6

№№ страниц вверху (предшествуют тексту)

Социальное: истоки, структурные профили, современные вызовы / под общ. ред. П. К. Гречко, Е. М. Курмелевой.

УДК 316.3/4 ББК60.5 С54

— М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. — 440 с.

ISBN 978-5-8243-1107-5

Работа посвящена исследованию социального (социальности) как смыслоозначенного бытия, конституирующегося в координатах коммуникации и её диспозиционной инфраструктуры. Подробно освещены онтологический, телеологический, эпистемологический и аксиологический аспекты мира социального. На основе соответ­ствующих культурных кодов выделены три типа социальности: кол­лективизм, индивидуализм, плюрализм. Много внимания уделено современной (постмодерной) структурализации плюралистической социальности, представленной информационно-коммуникативным обществом, обществом риска, обществом спектакля, обществом возможностей и постсекулярным обществом. Особую актуальность работе придает дискурсивно-понятийный анализ вызовов социаль­ного, прежде всего самой современности, а также глобализации, контрфактической альтернативности, множественной идентичности, фундаментализма, интерпретативной постутопичности, трансцен­дентности и проспективной гендеризации общества.

УДК 316.3/4 ББК60.5

Isbn 978-5-8243-1107-5

© Гречко П. К., Курмелева Е. М., общая редакция, 2009

© Коллектив авторов, 2009

С. 3

ВВЕДЕНИЕ

Мир социального... У актуальности этого предмета есть два относи­тельно самостоятельных плана. Первый имеет дело с собственно (соци­альной) философией, в которой социальное, социальность — непрехо­дящий предмет «предельного» вопрошания. Рефлексивно-критический потенциал этого вопрошания постоянно, а значит и актуально подпиты­вает философский дискурс, содействуя обновлению и успешному раз­витию всей его ключевой проблематики. Второй план ориентирован на социально-гуманитарное знание в целом. Здесь проблема социального выполняет регулятивную, или мировоззренческо-методологическую функцию, особенно важную, для нас во всяком случае, в ситуации кри­зиса, если не коллапса, марксистской исследовательской программы. Кроме того, социальное — как культурно-цивилизационное — входит важной детерминантой в «состояние» постнеклассической рациональ­ности, одинаково релевантной любому действительно современному процессу познания. И наконец, осмысление социального, его природы и структуры помогает обойти ловушки «разобществления» (асоциаль­ности), которые тянет за собой наше перестроечное разгосударствле­ние всего и вся.

Проблемная актуализация мира социального не может не считаться с тем обстоятельством, что по этой теме, всей совокупности непосредс­твенно относящихся к ней вопросов написано и сказано уже немало. Не обречена ли в таком случае наша исследовательская затея на три­виальное «умножение сущностей», а если проще и жестче — очередную теоретическую жвачку? Тем более что авторы, прямо скажем, не ставят перед собой задачу пересмотреть или превзойти все до них написанное в данной области.

Что ж, постараемся объясниться. Тем более что такая самоотчет­ность вменяется нам в обязанность рефлексивной природой самого философского знания. Его универсальное сомнение, в том числе и по отношению к самому себе, давно и хорошо себя зарекомендовало.

Социальная философия безусловно обладает неким запасом общих, т. е. разделяемых большинством принципов, идей, взглядов. Они её конституируют, т. е. сохраняют и преемственно ограждают как академи­ческую и учебную дисциплину. Но развивается социальная философия

С. 4

не за счет пополнения банка таких идей и принципов, а через выявление и всестороннее осмысление каких-то разногласий, напряжений, раз­рывов и обрывов — словом, гетерогенности, смысловой нюансировки предмета исследования.

Вот что говорят в данной связи современные классики. М. Фуко: «Не в том ли состоит дело философии, чтобы узнавать — вместо того, что­бы узаконить уже известное, — как и до какого предела можно было бы мыслить иначе» (курсив наш. — П. Г.). Ж.-Ф. Лиотар: «Любое высказыва­ние нужно удерживать только тогда, когда оно содержит отличие (курсив наш. — П. Г.) от известного ранее и поддается аргументации и доказа­тельству». Ж. Делез: «Современная жизнь такова, что, оказавшись пе­ред лицом наиболее механических, стереотипных повторений вне нас и в нас самих, мы не перестаем извлекать из них небольшие различия, варианты и модификации (курсив наш. — П.Г.)» Н. Луман: «То, что всякое наблюдение соотнесено с различениями, объясняет смысловое богатс­тво мира»; «Наблюдать — значит просто ...различать и обозначать».

