147 Деррида ж. Письмо и различие. СПб., 2000. С. 354.

148 Делез ж. Письмо суровому критику//Делез ж. Переговоры. СПб., 2004. С. 24.

Фуко, — нужно говорить их до тех пор, пока они не найдут меня, до тех пор, пока они меня не выскажут...»¹⁴⁹. Деррида показывает, что текст может рассказывать свою собственную историю, совершенно отличную от той, которую сочинил автор — его создатель. По-настоящему прочитать — значит, сказать нечто прямо противоположное замысленному автором, произвести «не известное, а неизвестное». И тогда мы попадаем, что называется, в точку. По глубокому замечанию Ж. Делеза, «корреляция самого верного и точного повторения — максимум различия...»¹⁵⁰.

Как таковые авторские интенции нам не доступны, их, естественно, не приложишь к тексту, они неизбежно растворяются в многозначной игре самого (общего нам с автором) языка. Что сказал сам автор — это на самом деле, воспользуемся термином Н. Лумана, «слепое пят­но». И прав на текст у автора не больше, чем у каждого из нас. Нет, на авторские права в их юридическом понимании мы не покушаемся. Прос­то текст — продукт того, что ещё Маркс в свое время называл всеоб­щим трудом, а можно и добавить — всеобщей собственностью. Создан продукт, он, как говорят, выпущен в свет, — свет, состоящий из таких же или аналогичных продуктов, подчиняющихся неким общим законам на­учного обращения. «Текстовый» подход позволяет быть объективным (насколько это возможно в социально-гуманитарной сфере) и не отвле­каться на боязнь ненароком обидеть автора (авторов).

Деконструктивистским развенчанием автора, или фиксированной авторской позиции, постмодернизм провозглашает закат антропоцентричного мышления. Как и в экономике, здесь потребитель (читатель) всегда прав. Ситуация далека от идиллии и сентиментальной вежливос­ти. Ж. Делез в своем Lettre a Michel Cressole как-то заметил: «... автор в действительности обязан сказать все, что я заставлю его сказать». Вместе с тем поиск означаемого здесь не отменяется, просто его пы­таются понять в рамках системы (языка), которую данный поиск сам по себе не различает.

Плодотворно также, с деконструктивистской точки зрения, работать не над тем, что хотел или сказал автор своим текстом, а как раз на­оборот — над тем, что он вольно или невольно не сказал, что умолчал, вытеснил, не договорил, не заметил, что составляет иррациональный контекст его рационального, линейного, логоцентристского дискур­са. Важно при этом оставаться внутри текста, не заниматься тем, что Деррида называет вычитыванием «симптомов». Все сущности текста текстуальны. При поиске того, чего нет (читай: авторских умолчаний и исключений), мы движемся совершенно свободно и не наталкиваемся

1⁴⁹ Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 49.

150 Делез ж. Различие и повторение. СПб., 1998. С. 12.

на какие-то непреодолимые препятствия. Бесконечное нанизывание рефлексивных смыслов, повторений и самоудвоений методологически обобщается в теорию «структурной необходимости бездны» или «без­дны зеркал» — для постмодернистского читателя текстов.

Выворачивание всех семантических корней слов и выражений, поднятие на поверхность дискурса бесформенной массы «земли и почвенных отложений» — ещё одна достаточно распространенная техника деконструкции. Необычные и неожиданные переплетения, ответвления, обрывы этих корней — все работает на разнообразие, проявление, утверждение и пролиферацию («размножение») разли­чий. Как правило, семантически-деконструктивистские «раскопки» понятий принимают форму выявления и показа их исторических ге­неалогий.

