398 Eco u. The Role of the Reader. Explorations in the Semiotics of Texts. Bloomington and London: Indiana University Press, 1979.

399 Барт p. Мифологии. M., 2000.

400 Criticism in Society: Interviews with Jacques Derridaetal. N.Y, l: Methuen, 1987. P. 84.

Опыт различения текстов — своеобразный протест против скоростного ритма современности, при котором способность размышлять, не отклоня­ясь от предмета размышлений, заменяется способностью переключаться или произносить общие фразы, далекие от того, чтобы стать событием, прежде всего в жизни самого критика. Критик не относится к языку как пользователь или потребитель, который забывает о сказанном или прочи­танном сразу после получения информации, удовлетворившись впечатле­ниями с первого взгляда, но постоянно чувствует и осознает присутствие языковой стихии, захватывающей поверхностностью изложения, запуты­вающей неопределенностью, и все-таки провоцирующей на бесконечную рефлексию по поводу общества, его истории и собственной биографии.

Субъект критической интерпретации: опыт незнания

Критик в современном понимании слова отличается от других способ­ностью ориентироваться в символическом пространстве культуры, по­нимать многообразие и своеобразие дискурсивных практик. Другие, как правило, осваивают ограниченный набор дискурсов, связанных со специ­ализацией, идеологией, предпочтительной жизненной позицией, усвоен­ными ценностями, нормами и идеалами. Критик, благодаря своему неос­лабевающему интересу к языку культуры и способам артикуляции знания, выходит за пределы «естественного» набора дискурсов, необходимого для нормальной деятельности в пределах сложившегося социального по­рядка. Значит ли это, что критик знает больше, чем другие? Да, если под знанием понимать лингвистическую компетентность, умение работать с языковыми конструктами, освобождать актуальные явления культуры от «наговоренного» раньше, не идти на поводу у языка, а вскрывать логи­ку развития языковых клише, проблематизировать автоматизмы в речи, восприятии, обсуждении. Знание критика строится на недоверии к «само собой разумеющимся» или «авторитетным» утверждениям и идеалам, на способности подозревать существование «подводных» течений, скрытых смыслов в том, что считается нормой. Любая норма зиждется на доверии к языку культуры, на привычке приписывать тем или иным символам статус истины, функцию регулятора социальных взаимодействий. Критик воздер­живается от общепризнанного знания с целью достичь знания, лежащего в основе повседневных практик. Таков подход М. Фуко, который рассмат­ривает репрессивную функцию рациональных дискурсов, производящих одновременно социальный порядок и девиации, организующих речь путем селекции того, что поддается социальному контролю. Таково общее на­правление семиотического анализа, выявляющего в бесконечном процес­се прочтения информационных сообщений и художественных произведе­ний мини-мифы — результат фиксации внимания индивида или аудитории на вербальных и образных конструкциях, лишенных контекста, оторванных

от реальных событий, представляющих собой готовые этикетки для обоз­начения настроений, чувств, мыслей. Таков метод деконструкции Ж. Де-ррида, который возвращается к истокам оформления смыслов, разбирая интерсубъективные символические образования до элементов, позволяю­щих проследить действие всевозможных субъективных факторов.

Субъект критической деятельности в большей степени напоминает ученого-позитивиста, чем пророка, вдохновляемого знанием свыше, или же просветителя, эмоционально захваченного борьбой с существующими предрассудками, увлеченного эмансипирующей ролью знания. Критик-интерпретатор не вещает, но исследует, не испытывает эйфории от собс­твенных идеалов, но скрупулезно, шаг за шагом распутывает языковые ла­биринты, его стиль — проза, детализирующая происходящее, а не поэзия, наполненная метафорическими открытиями. Вместо осуждения, оконча­тельных вердиктов он занимается описанием действительности, его крити­ка ненавязчива и ни к чему не призывает. Однако если в сравнении с обы­вателем критик-интерпретатор тяготеет к научному подходу, то в сравнении с представителями академической среды интерпретатор приближается к обывателям, не испытывающим потребности в теоретических конструкциях. Знание отличает критика от повседневных «наивных» интерпретаций, а опыт незнания — от теоретического подхода, изначально детерминированного готовыми схемами или моделями обработки фактического материала. Со­знание критика непарадигмально, его деятельность напоминает движение в темном лесу, на неизвестной территории, без компаса или карты. Как пишет М. Фуко, «у меня нет ни общей теории, ни надежного инструментария. И по­тому я двигаюсь на ощупь, я, как умею, создаю инструменты, предназначен­ные для выявления разных объектов. То есть объекты в известной степени предопределены тем, насколько хороши или плохи изготовляемые мною инструменты. Они надуманы, если плохи мои инструменты. И я пытаюсь подстраивать свои инструменты под объекты, которые, как я полагаю, от­крываю, и после этого исправленное орудие выявляет, что объект, который я прежде определил, вовсе не был таковым, и вот так я, спотыкаясь, бреду от книги к книге и говорю это из книги в книгу»⁴⁰¹.