Мыслить несколько иначе, по-другому что-то освещать, выделять и развивать специфику своего подхода, когнитивно диссонировать от­личным (отличающимся) видением рассматриваемых проблем — иных, более сильных претензий или целей на наш исследовательский гори­зонт мы не выставляем. Иначе говоря, очередной (пусть так) труд по фундирующей проблематике мира социального может быть оправдан лишь одним — стремлением к развивающей диверсификации, т. е. к умножению различий, росту разнообразия, утверждению права быть другим. Последнее, полагаем, является не только общегуманистиче­ским, но и специфически академическим правом. Когда нас призывают не размениваться на мелочи или детали, иначе — различения и разли­чия, то забывают, что как раз невыявленные, неэксплицированные дета­ли стоят на пути конкретного анализа конкретной ситуации. На уровне общих рассуждений, абстрактных фраз и положений вообще нет про­блем — одна беззубость, банальность и тривиальность. Ну разве мож­но спорить с тем, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным? Или — что «хорошо иметь домик в деревне», «жить дружно» и «чаще встречаться». Разумеется, различия различиям рознь. Можно просто «до кучи», а можно — на основе «различения», или имманентной внутренней дифференциации, самой проблемы. Мы старались ориен­тироваться на второе. Не будем, однако, лукавить: кроме стремления к пролиферации различий самих по себе, мы рассчитываем также и на другой, более значимый эффект — на провокативное стимулирование к продолжению, дальнейшей работе над проблемой, притом в самых раз­ных направлениях и формах. В духе Ж.-Ф. Лиотара, если будет позво­лено нам так высоко поднимать планку: «То, что он [текст] делает, — аф­фективный заряд, содержащийся в нем и передаваемый им. То, что он

С. 5

вызывает к действию, — трансформация этих потенциальных энергий в нечто иное: другие тексты, но также — картины, фотографии, фильмы, политические действия, решения, вдохновение любить, отказ подчи­няться, экономические инициативы».

Различия когерентны не только современному дискурсу, но и со­временному читателю. Ведь он сегодня уже не прежний потребитель, а пользователь, user. Жизненная доминанта последнего — самовыраже­ние, самоутверждение, подчеркивание своей значимости, своей инди­видуальности, своего самостоянья. Пользователь не любит потреблять готовое — он предпочитает готовить по своим рецептам, извлекать из предлагаемого то, что его интересует конкретно и лично, притом «здесь и сейчас». Он именно пользуется — употребляет для своей надобности, ищет выгоду. Как субъект, пользователь претендует на «право голоса» не только в политике, но и в культуре, в интеллектуально-познаватель­ной сфере. Его свобода выбора требует все нового и нового материала. Пролиферацией различий мы такой материал ему и создаем.

Стоит обратить внимание на ещё одну разновидность различий — страноведческую. Связана она с тем обстоятельством, что адекватным и конкретным референтом теории как системы объективного и обосно­ванного знания о действительности может быть только развитый объ­ект. Увы, отечественные реалии на такую развитость претендовать часто не могут. Назвать наше общество обществом возможностей, к примеру, нельзя. Невольно приходится обращаться к зарубежному (западному) опыту. И фиксировать тем самым различия между обществами, находя­щимися на разных этапах или уровнях развития.

Мы с симпатией относимся к различиям не только внешним (между нашей скромной работой и другими многочисленными работами), но и внутренним (в пределах настоящей работы). Об этом стоит сказать осо­бо. Настоящая монография написана коллективом авторов. У каждого, естественно, свой почерк, свои акценты, своя проблемная «окантов­ка» предмета исследования. Кто-то любит лаконичность — выделять и анализировать факты, кому-то больше нравятся пространные нарра-тивы, связанные с ними тенденции и перспективы. Признавая это как данность, мы тем не менее договорились, что в изложении материала будем придерживаться следующих основных ориентиров (они, наде­емся, позволят выдержать единую — именно социально-философскую определенность исследования): 1) доходить во всем до «предельной реальности», не игнорируя, впрочем, и жизненную феноменальность, конкретные обстоятельства времени и места; 2) стремиться к целост­ному («как целое» — с неким концептуальным завершением) освеще­нию поднимаемых вопросов; 3) относиться к проблеме (проблемам) не столько как к тому, что решают, сколько как к тому, чем и как схватыва­ют суть, промысливают её, понимают; 4) помнить, что мы не одиноки

