерантность содействует расцвету человеческой коммуникации, тер­пимость обеспечивает её профилактику, то конфронтационность делает насущным её лечение. Лечение жесткое и решительное, так как эта бо­

* Такие признаки существенны только в плане идентификации рас. Для социального же развития, его возможностей и перспектив они несущественны (следовательно, просто различия).

лезнь, если её вовремя не остановить, грозит завести ситуацию в тупик и разрушить саму коммуникацию. Голоса любителей суверенитетов и автономий, а также абстрактно понятых прав человека не должны нас здесь смущать. К сожалению, выбор сведен к минимуму, работает ло­гика «или — или».

Переведя структурные уровни различий на язык психологических критериев, получим следующую картину: толерантность к месту там, где мы что-то не одобряем (морально — в конечном счете), терпимость — там, где с этим «что-то» мы ещё можем мириться, а конфронтацион­ность — там, где оно становится просто невыносимым. Невыносимое, замиряемое, неодобряемое — в такой последовательности улучшается качество человеческой коммуникации, и, соответственно, социального, социальности, если оценивать его с точки зрения толерантности.

Толерантность — культура демократическая. И к тем, кто покушается на демократические устои жизни, она толерантной быть не может. Де­мократия богата на компромиссы, но сама она предметом компромисса не является. Её базовые ценности и идеалы составляют то, что принято называть гражданской религией, светской сакральностью. И светское демократическое государство их вправе активно защищать всеми за­конными средствами и мерами. Конечно, можно поставить под вопрос саму демократию, особенно демократию либерального толка, — ведь исходно это система ценностей определенной, западной, части чело­вечества. Можно ли на её в таком случае ориентировать все человечес­тво? Тут к месту, кстати, и следующее слова Дж. С. Милля: «Свобода не применима как принцип при таком порядке вещей, когда люди ещё не способны к саморазвитию путем свободы; в таком случае самое лучшее, что они могут сделать для достижения прогресса, это безусловно пови­новаться какому-нибудь Акбару или Карлу Великому, если только они так будут счастливы, что в среде их найдутся подобные личности»'⁹⁰.

Демократическая система ценностей создана, разумеется, людьми и потому может оспариваться, как и все человеческое. За ней стоит опре­деленное историческое устремление — к свободе и творчеству, утверж­дению саморазвития человека в качестве цели в самой себе. Механизмы и результаты конкурентной борьбы с другими историческими альтерна­тивами убеждают в превосходстве данного исторического устремления. На сегодняшний день демократия — самая динамичная, исторически продуктивная, глубоко личностная культура бытия. Не без недостатков, издержек и противоречий, что тоже понятно. Как тут не вспомнить У. Чер­чилля: «Демократия — наихудшая форма правления, за исключением всех остальных, которые пробовались время от времени».

Милль Д. С. Утилитаризм. О свободе. СПб., 1900. С. 209.

На богатые плоды толерантности и допускаемых ею различий мож­но рассчитывать лишь при соблюдении или выполнении некоторых основных условий. Через них толерантность органично вписывается в ценностно-нормативную систему общества, раскрывая в полной мере свое особое функциональное назначение в ней. Поскольку религиоз­ное сознание (или светская сакральность) составляет самое глубокое основание любой ценностно-нормативной системы, то применительно к данному сознанию эти условия лучше всего и выявлять. Иными слова­ми, их с полным основанием можно считать модельными, матричными и для других «сознаний», в том числе и толерантного.

Ситуацию с религиозным сознанием в современном, постсекуляр-ном обществе удачно обрисовал Ю. Хабермас: «Религиозное сознание должно, во-первых, выработать когнитивно диссонантные отношения с другими конфессиями и религиями. Во-вторых, оно должно занять соответствующую позицию в отношении авторитета различных наук, обладающих общественной монополией на мирское знание. Наконец, оно должно встроиться в условия существования конституционного го­сударства, основанного на профанной морали»¹⁹¹.

Когнитивно диссонантные отношения — это, безусловно, толерант­ные отношения. В них многое задействовано или вовлечено, далеко не все составляющие нам здесь известны, но с приоритетом сомнений нет: познание, знание, а не эмоции, чувства, воля. Хотя последние очень упря­мы: искренние и сильные чувства редко считаются с доводами разума. Но мы должны исходить из того, что существенность различий, входящих в толерантные отношения, не лежит на поверхности, не бросается в глаза, что она открывается только по-настоящему пытливому уму. Короче гово­ря, субъекты толерантного отношения должны как можно лучше (полнее и глубже) знать друг друга. И не бояться диссонантности — в этом гарантия ихинаковости, их статусной отнесенности к Другим.

Когнитивная диссонантность возвращается в конечном счете к субъекту, её инициировавшему. По этой причине она с полным осно­ванием может быть приравнена к рефлексивности. Рефлексивность жизненно важна, в буквальном смысле императивна для толерант­ности, как, впрочем, и для социального, социальности в целом, о чем мы уже говорили. Культура толерантности — это, несомненно, куль­тура рефлексивности. Рефлексивность помогает создать определен­ную, притом сознательно-волевую дистанцию в отношениях между людьми. В функциональном бытии этой дистанции успешно гасятся внутренние протестные страсти «своего», открыто соприкасающего­ся с «не-своим» («другим»).

Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. М., 2002. С. 120.

На рефлексию, рефлексивность работает прежде всего наука, её влияние, её авторитет. Наука, конечно, не всесильна, у неё нет моно­полии на истину. И тем не менее в сравнении с другими «учителями жизни» она наиболее объективна. Её арбитраж во всех наших мирских делах самый беспристрастный — на него вполне можно положиться. Наука — это рациональность (как инструментальная, так и коммуни­кативная), обеспечивающая надежную навигацию в бурном море со­временной жизни. Её, разумеется, приходится подправлять — харак­тером, оценкой, чувством справедливости, другими диспозициями че­ловеческой природы, но именно подправлять, а не дискриминировать, ограничивать, отменять.

Мораль — профанная, гражданская — для толерантности тоже жизненно необходима. Как осознанная добродетель, как среда, обще­ственная инфраструктура, которая окружает и поощряет толерантность. Мораль, именно потому, что она профанная, т. е. человеческая, а не бо­жественно-религиозная, создает атмосферу этической относительнос­ти, в которой только и могут складываться и продуктивно существовать толерантные отношения.

Постсекулярные условия толерантности можно дополнить, обратив­шись к Докладу ООН о человеческом развитии за 2004 г., тремя аспекта­ми «религиозной свободы и индивидуального выбора:

каждый индивид или секта внутри религиозной группы должны иметь право критиковать, пересматривать или бросать вызов доминированию какой-то одной интерпретации основных догматов веры. Все религии имеют множество толкований и форм практики — они «многоголосны» — и ни одна интерпретация не должна поддерживаться государством. [...];

государства должны предоставить всем религиям простор для дис­куссии по вопросам веры и, в определенных пределах, для взаимной критики. Приверженцам одной религии должно быть разрешено кри­тиковать с позиций социальной ответственности практику и верования других религий;

индивиды должны иметь свободу не только критиковать религию, к которой они принадлежат с рожденья, но и отвергать её ради другой либо оставаться вне религиозной жизни вообще»¹⁹².

Рассмотренные условия суть правила, по которым функционируют (должны функционировать) как плюралистическая социальность в це­лом, так и её отдельные элементы, в том числе и рассматриваемая нами толерантность. В этой своей определенности они входят в систему гра­ниц и пределов, «сдержек и противовесов» самой толерантности.

¹⁹² Доклад о развитии человека 2004. Культурная свобода в современном многооб­разном мире. Р. 67 (81 of 328) <http://www.un.org/russian/esa/hdr/2004/index.html> (5 де­кабря, 2007).

Порядок и прогресс, стабильность и развитие — на решение этой двуединой задачи направлена вся ценностно-нормативная система об­щества. Акценты связаны с её внутренней дифференциацией. Скажем, мораль и право служат прежде всего стабильности, порядку. Толерант­ность им тоже служит, но скорее с отрицательной стороны — не по­зволяя сеять рознь, ломать наметившиеся тенденции, препятствовать естественному росту человеческой коммуникации и плюралистической социальности. В положительном же своем назначении она развернута на прогресс и развитие, а вернее, на те различия-исключения, которые дают жизни многомерную ориентацию, постоянную неудовлетворен­ность достигнутым и завершенным.

Различия в условиях плюрализма как исторического типа социаль­ности с успехом конституируются не только вне, но и внутри отдельного человека. Никакого парадокса или казуса в этом утверждении нет. Но объяснение требуется. Человека по сути можно приравнять к его иден­тичности. Когда-то у неё была репутация чего-то в высшей степени дли­тельного (через всю жизнь), стабильного, преемственного, однозначно-центрированного. Ныне ситуация в корне изменилась. Человек имеет право, т. е. вправе выбирать и свободно менять свою идентичность. Он не предопределен к какой-то одной из них ни своим рождением, ни своим гражданством, ни своей цивилизационной «захваченностью», ни любой другой социально фиксируемой позицией. На все теперь мода, в том числе и на идентичности. В наше время их не только время от вре­мени проветривают, но и выбрасывают, сдают в утиль.

Человек плюралистического общества живет от идентичности к идентичности, и, видимо, самым напряженным и творческим образом — в перерыве, разрыве между ними. Идентичность тем самым становится диалектически исчезающей дискретностью в идентификации как про­цессе отождествления индивида с той или иной (очередной) человече­ской общностью, её нормами, ценностями, социальными установками и ролями. Новая идентичность — это ещё один, следующий жизненный проект, который интересен, пока разрабатывается и выполняется. Бо­лее подробно об идентичности речь пойдет у нас в соответствующем вызове современности — гл. 10.

Толерантность развивается как культура бытия в условиях или гра­ницах негарантированной, сложной, насыщенной дифференциациями и сингулярностями плюралистической социальности. Её субъекты пони­мают, что их индивидуальность (самобытность, неповторимость) может состояться лишь через сохранение индивидуальности Других, через диалог равных с равными.

Плюралистический тип социальности представляет и «толкует» наше время, он однозначно современный. И потому его присутствие будет ощу­щаться на всем дискурсивно-текстовом пространстве настоящей работы.