Опыт незнания — профилактика против догматизма, проявляющегося в неосознанной унификации явлений культуры, сведения всего многообразия способов существования, самовыражения, восприятия действительности к общему знаменателю, формуле, рецепту. Незнание —признание условности любого окончательного знания, ограниченности собственной позиции, при­знание «человечности» процесса рефлексии, отсутствия привилегированной позиции. Это опыт «открытого» мышления, которое проходит через испыта­ние неопределенностью, незапрограммированностью поиска и заканчива­ется формулированием одной из возможных точек зрения. Опыт незнания

Фуко М. Власть и знание//Интеллектуалы и власть. 4. 1. M., 2002. С. 286-287.

пронизан изначальной неопределенностью жизни, которая не исчезает пос­ле того, как критик ставит финальную точку в своей речи. Финальная точка в собственном смысле невозможна. Финальная точка мгновенно делает критика приверженцем той или иной школы, направления, дискурса. Одна­ко стремление к «точке» как к преодолению смысловой неясности и нераз-личенности, проработка неопределенности на рациональном уровне, ответ на вызов уже известного без претензии на окончательный ответ — все это элементы критической интерпретации. Критик начинает с незнания и закан­чивает незнанием, или, лучше сказать, спокойным отношением к результа­там собственных исследований, «усердной непринужденностью» (М. Фуко). Незнание в данном случае — не растерянность, не дефицит знания, а инди­катор пластичности мышления, не устающего изобретать, открывать новые ракурсы видения в ответ на процессы в языке культуры, не прекращающем производить новые и новые ловушки сознания.

Критик-интерпретатор не протестует, но является олицетворением протеста против социальной системы, против механизмов системного распределения за каждым человеком ограниченного запаса знания. От­казываясь довольствоваться знанием, которое позиционирует человека в качестве специалиста, приверженца той или иной идеологии, пред­ставителя определенной культуры, интерпретатор создает критическую дистанцию по отношению к социальной действительности, где все роли заранее продуманы, предсказуемы, основываются на взаимных ожида­ниях. В рамках социальной системы даже критику отведена своя роль: быть непримиримым, обличать, указывать на горизонты, напоминать об идеалах, обращаться к аудитории свысока, издалека. Роль «исключения из правил» вписывается в социальную систему без каких-либо потрясе­ний для этой системы, благодаря своей предсказуемости, твердости за­нимаемой позиции, которую можно использовать в качестве очередного образа СМИ, тиражировать, приучать массовую аудиторию к одновре­менному сосуществованию согласия и протеста. Интерпретатор, напро­тив, неуловим. Его позиция — позиция междуизма, осознанное движение за пределы каких-либо границ, освобождение от типологий, придуман­ных другими или созданных собственной категоричностью. Все знают, интерпретатор не знает, но именно это незнание позволяет ему не замы­каться в рамках идейных, нормативных систем, стремиться не к власти или безопасности, но к пониманию того, что происходит, не к сохранению системы за счет мысли, но к сохранению процесса рефлексии за счет расшифровки популярных символических конструкций. Критик-интер­претатор не играет роль «исключения из правил», он относится к любому культурному тексту как к «исключению», которое требует для своего про­чтения трансформации сознания, отказа от наработанного опыта в виде обобщений и в то же время внутренней, субъективной напряженности, актуализирующей запас его интеллектуальных и эмоциональных возмож­

ностей. Интерпретация всякий раз начинается заново и имеет смысл как процесс понимания, который не вписывается в общепризнанную систему распределения, получения и использования знания.