С. 6

в пространственно-временном космосе познания, что рядом с нами успешно работали и работают другие исследователи; 5) искать всегда интерсубъективное, коммуникативно сближающее в дискретной и труд­но артикулируемой субъективности нашего бытия; 6) направлять свой исследовательский поиск не столько на истину, сколько на смысл, а вер­нее — на истину в форме смысла, «взаимопонимательного» по своему онтологическому статусу; 7) смотреть на социальное (социальность) как на реальность, коммуникативно сконструированную и диспозиционно фундированную; 8) стремиться писать не кучеряво или красиво, а ана­литически выверенно и понятийно прозрачно.

Данные договоренности не позволят нашим различиям-отличиям превращаться в монады, т. е. интеллектуальные формирования, замкну­тые на самих себя, равнодушные к взгляду, мнению и оценке Другого. Их трансцендирующий и одновременно интегрирующий характер бу­дет-таки складывать наши нередко расходящиеся точки зрения в до­статочно единую картину. Единую, но не обязательно одностильную — предмет забот трудов подобного рода. Разные авторы вправе иметь и разные стили. Конечно, отказ от ресурсов единого стиля делает текст более уязвимым — как для понимания, так и для критики. Но мы по­лагаем, что разность стилей не затруднит, напротив, — оживит чтение текста. Она входит составной частью в то позитивное разнообразие, о котором мы ведем здесь речь. В конце концов, не содержание должно подстраиваться под стиль, а стиль — под содержание.

В связи с различиями хотелось бы оговорить ещё один момент в на­шей работе. Мы будем часто обращаться к специфике как совокупности отличительных свойств: дифференциация собственно философского и нефилософского подходов, отличие общественного от природного, чело­веческого от животного, социального от индивидуального, одного исто­рического периода или типа от другого и т. д. И здесь, само собой, встает вопрос об онтологическом статусе специфики, специфического. Обычно по традиции специфику у нас рассматривают наподобие плаща, небреж­но набрасываемого на могучее тело какой-то общей, а потому серьёз­ной и единственно надежной сущности. Вот общество, например: часть материального мира, но только — особенная. Акцент, что очевидно, — на единстве мира, а особенность идет как привесок, дополнение, укра­шение, интересное отличие. На наш взгляд, такое понимание специфики страдает явным упрощением реального положения вещей. Сущность не вне, рядом, не под спецификой, а в ней самой. Только такая сущность может придать специфике её подлинный смысл. Перед нами всегда сущностная специфика и специфическая сущность. То есть специфику можно и нужно трактовать в терминах сущности, существенных свойств. В этом смысле специфическая определённость предмета важнее для его характеристики, чем единство или сквозная общность. В реальном ис­-

C.7

следовательском процессе мы выявляем и раскрываем всегда какую-то специфическую сущность. В этом заключены его предметно-онтологи­ческая устойчивость и познавательная определенность. Специфическая сущность — это продукт всё тех же дифференциаций, различий, а не ка­ких-то упрямо самостоятельных единств или тождеств.

Специфика есть то действительно новое, что всякий раз создаётся, творится (не всегда, кстати, осознанно) в реальном историческом про­цессе. То же, что в нём относится к «продлениям», сходствам, повторе­ниям — словом, к преемственности, не создаётся, а просто воссозда­ётся, переносится — через структуры и функции живого исторического творчества. Здесь напрашивается аналогия с взаимосвязью живого и мёртвого (овеществлённого) труда в экономике. Специфика напомина­ет чем-то производство прибавочной стоимости — того, что создаётся живым трудом и эту экономику движет.

Весьма показателен в данной связи один эпизод из творческой биографии Гегеля. Как и всё философское сообщество, он разде­лял мысль о вечности тех проблем, которыми занимается филосо­фия. Но при этом афористически заметил: «философия — это эпоха, схваченная в мысли». Заметим, не эпохи или что-то их объединяю­щее, а именно и только эпоха — во всей индивидуальной неповто­римости, специфической выделенности её конкретно-исторического существования. Выходит, все дело в вечности (точности и полноте) эпохального мгновенья (сама гегелевская терминология — стадии самопознания «мирового духа», историческая финальность прусской конституционной монархии и пр. — нас здесь не интересует). Остано­виться на этом мгновении тем более оправданно, что оно, как уверяет нас литературная классика, прекрасно.

