36 Latour в. We Have Never Been Modern. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1993. P. 8.

Латура, — имманентный Общественный Строй, позволявший свободно творить (создавать и принимать) собственно человеческие законы, не оглядываясь на природу, на те знаки (расположение звезд, полет птиц и т. д.), которые она подавала когда-то до-модерному человеку.

Совмещение социальной свободы (человека) и физического гос­подства (над природой) оказалось достаточно эффективным (без­условно возросло материальное богатство общества), но сравнитель­но недолгим. Природа в очередной раз проявила свою эволюционную изворотливость. Её ответ на эксплуатацию не замедлил сказаться. В те­оретическом плане — концом представлений о безграничности природ­ных ресурсов, в практическом — разрушением экосистем или экоцидом (по аналогии с геноцидом), участившимися природными катастрофами и перспективой широкомасштабного голода.

Впору, сокрушается Латур, становиться реакционером. Выбор неве­лик: либо социальный обскурантизм (отказ от попыток положить конец господству человека над человеком) либо экологический обскурантизм (отказ от выступлений против господства человека над природой). И то и другое — антимодерное, но можно понимать и шире — несовременное.

Сам автор настаивает на пролиферации гибридов, на взаимном опо­средовании природного и культурного, на формировании единого по­нятия «природа-культура» («общество-природа»), на «царстве Сере­дины» — короче, на радикальной гибридизации этих двух миров, на Великом Смешении, если выражаться по аналогии с Великим Противо­стоянием. С одной стороны, он отвергает нетронутость или отдельность природного, с другой — автономность социального от природного. Культура как «артефакт, созданный путем вынесения природы за скоб­ки», — вещь на самом деле невозможная.

Некоторые считают, что Латур, вызывая духов смешения, гибриди­зации, намеренно, в провокационных целях подогревает наш интерес к природно-культурным монстрам и артефактам. Но это не так. Процесс, что называется, пошел. Гибридизация («монстрификация») уже пробила дорогу в нашу жизнь, в повседневное существование человека. Латур оказался просто более наблюдательным, чем другие. Он не без осно­ваний ставит вопрос о коперниканской контрреволюции — «движении, заставляющим объект и субъект вращаться вокруг практики квазиобъ­ектов и медиаторов»³⁷.

Трудно избавиться от ощущения каких-то фундаментальных измене­ний в данной области. Биотехнологии и генная инженерия уже творят чудеса. С их помощью естественность свободного выбора для человека (человек по определению свободен — это великий Кант) превращается в предпочтение и выбор «естественного» человеком: пола, расы (цвета

37 Ibid. Р. 79.

кожи, типа волос, разреза глаз и т. п.), в скором будущем, наверное, — своего собственного клона. «Природа, — замечает в данной связи М. Бертильссон, — уже не судьба, а выбор»³⁸.

Промышленность сегодня создает материалы с заданными свойс­твами. Скоро, видимо, мы будем выбирать («создавать») и ребенка с заданными свойствами. Банки генов для этого уже создаются. Зачатие в пробирке с последующей имплантацией «гомункулуса» в донорское материнское тело («утроба напрокат») — новость на сегодняшний день уже состоявшаяся. Впрочем, там, где общественное сознание ещё смущается пестиками и тычинками, эта новость может просто шоки­ровать. Когда-то с легкой руки Гегеля мы много говорили о «хитрости разума». Сегодня, похоже, этот дискурс устарел: на смену «хитрости разума» уверенно идет «хитрость природы». И она ещё более коварна (хитрость в квадрате), ибо навязывает себя «технологическими рука­ми» самого разума.

Последствия нынешней натурализации социального, Великого Сме­шения культурного и природного ещё не ясны, но с уверенностью можно предсказать, что нас ожидает много сюрпризов. Строго говоря, полного отделения социального от природного никогда не было и в рамках Вели­кого Противостояния. И тогда, в эпоху Модерна, было конвенциональ­ное принятие неких параметров природного в качестве точек отсчета (может, лучше и точнее — отталкивания) для социального, его «естест­венных практик». Вот только некоторые из них: социальные импликации (хотя бы в виде соответствующих пособий) болезней тела и души, осо­бая социальная забота о матери и ребенке, уважение к старости, пра­во физически немощных родителей на заботу со стороны детей, право уходить на пенсию по достижении определенного возраста и пр. Но все это, даже вместе взятое, не отменяло автономии социального — она оставалась достаточно высокой и прочной во все времена. Отделение социального от природного позволило рационализировать (коллектив­ная рациональность) первое и, как следствие, ввести ответственность, отчетность и контроль в человеческие дела. В обществе, построенном «по природной модели» (М. Стратерн), т. е. там, где преобладают лич­ные отношения с их симпатиями и антипатиями, эмоциями и чувствами, ответственности (этой оборотной стороны рационализации) всегда не хватает — она заменена преданностью и лояльностью.

Наступление природного на социальное фиксируется сегодня пов­семестно. Браки гомосексуалов и лесбиянок — яркое тому подтвержде­ние. Они расшатывают — медленно, но верно — «нормальную практику» (теперь это «новая нормальность») и устоявшийся социальный институт