Таким образом, метод деконструкции в постмодернизме пред­ставляет собой механизм наращивания разнообразия, а заодно и ар­гументов в пользу того, что различия играют (будут играть) гораздо большую роль в нашей жизни, чем мы привыкли думать. Он утверж­дает онтологическую первичность и эпистемологическую исходность возможности различения. С его помощью бинарность, как некая объективная неразрешимость, все-таки разрешается (предлагается вариант) — в дифференциацию и свободную игру различий. А воз­можность (различения) оказывается глубже самой действительнос­ти (различий). Выражаясь по-другому, деконструкция есть способ определения меры нетождественного в тождественном, несистем­ного в системном, незавершенного в завершенном, несамодоста­точного в самодостаточном, неприсутствующего в присутствующем и т. д. Деконструкция живет актуализацией незамеченного, вольно или невольно вытесненного, скрытого. И делает она это посредством диссоциации, создавая те или иные дивергентные, гетероморфные сингулярности, расширяя и дополняя логику за счет риторики. Нега­тивное (активно отрицающее) начало деконструкции представлено не развалом системы, системности, а лишь подрывом догматического доверия к ней. О сковывающем характере системы говорят не только постмодернисты. Вот что, например, пишет об этом К. Лоренц: «Когда мыслитель, даже величайший, завершает свою систему, он в принци­пиальном смысле начинает чем-то напоминать лобстера или паровоз. Как бы ни были изобретательны его последователи и ученики в рам­ках предписанной и дозволенной панциреобразной системой учите­ля степени свободы, сама система станет опорой прогресса мысли и познания только тогда, когда найдутся последователи, отколовшиеся от неё, ухватившиеся за новые, а не «встроенные» степени свободы и претворившие части системы в новую конструкцию. Но если мысли­тельная система столь монолитна, что долго не появляется никого,

кто имел бы власть и способность сокрушить её, то прогресс может быть остановлен на века»1⁵¹.

Деконструкция очень подходит для расставания с прошлым. Как по­казывает исторический опыт науки, любая теория рано или поздно уста­ревает и вытесняется альтернативной теорией (теориями). Чем быстрее происходит эта смена (по сути, скорее устаревают выдвинутые теории), тем интенсивнее и продуктивнее оказывается научный прогресс. Это не означает, конечно, что развитие науки сплошь усеяно костями опровер­гнутых теорий. Есть здесь и преемственная связь, связь между опровергаемо-традиционным и опровергающе-инновационным. Но, несмотря на преемственные элементы и зависимости, связь эта радикальная и творчески-неожиданная. Новое в ней не вытягивается из старого (исто­рически наработанного, прошлого), а эмерджентно врывается, встраи­вается в него. Перед нами нечто вроде преемственности, пронизанной или структурированной дискретностью, связью разрыва и отрыва. Грам­матически эта ситуация покрывается приставкой пост: постмодернизм, постпозитивизм, постструктурализм и т. д. Текстуально пост может быть очень богатым, в плане времени — достаточно длительным, растянуто-процессуальным. Р-р-революционные жесты опровержения и отказа кладут лишь начало этому процессу. За ними обычно следует кропотливейшая деконструктивистская работа — как индивидуально-частная, так и коллективная (научное сообщество) — по изживанию прошлого, преодолению инерции его традиции (традиций).

Убедительнейший пример такого перехода, такого движения мыс­ли — сам постмодернизм. Вообще-то это деконструктивистская крити­ка некоторых практик и перспектив модернизма, шире — духовных ос­нов эпохи Модерна, но какая она продуктивная, богатая на открытия и прозрения, по сути тоже эпохальная.

Пост-прощание с прошлым включает в себя и то, что Деррида назвал призраками. Социально-гуманитарное познание, похоже, обойтись без них не может. Они регулярно, изнутри, из-под спуда стучатся в скорлупу исследовательской традиции, требуя внимания, тематизации, аналити­ческой развертки. Очень важно обладать тонким слухом и уметь улавли­вать это проблемное проклевывание назревшего (будущего). Ну а что такое призрак, такой, например, как призрак коммунизма в марксизме? Это некое видение, которое можно и нужно с помощью деконструкции превратить в текстуально развернутое видение.

Впрочем, совсем уйти от призраков не удается и тексту. Её аналогом там выступает метафора. В основе текста всегда лежит какая-то смыс-лообразная метафора. С выявления данной метафоры деконструкция