Работая на поле тождества или единства, нельзя понять, к примеру, почему в обществе всегда были риски, но только в последнее время по­явилось общество риска. То же и со спектаклем. Спектакли в обществе всегда ставили, ими часто развлекали народ (он действительно, кроме хлеба, требовал и зрелищ), но только сегодня мы имеем общество спек­такля. Вся суть проблемы в этом переходе, в этом «перепаде», изломе, нюансе, если хотите.

В ткань различий и специфики непременно входит критика: здесь всегда приходится что-то выделять, отстаивать, противопоставлять. Мы, конечно, сознаем, что все наши критические замечания не столь­ко предметно-истинностные, сколько ценностно-интерпретативные. На истину в социально-гуманитарной сфере претендовать может только очень самоуверенный человек, или тот, кто не понимает, хуже того — сознательно игнорирует своеобразие, уникальность данной сферы. Некий «сценарный режим» истины — это, пожалуй, все, на что мы мо­жем здесь с уверенностью рассчитывать. Так понимаемая критика яв­-

8

ляется своеобразным background-ом нашей собственной («несколько иной) позиции. Она не эксклюзивна (не отторгает с порога точки зре­ния оппонентов), а инклюзивна (включает точки зрения оппонентов — в качестве позитивного или негативного отталкивания, информации для творческой провокативности и продуктивного воображения). Эти точки зрения для нас — отправной пункт, от которого можно и нужно пойти в чем-то дальше. Микроаналитически — и уже это неплохо. Критика, по очень проницательному наблюдению Ницше, есть знак благодарности. Прежде всего тем, видимо, кого критикуют. Благодарить, однако, не значит демонстрировать сплошную вежливость и политкорректность. Академический дискурс, в нашем его понимании, обязан быть спором, а не парламентским обсуждением с его непременными реверансами в сторону лиц и «конъюнктур». Можно сказать и больше: нормальной для философии является антитетическая модальность мышления. По вер­ному наблюдению Делеза, «всегда ищут то, что называется «истиной», против кого-то другого».

Наш адресат, или целевая аудитория, — не «самый широкий круг чи­тателей», а наши же коллеги, к которым по праву относятся также аспи­ранты и студенты гуманитарных, прежде всего философских, специаль­ностей. Из этого многое следует — укажем на главное.

Во-первых, мы можем позволить себе поговорить о делах нашего профессионального цеха, о том, что другим («посторонним»), может быть, и неинтересно. В любой академической дисциплине есть некое самопроизводство — разработка инструментария исследования, уточ­нение методологических ориентиров, профессиональных ценностей, когнитивных норм, идеалов и т. д. Тут, правда, есть одна развилка, на ко­торую в свое время обратил внимание И. Кант: «Уступать любому капри­зу любопытства и разрешать жажде познания быть ограниченной только пределами наших способностей — вот старание ума, которое подобает учености. Но выбирать из бесчисленных возникающих проблем те, ре­шение которых важно для человечества, — эта заслуга принадлежит мудрости». Мы полагаем, что в какой-то мере справились с этим выбо­ром (хотя на мудрость в наше время претендовать не то что нескромно — вызывающе), сориентировав свою тематику на современность, уделив значительное место обсуждению вызовов современности.

Во-вторых, профессионализм и продвинутость нашего адресата оп­равдывают фундаментально-монографическую перспективу предлага­емого исследования. Не приходится, следовательно, начинать с нуля, разжевывать элементарные вещи, кое-что может идти по умолчанию, есть (должно быть) некое понимание до знания, некая исходная куль­турная компетентность. Можно, не боясь упреков в нагнетании слож­ности, сосредоточенно, не отвлекаясь на популярность, выписывать все обсуждаемые вопросы, осваивать предмет в режиме проблемной авантюры. Размышлять, пользуясь образами Ж. Делеза, о философски бородатом Гегеле, философски безволосом Марксе, более того — об усатой Джоконде. Не исключено, что это привлечет внимание и более широкого круга читателей, что можно только приветствовать. В конце концов, специализацию нельзя понимать упрощенно и слишком узко. Но, видимо, лучше А. Эйнштейна в этом вопросе не скажешь: «Все должно быть изложено так просто, как только возможно, но не проще». С вожделенной прозрачностью изложения не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Иногда для точной передачи мысли при­ходится прибегать к неточным выражениям. Постмодернисты, видимо, правы: философская рефлексия выходит в конечном счете на метафо­ры, метафористичность. У Маркса это был призрак (бродивший по Ев­ропе), у Ж. Бодрийяра, делящегося своими впечатлениями от встречи с Америкой, — свет, пространство, скорость. Попутно заметим: призраки не оставляют Европу. Сегодня, скажем, в качестве такового фигурирует «польский сантехник».

