137 Делез ж. Логика смысла. М, 1995. С. 11.

попадают под власть основания, вновь падают. Теперь они слишком глу­боки и уже не способны ничего понимать»¹³⁸.

Самой благодатной, возможно даже менее темной «глубиной», на по­верхности («вывернутой ширине») которой постоянно возникают и срав­нительно легко устраиваются смыслы, является звуковая материя — речь. Она довольно пластична, поддается неограниченному дроблению или порционированию и создает в качестве эффекта поверхности чле­нораздельность — коммуникативное напряжение различий: предложе­ний, слов, фонем. Говорение, согласимся с Делезом, «это движение по­верхности, идеальных атрибутов и бестелесных событий»¹³⁹. Смешение звучащей речи с физической материей, «с аффектами тела: обонянием, вкусом или пищеварением», имеет место в случае шизофрении, а ещё, если вспомнить средневековую культуру, в алхимии, магически соеди­нявшей в своих пробирках вещи со словами, предметы с их образами. Вне или без мира бестелесных «эффектов поверхности» нельзя было бы отделить (абстрагировать) звуки речи от экзистенциального шума, т. е. «действий и страданий», «орально-анальных измерений», тел. «Повер­хностному» пониманию смыслов противостоит также традиция их суб­станциальной, глубинно-онтологической трактовки, такой, например: «...Так же, как своими телесными глазами человек видит реальные ма­териальные вещи, а не галлюцинации, точно так же своим умственным взором он созерцает смысл вещей, а не создает его в своей фантазии. Не будь смысла самого по себе, никакой ум не был бы в состоянии его в этих вещах узреть, они так бы и оставались бессмысленными»¹⁴⁰.

Поверхность (равно как и смыслы, на ней закрепляемые) оченьтонка, легко ранима и разрушима. Когда «производство поверхностей, их раз­множение и закрепление <...> рушится, или когда поверхность терзают разрывы и вмешательства извне ...все снова погружается в анонимные пульсации, где слова суть не более чем телесные аффекты — все про­валивается в первичный порядок, грохочущий над вторичной организа­цией смысла»¹⁴¹.

Наполненные смыслами звуки называются устной речью. Её допол­няет и развивает речь письменная. Обе речи входят в язык и часто отож­дествляются с ним, хотя сам по себе язык шире — это совокупность лю­бых знаков, содержащих и передающих информацию. Спрашивается, в какой среде — устной или письменной — смыслы чувствуют себя лучше, at home? И вообще — что здесь основательнее и, значит, первично? Тра­

138 Делез ж. Логика смысла. М., 1995. С. 24.

¹³⁹ Там же. С. 40.

^,40 Султанов А. X. Слово и термин: Пролегомены к философии имени. М., 2007. С. 41-42.

141 Делез ж. Логика смысла. М., 1995. С. 157.

диционная точка зрения считает первичной устную речь, «говорящее бытие». История явно на её стороне: письмо появилось много позд­нее, до этого безраздельно господствовала изустность. Да и актуально складывающаяся языковая ситуация говорит о том же: писание пред­полагает, т. е. имеет одним из своих обязательных условий, внутреннее (про себя) говорение. Живое слово, по устоявшемуся мнению, ближе к бытию, в нем больше присутствия («нахождения» при сути) и онтологи­ческой очевидности. Постмодернизм оспаривает традиционную точку зрения на язык, на структурное соотношение в нем устной и письменной составляющих. Пусть не в исторической, но логической перспективе он настаивает на первичности письма, доводя её до архиуровня, на кото­ром исчезает уже оппозиция объекта и субъекта.

Нас данный спор интересует только с одной стороны, а именно: какой язык — устный или письменный, позволяет выдерживать или удерживать интерсубъективность как социально-гуманитарный ана­лог объективности (всеобщности и необходимости), которой по праву гордятся естественные и технические науки. Мы не относим себя к сто­ронникам индивидуализирующего метода Риккерта, но при этом счита­ем, что интерсубъективность нельзя уподоблять тощей теоретической абстракции, бесстрастно нивелирующей своим сквозным характером фактические различия мира социального. В действительности интер­субъективность строится на силе или способности объять и удержать в коммуницирующей полноте эти бессчисленные различия.

Не приходится доказывать, что членораздельность письма более выпукла и рельефна, в ней больше фиксируемости и обозреваемости, чем в членораздельности устной речи. Различительная способность фонем (членение временное) уступает, и значительно, различитель­ной способности графем (членение пространственное). Всем извест­на пословица: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Для нас она ценна указанием на летучесть слова — прежде всего устного, конечно. «Поймать» слово писаное много легче. Гладко, без запинки, а это зна­чит и логически стройнее, аналитически прозрачнее, коммуникативно доходчивее — короче, рациональнее говорят как раз «по писаному». Что написано пером, того не вырубишь топором — с этим вряд ли сто­ит спорить. Сказанное подводит нас к выводу: письму удается с боль­шим успехом, нежели «растекающейся» устной речи, запечатлевать различия в форме многообразных нюансов и оттенков, в которых, как уже отмечалось, дьявол как раз и прячется. И не только дьявол, а сама информация, которая, как убедительно показал Г. Бейтсон, из разли­чий-то и состоит¹⁴².