121 Маркс к. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс к., Энгельс ф. Соч. 2 изд. Т. 8. М., 1967. С. 148.

122 Маркс к., Энгельс ф. Соч. 2 изд.. Т. 16. С. 27.

ктрине, истинностная «аура» пролетариата действительна не только для настоящего, но и для будущего человечества. Она светит выделением и эпистемологическим возвышением пролетариата: в настоящем — как передового отряда революционного преобразования мира, в будущем, а это, по закономерной логике истории, коммунизм, — как ниспровер­гателя всей социально-классовой структуры общества, нуждающейся в «ложном сознании» идеологии.

В свете сегодняшнего кризиса репрезентации (он в действительнос­ти был всегда — его просто не замечали или не хотели видеть) есть все основания сомневаться в том, что кто-то вообще может точно знать и совершенно адекватно представлять сами интересы рабочего класса, не говоря уже о совпадении пролетарского и общечеловеческого во всемирной истории. Есть ещё проблема истинных, а не мнимых, ска­жем, конъюнктурой диктуемых интересов, — как избежать пагубной во всех отношениях подмены? Хотя сама идея — искать (классовые) инте­ресы и меру их влияния на социальное познание, или, иначе, в упрощен­ной формулировке отвечать на вопрос: кому это выгодно? — достаточно здравая и методологически продуктивная.

Жизнь, впрочем, подтвердила худшие опасения. Классовые горизон­ты, и без того исторически узкие, уступили постепенно место партийной позиции. Вместо углубления и предметной конкретизации классово-идеологической ангажированности социального познания стал активно распространяться (насаждаться) принцип партийности. И не вообще партийности, в контексте политического плюрализма например, а ком­мунистической партийности, вульгарно сведенной до позиции той или иной коммунистической партии, в нашем случае — КПСС. Устойчивости познанию это не добавило, напротив, её стало ещё меньше, поскольку к традиционным, как бы естественным ограничениям и недостаткам со­циально-гуманитарного познания добавились ещё колебания вместе с линией партии. Беспристрастная академическая оценка вообще сошла на нет, на первый план вышло умение понять любую фразу как идеоло­гию определенного общества, класса, государства.

Перейдем теперь ко второй фигуре из нашей нововременной троицы социального познания — к Э. Дюркгейму. Но поскольку о нем уже говори­лось в онтологической части нашей работы (см. гл. I), ограничимся лишь следующим представлением. Дюркгеймовская концепция социального познания, в отличие от Марксовой, менее экстерналистская. Все вов­лекаемые в неё ресурсы не выходят в принципе за рамки когнитивного поля. Тем не менее в ней тоже есть свое «внешнее» — это «социальные факты», конститутивные характеристики которых являются «вещными», т. е. такими же плотными и явными, со своим собственным существова­нием, как и те, с которыми имеют дело естественные науки. «Что такое в действительности вещь? — ставит вопрос французский мыслитель и от­

вечает. — <...> Вещь — это всякий объект познания, который сам по себе непроницаем для ума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии выхода за пределы самого себя, пу­тем наблюдений и экспериментов»¹²³. Экстернализм социальных фактов фиксируется также в форме их принудительности, как продуктов коллек­тивной организации и феноменов интерментальной среды, по отноше­нию к индивидуальному, или индивидному, бытию людей. «...Социальным фактом, — пишет Дюркгейм, — является всякий способ действий, усто­явшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принужде­ние 1²⁴. Вещность и принудительность социальных фактов требуют соот­ветствующей познавательной установки: наблюдать, открывать их извне путем объективного научного исследования по аналогии с реальностью эмпирически-физического порядка.

Конечно же, Дюркгейм понимает, что социальное познание есть само­познание, что в сам его объект органически встроен субъект, иными сло­вами, что ученый не может оторваться от общества, которое он изучает, и занять не вовлеченную, беспристрастную вне- или над-позицию. Но он верит в самодисциплину и те правила — императивы должного, которы­ми она вооружает исследователя: «Нужно... чтобы социолог, и определяя предмет своих изысканий, и в ходе своих доказательств, категорически отказался от употребления таких понятий, которые образовались вне на­уки, для потребностей, не имеющих ничего общего с наукой. Нужно, что­бы он освободился от этих ложных очевидностей, которые тяготеют над умом толпы, чтобы он поколебал раз и навсегда иго эмпирических катего­рий, которое привычка часто делает тираническим. И если все же иногда необходимость вынудит его прибегнуть к ним, то пусть, по крайней мере, он сделает это с сознанием их малой ценности, для того чтобы не отво­дить им в доктрине роли, которой они недостойны»¹²⁵.

Перед нами, как видим, весьма репрезентативный и по-своему убедительный вариант позитивистского, или сциентистски-натуралис-тического подхода к социально-гуманитарному познанию. В XIX веке и даже в первой половине века XX на него возлагали большие надеж­ды. Но они явно не оправдались, и наступило разочарование. В начале XXI века разговоры об универсальной науке, единых критериях истин­ности (строгости, объективности) и оправданности в связи с этим пе­реноса стандартов и процедур естественнонаучного знания в область общественнонаучную стали явно не популярными, преемственности в