На понимание, проблему и проблемность мы обращаем особое вни­мание в связи с очень настораживающими тенденциями в сегодняшней нашей жизни. О них ярко и убедительно сказал Ю. Н. Афанасьев: «В сущ­ности, большинство членов современного общества уже потеряли пра­во на видовое обозначение homo sapiens, утратив способность видеть окружающий мир во всей сложности и тонкости взаимозависимостей. Доминирующая социальная, культурная, экономическая и, соответс­твенно, образовательная практика способствует повсеместному рас­пространению homo faber — человека-мастера, человека-профессио­нала. ... Не понимать, но знать значит повторять вслед за кем-то, причем не очень существенно, за кем. Существенно, что данный подход означа­ет всегда вторить, следовать форме уже принятой другим».

В-третьих, для так называемого широкого круга читателей важно жестко различать между исследованием и изложением. Второе непре­менно должно быть симметричным, а первое, как и все живое, — асим­метричным. Разумеется, различением этим пренебрегать нельзя. Одна­ко в нашем случае (пишущие и читающие — люди как раз понимающие) можно быть и «поперечным», т. е. вводить в определенной мере асим­метрию исследования в приглаженную симметрию изложения. Резуль­тат по-настоящему усваивается лишь в единстве с процессом, к нему ведущим. Иначе он может быть воспринят чисто догматически, в фор­ме, закрывающей творческую работу мысли, пресекающей дальнейшее исследование. Догматически усвоенный результат, пользуясь словами Гегеля, есть труп, оставивший позади себя тенденцию.

Несколько слов о языке изложения. Мы старались не отвлекать чита­теля лингвистическими изысками, неологизмами и неографизмами от проблемной сути обсуждаемых вопросов. И все же выдержать до конца

заявленный ориентир нам не удалось. Объяснение сему одно: в соци­ально-философском осмыслении новых реалий бытия без новых слов, непривычных терминов и выражений не обойтись. Философия, конеч­но, работает с мыслью, но, как верно заметил М. Эпштейн, с «мыслью, которая хочет переспорить язык», мыслью, часто оказывающейся «по­перечной» житейскому языку, протоптанным дорожкам повседневного словоупотребления. Кроме того, слова, как и все в этой жизни, стареют, дряхлеют, обрастают всевозможными клише, стереотипами, автома­тизмами восприятия, ракушками сонливой инерции, и их поэтому вре­мя от времени приходится чистить, укреплять, обновлять. Так что нам остается только извиниться за некоторые лингвистические неудобства предлагаемого текста.

Теперь о структуре нашей коллективной монографии. Она не отлича­ется исчерпывающей полнотой и не очень, скажем так, стройна. В ней встречаются «неожиданные» отростки и тематические вставки — в духе так называемого сетевого принципа, методологически важного для на­шей работы в целом. Есть ли этому разумное оправдание? Опять требу­ются пояснения.

Начнем с того, что большинство издаваемых у нас работ страдает систематичностью в смысле системосозидаемости. Отличительное её свойство — стремление ничего не упустить, охватить как можно больше, перечислить все и вся. Проще говоря, все свои проблемы наши фило­софствующие умы предпочитают начинать с «самого начала» — с Фале-са. Важно, однако, понять, что времена теперь другие: некогда степенные реки знаний превратились в бурные потоки информации, в которых легко и утонуть. «Объять необъятное» нельзя было никогда, а тем более сейчас, в условиях или ситуации информационного бума. Мы живем сегодня, без преувеличения, в мире блик-, или клип-, культуры. Не сплошное, полное и исчерпывающее, а «сетевое», хаотично-квантифицированное знание — вот реальная информационная среда любого познавательного процесса. Читатель сегодня стремится сам создавать картину предмета с помощью тех отдельных (будем надеяться, и добротных) порций, «частей» инфор­мации, в которых концентрированно выражается исследование каких-то (не обязательно всех) его сторон. И важно не сбивать его, читателя, с это­го индивидуально-творческого пути.

