154 Цит. По: Фуко м. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 435.

¹⁵⁵ См. там же. С. 59.

не исключает множественности, но множественности однотипной, по сути гомогенной. Дискурсов всегда много, они исходят из разных ис­точников, артикулируют различные аспекты реальности, но способ их структурирования и функционального использования один — консерва­тивно-охранительный. Пользуясь терминологией Фуко, можно сказать, что стратегически дискурс тяготеет к дисциплинарному знанию, пред­полагающему сохранение доктринальной идентичности, восходящей в конечном счете к автору-основателю, т. е. тому, кто стоял у её истоков, а в дальнейшем занял транс-дискурсную позицию. Дискурс в этом пла­не приветствует и поощряет создание верных или лояльных доктрине текстов, текстов-дублеров, текстов-двойников. Различий, в том числе и фрондерски-показных, здесь немало, но доктринального единства ещё больше, его перевес очевиден. Дискурсной идентификации с доктри­ной можно достичь разными путями — не исключаются искренность и субъективная честность, но это не отменяет её общий механизм — он по сути и всегда ин-доктринальный (навязанный или идущий извне).

В дискурсном опыте человек не меняется, а просто проявляется, разворачивается, утверждается. Дискурс всегда дискурс о чем-ни­будь. Предлог «о» семантически насыщен дистанцией и возвышением. Ставя субъекта в позицию над дискурсом, он как раз и избавляет его от трансформирующей по логике обратной связи захваченности или вовлеченности. Дискурс же в его постмодернистском понимании — как дискурсивность, всегда идет с родительным падежом: это дискурс чего-нибудь (той же истины, морали, современности, гражданского общества и т. д.). Возвышающаяся так или иначе привилегированная позиция ав­тора или читателя исключается здесь по определению. Дискурсивность растет не в ствол, а в куст, она горизонтальна, а не вертикальна. Вступая в такую дискурсивность, не знаешь, чем она закончится, если вообще за­кончится, каким (прежним ли?) из неё выйдешь. Все интеллектуальные ходы в такой дискурсивности скорее непоследовательны, чем последо­вательны. Дискурсивный опыт есть в конечном счете опыт «некоторого практикования себя». В одном из интервью Фуко очень проницательно заметил: «Работа, которая не является попыткой изменить не только то, что ты думаешь, но одновременно даже и то, что ты есть, не очень-то за­хватывает»¹⁵⁶. Фуко вторит Делез: «Все признают, что есть опасность в экстремальных физических упражнениях, но мышление также является экстремальным упражнением, для него всегда не хватает воздуха. Когда мыслят, то неизбежно сталкиваются с линией, где жизнь и смерть, разум и безумие играют друг с другом, и эта линия вас притягивает»¹⁵⁷.

156 Цит. По: Фуко м. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 309.

157 Делез ж. Переговоры. СПб., 2004. С. 136-137.

В отличие от дискурса с его волей к истине, дискурсивность прониза­на, опять же по Фуко, «заботой об истине». Забота об истине есть попе­чение о том, чтобы «мыслить по-иному», видеть и говорить что-то новое, постоянно экспериментировать и превращать все в проблемы (мысли как проблематизации), мыслить о прошлом против настоящего, сопротив­ляться настоящему в пользу будущего¹⁵⁸. Строго говоря, «забота об исти­не» есть забота об истинах, о множественности истин, вернее, о борьбе истин против Истины. Предмет её постоянной и прямой заботы — «игра истины», свободная коммуникация истинного и ложного. В дискурсе че­ловек предпочитает высказываться, говорить о том, что накопилось у него в голове, отложилось в сознании, в дискурсивности, напротив, он дает высказаться тому, что не знает или плохо знает. Забота об истине пред­стает как открытая множественность, разное допускающая, в том числе и то, что Фуко называет непредвиденной или непредсказуемой случай­ностью. Приходит эта случайность не в форме внезапного озарения, а в результате тяжкого труда, усердной трансформации, медленных и тре­бующих усилий изменений. Будучи иначе-мышлением, забота об истине трансгрессивна, она стремится преодолеть пределы, полагаемые волей к истине и её инфракультурной средой. В форме трансгрессивности на­ходит свое самое убедительное выражение та энергия свободы, которая заключена в заботе об истине. Забота об истине призвана срывать со знания маски власти, затрудняющие путь к свободе, пресекающие спо­собность к пониманию. «Нет ничего более непрочного, — пишет в данной связи Фуко, — чем политический режим, безразличный к истине; но нет ничего более опасного, чем политическая система, которая претендует на то, чтобы предписывать истину»¹⁵⁹.

Дискурсивность заботы об истине адресуется, говоря словами Фуко, не к основателю (fondateur), как в случае дисциплинарного дискурса воли к власти, а к учредителю, «установителю» (instaurateur). «Учредите­ли дискурсивности» создают «возможность и правило образования дру­гих текстов... некую бесконечную возможность дискурсов»¹⁶⁰. Здесь не требуется верности доктрине — достаточно релевантности вновь создаваемых текстов актуальному и потому продолжающемуся дискурсу. При­ветствуются не аналогичные или близкие мысли, а как раз наоборот — мысли отличные и даже противоположные, лишь бы они оставались в рамках некой общей релевантности. «Учредительная» дискурсивность очерчивает транс-дискурсивную позицию автора и служит умножению различий-истин. «Когда... я говорю о Марксе или Фрейде, — пишет Фуко, — как об «учредителях дискурсивности», то я хочу сказать, что они