Глава 3

ЭПИСТЕМОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНОГО: ДЕКОНСТРУКТИВИСТСКОЕ ЧТЕНИЕ ТЕКСТОВ

Начнем с терминологических разъяснений или уточнений. Термин «социальная эпистемология» ассоциативно настраивает на собствен­но социальное знание или познание. Однако есть традиция, и она сви­детельствует, что, кроме знания социального, существует ещё знание гуманитарное. Различение это оправданное и методологически про­дуктивное. Но как бы с внутренней стороны, по эту сторону границы — того, что демаркирует мир людей и мир вещей (природных и «чисто» технических). Мир людей — это, по-другому, мир социального, соци­ального как единства субъективно-человеческого и интерсубъектив­но-общественного — с явным доминированием второго над первым (см. гл. 1). Подведение индивидульного (индивидного) под обществен­ное в чем-то нивелирует уникальность того и другого, но зато укрупняет, делает фиксируемой их историческую соположенность, их коммуни­кативную размыкаемость друг на друга. Так что, говоря о социальной эпистемологии, мы будем иметь в виду всю массу гуманитарного и со­циального, гуманитарно-социальное познание в целом. Такой по сути комплексный подход позволяет сосредоточиться на действительно сущностной специфике познания человека и общества.

Социальное познание: вехи осмысления

Отличие мира людей от мира природы было замечено давно. Сво­их «физиков» и «лириков» (а именно в такой оппозиции можно выявлять

специфику социального познания) имела уже Античность. Древнегре­ческие философы «физиса» искали первопричину всего сущего в тех или иных «натуральных» первоначалах: воде, как Фалес, воздухе, как Анаксимен, огне, как Гераклит, сразу воде, воздухе, земле и огне, как Эмпедокл, атомах, как Левкипп и Демокрит. Однако физис у античных мыслителей был весьма специфическим — космоцентричным, и это смягчало его оппозицию человеку и обществу. Человек в этой перспек­тива оказывался микрокосмом, или «малым миром», повторяющим в миниатюре «большой мир» — «упорядоченную часть» Вселенной. Уст­ройство и функционирование общества также в конечном счете опре­делялись порядком космоса. Смена форм правления (как у Полибия, например: монархия — царство — тирания — аристократия — олигар­хия — демократия) походила на круговорот «корней вещей» в природе. Наблюдалась, впрочем, и обратная зависимость, особенно по линии расстройства общественного порядка: ухудшение нравов, например, неизбежно отзывалось нарушением космической гармонии, начиналась тысячесолнцевая засуха или вселенский потоп.

«Лирики» Эллады в лице Сократа и сократиков, хоть и не отменяли космоцентризм, но явно смещали проблемный акцент — с натурфи­лософии на «практическую философию», в предметном смысле — на культуру: этику, политику, воспитание, риторику и т. д. Философия с их помощью начала отождествляться с собственно человеческой мудрос­тью, т. е. знанием, «какое человек может иметь по поводу человека же». При этом различие между божественной и человеческой мудростью не только не отрицалось, но всячески подчеркивалось. Знаменитое «знаю, что ничего не знаю» — убедительное тому подтверждение. Различимо оно и в семантике: философия — только любовь к мудрости, а не сама мудрость, коей, по определению, обладают одни боги.

Сократовский призыв познать самого себя конституировался как ключ к познанию всего мира, структурно — человека, общества, приро­ды. Из акцента на познающем самого себя человеке рос этический ин­теллектуализм сократиков: знание всегда добродетельно, порок, зло — все это от незнания, темноты, невежества. Тем самым утверждалось единство социально-гуманитарного знания и гуманизма, а валюатив-ность постулировалась в качестве обязательной (нормативной) опреде­ленности процесса познания.

Ни методологического (как познается), ни финально-телеологиче­ского (убедительность и признаваемость получаемых результатов) ас­пектов тут ещё не выделяется. Исследуемая реальность находится во власти синкретического изоморфизма: искомая истина везде одна и та же — объективная, эйдетически вознесенная, разумно самодостаточ­ная, светоносно совершенная. Не дифференцировался, под стать ис­тинностно однородной реальности, и метод исследования (познания),

он везде оставался одинаковым, равно как и успешным, — майевтикой, или искусством принятия родов у познающей души.

Социально-гуманитарная специфика подчеркивалась, да и то не­осознанно, имплицитно, лишь определенным предметным предпочте­нием. Сократ, в частности, говорил: «Местности и деревья ничему не хотят меня научить, не то что люди в городе»"⁹.

Теоцентризм Средних веков, пришедший на смену космоцентриз-му Античности, ничего принципиально нового в понимание специфики социального познания не внес. Вера, провиденциальная воля выдви­нулись на первый план во всех предметных областях. Их общей чер­той стала тварность — одновременно сотворенность и падшесть. По отношению к верховному существу — Богу, все тлен и суета сует. На­ука в качестве суверенного занятия не только не приветствуется, но нередко рассматривается даже как дьявольское наущение. Что в об­щем-то понятно: согласно Библии — книги ключевой для средневеко­вого образа жизни, грехопадение человека началось ведь не с самого по себе вкушения запретного плода, а с приобщения к древу познания (добра и зла).

Тем не менее наука в Средние века не отвергалась и не закрывалась — у неё там было свое место. Средневековый мыслитель, занимаясь поис­ками истины, искал в действительности законы, по которым Бог сотво­рил этот мир. «Познание, — писал в данной связи К. Ясперс, — как бы следование мыслям Бога. Ведь Бог, будучи творцом, присутствует, по словам Лютера, и во внутренностях вши»¹²⁰. Так что истовый средневе­ковый ученый вдохновлялся благодатью провидения и промысла Зодче­го, его не оставляло чувство причастности к божественному замыслу и высшему совершенству.

Определенные виды на социальное познание и его специфику откры­ваются здесь, пожалуй, только с позиции человека, который, согласно Библии, создан по образу Божию и поставлен владыкою над всеми про­чими тварями: зверями земными, птицами небесными, рыбами морски­ми. Все они отданы в руки его — для наречения и реального обладания.

Теологическая мысль, в лице Августина Блаженного например, ис­кусно вписала царственную (господин и повелитель) привилегирован­ность или выделенность человека в онтологическую лестницу бытия. Бог есть summa essentia — высшее бытие, Благо всех благ. Различные ступени бытия определяются разной удаленностью от Совершеннейше­го Существа. Чем ближе к Богу, тем больше бытия и совершенства. Из всех земных существ ближе всего к Богу человек. Он выше всего твар­