119 Платон. Соч.: в 3-х т. Т. 2. M., 1968. С. 163.

120 Ясперс к. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 109.

ного мира, в нем много (больше — по сравнению с другими «ступенями» или «степенями») единства, истины, блага.

Будучи высоко совершенным существом, человек утверждается в ка­честве моральной личности, т. е. субъекта, способного выбирать между добром и злом и пользоваться тем самым Богом дарованной свободой. Важно отметить, что, в отличие от Античности, где свобода воли питалась разумом и доставляемыми им познаниями, в Средние века знание уже не является необходимой и достаточной предпосылкой морального выбора. Не знание, а ориентация на Бога, повиновение заповедям Господним оп­ределяет и направляет к праведности такой выбор. Зло отрицательного исхода здесь есть не что иное, как неспособность человека любить и сла­вить Бога, быть покорным его мироустроительной воле. Чистый разум, таким образом, уступает место чистому сердцу (благой воле).

Новых моментов в интересующем нас плане не принесла с собой и эпоха Возрождения. Хотя с точки зрения предмета, которым призвано заниматься социально-гуманитарное познание, появилось много инте­ресного. Стало больше, даже много филологии и толкования текстов, что неудивительно: данная эпоха возрождала прежде всего античную литературу. Были сняты религиозные путы с чувственности, и это до­бавило немало гедонистических красок повседневной жизни. Реши­тельным и действительно результативным стал процесс избавления от власти авторитетов и, как следствие, укрепления светского, т. е. не цер­ковного, начала общественной жизни. Как эпоха гуманизма, Возрожде­ние развивало практический и теоретический индивидуализм, содейс­твовало личностному росту человека, поощряло уважение его личного достоинства. В общеисторической перспективе указанные характерис­тики можно рассматривать в ряду истоков или корней будущего Нового времени.

Новое время добавило к едва наметившемуся в предыдущие эпохи предметному (по дисциплинарной принадлежности — социально-гума­нитарному) «что» мощное и вполне определенное методологическое «как». В результате впервые четко обозначилась проблема, а через неё — и специфическая сущность социального познания. Но произошло это не сразу, не на переломе эпох и не в виде одной какой-то исследова­тельски-прорывной кампании. Понадобилось немало времени и под­готовительной (предметно убеждающей) работы, прежде чем вопрос о социальном познании стал всерьёз занимать научное сообщество. Тому способствовало много разных факторов, главными среди которых были: достаточно высокий уровень дифференциации наук, начавшийся с так называемого распочкования знаниевой амальгамы философии ещё в античности; прогрессирующее (и прогрессивное — тоже) подчи­нение природы обществу, сужение первозданной, или «первой», приро­ды и расширение рукотворной, или «второй», природы; внушительное

историческое возвышение человека, сделавшее, среди прочего, оче­видными и все более решительными его субъективные инвестиции в познавательный процесс — вне зависимости от предметной (природа, общество, человек) направленности последнего.

Нововременное «наступление» на природу, или специфическую сущ­ность социального познания не было концентрированным, т. е. особо интенсивным и фронтальным. Разрозненные дискуссии и альтернатив­ные предложения выявляли её постепенно и фрагментарно, удачными находками и эмерджентными рывками. Появлялись отдельные штрихи, затем они складывались в пеструю мозаику, а уже за ней обозначался (просматривался) некий парадигмальный транзит. Но и он не был од­нородным, в нем боролись, сходились в теоретико-методологической схватке различные дискурсивные тенденции. Их было много, непринци­пиальных, главных три, обозначаемых, по сложившейся традиции, име­нами отцов-основателей: Марксом, Дюркгеймом, Вебером.

Различия и различения на этом, однако, не заканчиваются. Перед нами очень разные, чтобы не сказать — противоположные, исследова­тельские подходы и практики. Отношение к природе (специфике) соци­ального познания у них, соответственно, тоже разное. У Маркса и Дюрк­гейма оно в целом экстерналистское, а это значит — активно вводящее в познавательный процесс внешние факторы или обстоятельства.

Для Маркса таким фактором выступали социальные интересы, стоя­щие за ними классы и отношения собственности, материально-экономи­ческие условия жизни индивидов. Социальные интересы — призма, сквозь которую познающий субъект смотрит на действительность, мир человека и общества прежде всего. Поскольку интересы эти всегда узки (имеют конк­ретно-исторические ограничения и не совпадают с общечеловеческими) и своекорыстны (у господствующих классов — эксплуататорские), то они не просто преломляют, а искажают истинное положение вещей. В результате социальное познание приобретает идеологическую определенность, ста­новится идеологией. По сути — иллюзией, тщательно маскирующей свое происхождение (материальные корни, объективные противоречия обще­ственной жизни) и истинное предназначение (апологетическую защиту су­ществующих классово-антагонистических порядков).

Идеологи, призванные теоретически оформлять интересы своего класса, часто вносят в свою работу умышленные искажения и намерен­ные преувеличения. Но сам этот процесс — продуцирование идеологи­ческих иллюзий, таких сознательных инвестиций не требует. «...Не сле­дует думать, — писал Маркс об идеологах мелкой буржуазии, — что все представители демократии — лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа де­лает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех

границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и поэтому теоре­тически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение»¹²¹.

Итак, если следовать Марксовой мысли, идеологическое отражение представляет собой в каком-то смысле объективный процесс, процесс социально обусловленного искажения. Можно зафиксировать даже определенное соответствие между социально превращенной действи­тельностью и идеологически превратным её отражением. В каналы дан­ного соответствия попадают также объективно-истинные зависимости. Чем прогрессивнее класс, чем меньше исходящего от него угнетения и властного давления, тем их больше и они четче. Обездоленность, тем не менее, не является гарантией социальной истинности. Маркс показал это на примере накопленного до него идейного материала, касающего­ся эксплуатируемых классов, угнетенных трудящихся масс. Определя­ющее его черты — радикальный критицизм, утопизм, социалистическая мечтательность, прекраснодушная идейность, морализаторство в воп­росах экономики и политики, вдохновенная проповедь «распредели­тельной справедливости».

Свое учение Маркс позиционировал не как идеологию, а как тео­рию, как «критическое познание исторического движения, движения, которое само создает материальные условия освобождения»¹²². Добавьте сюда Марксову веру в освободительную всемирно-истори­ческую миссию рабочего класса, добавьте и станет ясно, почему так легко, уже в рамках марксизма-ленинизма, пролетарская (социалис­тическая, коммунистическая) идеология была однозначно определена как истинная, единственно научная, как собственно наука и противопо­ставлена в этом своем качестве всем прочим идеологиям как ненауч­ным, превратным, ложным. Формула данного определения-противо­поставления хорошо всем известна: «Учение Маркса всесильно, пото­му что оно верно». Развернутая его аргументация тоже не отличается особой изобретательностью: правильное, т. е. точное и адекватное, от­ражение исторического процесса, общее выражение «действительных отношений происходящей классовой борьбы»; совпадение интересов рабочего класса с потребностями человечества, его прогрессивного развития. Проще говоря, заняв или встав на позицию пролетариата, можно уже не беспокоиться о правильном направлении мысли, невоз­можность левых, правых и многих других уклонений от истины при этом тоже гарантирована. Важно отметить, что, согласно марксистской до­