Постутопическая интерпретация: время понимания

Идеалом социального субъекта в контексте новой модели социальной критики является субъект, способный абстрагироваться не столько от по­вседневности как таковой, сколько от повседневных эмоций спонтанного не­приятия непонятного, чужого и доверчивого отношения к самопонятным яв­лениям своего культурного ареала. Если традиционная критика начинается с опыта отчуждения, то современная — с опыта понимания. Опыт отчуждения заставлял индивида говорить не так, как все, выражать индивидуальное ви­дение ситуации. Опыт понимания есть выход из состояния массового гипно­за общества масс-медиа, поскольку противопоставляет потребительскому сознанию аналитическое наблюдение и просвещенное воображение. Так же как опыт отчуждения неразрывно связан с чувством одиночества, опыт понимания дистанцирует человека от массы людей, погруженных в свои символические миры. Однако, в отличие от опыта отчуждения, критическая интерпретация настроена на непрекращающийся обмен идеями, точками зрения, сублимирующими любую радикальную или революционную интен­цию в динамичную стихию человеческого разговора, общения.

В традиционной критике разговор приобщает человека к новому миру, к новым правилам социального общежития. Критика постулирует необходимость радикально иной жизни, для осуществления которой тре­буется целеустремленность, воля к достижению единой цели. В совре­менной критике разговор приглашает к социальному взаимодействию в собственном смысле слова, освобождает от анонимности и случайности столкновения социальных атомов. Критика создает новую среду, пуб­личную сферу, где критиком-интерпретатором в принципе может быть каждый, кто готов учиться сложному искусству слушать других, анализи­ровать высказывания, выбирать приемлемые темы и стили обсуждения, способы самовыражения, кто допускает возможность пересмотра своей точки зрения, если для этого имеются разумные основания.

Сказанное не означает, что модель социальной критики как интерпре­тации полностью исключает утопизм дискурсов предыдущих эпох. Здесь присутствуют свои завышенные ожидания. Традиционная критика пола­гала, что разговор, воинствующее, острое слово способно стать оружи­ем против инертной действительности, запустить механизм воплощения идеалов. Современная критика также во многом уповает на разговор, но разговор, который создает особое коммуникативное пространство, осо­бое настроение, выбивающееся из рутины будней установкой на непред­убежденное, «не присваивающее» понимание, без монологов свысока.

Современное постутопическое мышление доверяет разговору, который, несмотря на возможную остроту затрагиваемых вопросов, не способен привести к агрессии, унижению человеческого достоинства, подавлению творческих возможностей. Уметь критиковать означает не спешить от­рицать, но уметь воздавать должное за любое достижение человеческой культуры или индивидуального сознания; уметь критиковать — уметь ви­деть возможности для позитивных изменений, помогать другим увидеть эти возможности. «Мы должны рассматривать критику не как оскорбле­ние, не как выражение презрения или желания унизить, а как величайшее уважение, которое одно разумное существо оказывает другому разум­ному существу»⁴⁰². Критическая интерпретация противоположна высо­комерным отрицаниям, как и молчанию людей, которым нечего сказать, невосприимчивым к происходящему в историческом времени.

Новый человек современной социальной критики должен уметь раз­говаривать — разговаривать от своего собственного имени (оставляя за рамками интерпретации расхожие представления) и разговаривать с дру­гими (оставляя за рамками коммуникации эгоцентрические настроения). Именно такой разговор, включающий презумпцию смысла другой точки зрения, интеллектуальную честность (стремление прояснить собственную позицию для других и для себя), открытость новым фактам и ситуациям, является вызовом традиционному мышлению, доверяющему абсолютам и единственно правильной позиции объективного наблюдателя. Это тот вы­зов, ответ на который не-может быть дан раз и навсегда, не постулируется в виде продуманного заранее алгоритма, но предполагает индивидуальный и совместный поиск. «Мы никогда не сможем быть последовательными сторонниками ни мультикультурапизма, ни индивидуализма, ни простыми коммунитаристами, ни либералами, как не сможем быть приверженцами только современности или только постмодернизма. Мы должны быть то тем, то другим — в зависимости от того, что требуется в данный момент времени для поддержания равновесия»⁴⁰³. Уметь критиковать — значит уметь понимать ценность человеческих жизней не вообще, а здесь и сей­час, реагировать на конкретные критические ситуации, не усугубляя их словами и не принося в жертву словам реальное положение вещей.

На смену утопическим замыслам, обладающим мобилизующим единс­твом наглядной цели, приходит разговор, который перестает претендо­вать на социальную инженерию, перекройку реальности по тому или иному образцу. Однако в процессе этого разговора создается особая «речевая ситуация», противодействующая гипнотическому воздействию массовой культуры и подавляющему влиянию социальной системы. Разговор ос­вобождает от предопределенности ролевых отношений, от релаксации