Выступая против систематичности, мы в то же время настаиваем на системности. Философской тематизации мира социального с его по­нятной всем «огромностью» без неё не обойтись. Строится системность на знании логики (и эвристики) перехода от отдельных частей-вопросов (круг их, естественно, ограничен) к целому, к показу целостности конк­ретно-предметного знания. Системность позволяет с помощью одного, но тщательно проработанного вопроса открыть окно (пусть форточку) в проблемную неисчерпаемость исследуемого предмета. Системность, в

отличие от систематичности, есть знание того, как и за счет чего части соединяются, когерентно подгоняются друг к другу, растут в целое, на­конец. Отсюда уже новая проблема — отобрать такие вопросы, которые бы с успехом выводили в мир большой («целой») философии. На первом месте опять же не полнота, а репрезентативность, или проблемная «уз­ловатость» предметно идентифицированных вопросов. Репрезентатив­ность как выборность желательно связывать с репрезентативностью как образцовостью (модельной матричностью) и типичностью.

Как это делать — рецептов нет. Опыт и интуиция — кажется, других «помощников» у нас, авторов, здесь нет. Разве что некие общие принци­пы-ориентиры. Такой, например: культура — это то, что остается, когда все, чему суждено быть забытым, забыто (парафраз известной сентен­ции Б. Ф. Скиннера). Вот и надо работать на то, что не забывается, что выпадает в «осадок», кристаллизуется в виде культуры.

Опираясь на все сказанное, уточним структурные элементы работы и характер их взаимосвязи.

Первая часть у нас вводная. В ней освещаются основные предмет­ные срезы социального: онтологический, телеологический, эписте­мологический и аксиологический. Фундаментальность поднимаемого материала убедительно коррелирует с его значимостью, с теоретико-методологическим и профессионально-мировоззренческим характе­ром имплицируемых им идей.

Вторая часть посвящена типологической структурализации мира социального. Следуя методологии М. Вебера и ориентируясь, в плане «конечных причин», не на «материю», а на «дух», мы выделяем три типа социальности: коллективный (домодерное общество), индивидуалис­тический (модерное общество) и плюралистический (постмодерное об­щество). Сосредоточившись в дальнейшем на проблемном поле плюра­листической социальности, мы включили в него новейшие исторические профили: информационно-коммуникативное общество, общество рис­ка, общество возможностей, общество спектакля, постсекулярное об­щество.

Последняя, третья часть работы, в соответствии с указанной выше «прагматикой» мудрости по Канту, отведена вызовам современности. Вызов — жанр особенный. А по сравнению с обычным, широкоформат­ным захватом проблемы — и более сложный. Вызовов современности на самом деле очень много. Мы старались отобрать основные, но и их оказалось немало. Философски промысливая эти вызовы, авторы пыта­лись понять (понять — не определить или указать) пути поиска эффек­тивных и перспективных ответов на них.

В заключении, по традиции, подводятся итоги проделанной рабо­ты, обозначаются перспективы и намечаются пути её продолжения или дальнейшего развития. Основное внимание направлено здесь на вы­

яснение того, «что сказалось» или «что написалось» безотносительно к тому, что собирались сказать или что хотели написать авторы. Получил­ся текст, вот его и нужно оценивать. Авторы тем самым превращаются в читателей — своих собственных произведений. Сложности в таком пе­ревоплощении, разумеется, есть. Но они преодолимы — мы старались.

Работа написана коллективом исследователей:

Введение, часть I — д-ром филос. наук П. К. Гречко; часть II, гл. 5 — д-ром филос. наук П. К. Гречко; гл. 6, разделы 6.1 — 6.3 — канд. филос. наук И. А. Мальковской; раздел 6.4 — канд. филос. наук С. В. Рудановской; разд. 6.5 — д-ром филос. наук Ю. М. По­чтой; часть III, гл. 7-8,10 — д-ром филос. наук П.К.Гречко; гл. 9 — д-ром филос. наук В. А. Нехамкиным; гл. 11 — канд. фи­лос. наук И. А. Мальковской, д-ром филос. наук Ю. М. Почтой; гл. 12 — канд. филос. наук С. В. Рудановской, гл. 13 — канд. фи­лос. наук Ф. В. Тагировым; гл. 14 — канд. филос. наук Л. Ю. Брон-зино; заключение — д-ром филос. наук П. К. Гречко.