Глава №2 благотворительность на руси в конце XVI и в XVII веке

Как уже отмечалось, в дальнейшем (еще на сто лет) формы попечения о нищих и убогих на Руси остава­лись теми же, что были в старину, издревле. В среде духовенства в конце XVI — начале XVII вв. прослави­лись митрополит Макарий и св. Гурий, архиепископ Казанский. При Сергиевом и Белозерском-Корнилие-вом монастырях были устроены больницы и богадель­ни для нищих и престарелых.

На поприще благотворительности отличались цари Федор Иоаннович (1584—1598) («целитель стражду­щим, око слепым, ноги хромым», по выражению лето­писца) и Борис Годунов (1598— 1605). Последний при вступлении на престол даже пообещал, что при нем не станет «ни сирого, ни бедного», никто не будет терпеть нужды. Царь заявил при этом, что «рубаху свою пос­леднюю отдаст, если нужда народная будет». И очень скоро такое время настало: начало XVII в. стало новым испытанием для России. 1601 — 1603 гг. вошли в рус­скую историю как годы страшных неурожаев, голода и мора.

Так, по свидетельству В.О. Ключевского, в 1601 г., едва кончился весенний сев, полили страшные дожди; полевые работы прекратились, хлеб не вызрел и до августа нельзя было начать жатву. На Успеньев день [на 1 сентября] неожиданно ударил крепкий мороз и побил недозревший хлеб, который почти весь остался в поле [в псковских же летописях названы даты лет­них морозов: 28 июля, 15 и 29 августа]. Люди корми­лись остатками старого хлеба, а на будущий год посе­ялись зяблым зерном нового урожая — ничего не взош­ло и наступил трехлетний голод. Голодный люд повалил в Москву, надеясь найти в столице пропитание. Счи-

[325]

тается, что в этот период в Москву пришло до полу­миллиона голодных крестьян, требовавших хлеба. Силь­но выросла смертность: только за два года и четыре месяца в трех казенных скудельницах, куда царь ве­лел собирать бесприютные трупы, их насчитали почти 127 тысяч. Затем к голоду присоединилась эпидемия холеры.

Поначалу Борис Годунов распорядился начать раздачи денег голодающим, чем умножил бедствие: окрестные жители устремились в Москву и, не имея возможности содержать себя одной лишь милостыней, умирали на улицах столицы. Кроме того, зло усугуби­лось недобросовестностью тех людей, которым была поручена раздача денег и которые выдавали их своим родным и знакомым, являвшимся в виде нищих.

В этих условиях впервые архаическая благотвори­тельность приобрела некоторые организованные фор­мы. Для борьбы с голодом по повелению Бориса Году­нова проводились следующие мероприятия:

1. Было велено сыскивать скупщиков, спекулировав­ших хлебом, и бить их кнутом «нещадно», перепи­сывая принадлежавшие им запасы для продажи в розницу по низким ценам.

2. Запрещалась свободная торговля хлебом, монасты­ри и помещики обязывались продавать хлеб казне по половинной цене с последующей раздачей хле­ба бедным.

1. Было запрещено винокурение и пивоварение.

3. Организовывались общественные работы в Моск­ве, в результате которых появились деревянные мостовые, каменные здания, колокольня Ивана Ве­ликого в Кремле.

4. Создавались с целью предотвращения возможных эпидемий и людоедства государственные морги (скудельницы), куда свозили умерших на улицах.

А.К. Толстой в драме «Царь Борис» характеризует

деятельность царя следующими словами, сказанными от имени главного героя произведения:

Голод между тем

Досель еще свирепствует.

Напрасно народу я все житницы открыл,

[326]

Истощены мои запасы. В день,

когда венец я царский мой приял,

Я обещал: последнюю рубаху

Скорей отдать, чем допустить, чтоб был

Кто-либо нищ иль беден. Слово я

Теперь сдержу. Открыть мою казну

И раздавать народу: царь-де помнит,

Что обещал. Когда казны не станет,

Он серебро и золото отдаст,

Последнюю голодным он одежду

Свою отдаст...

В этих условиях развивается и церковно-монастыр-ская благотворительность (в частности, Троице-Серги-евой лавры при келаре Аврааме Палицыне). Особенно тяжелая ситуация сложилась, когда Москву во время правления «боярского» царя Василия Шуйского (1606— 1610) осаждал Лжедмитрий II. В столице насту­пил голод, вызванный, однако, уже не неурожаем, а ис­кусственно — через своеобразную «хлебную» стачку торговцев. Цены на хлеб взлетели до фантастической по тем временам цены 9 рублей за четверть ржи (чет­верть— 209,9 литра). Хлеботорговцы начали скупать запасы, ничего не пуская на рынок и дожидаясь еще большего роста цен.

Василий Шуйский приказал продавать хлеб по указной цене, назначив строгие меры наказания за непослушание. В ответ торговцы прекратили подвоз хлеба из провинции. Более того, по Москве поползли слухи, что все беды обрушились на Русь только пото­му, что нынешний царь несчастлив. Тогда в московс­кий Успенский собор власти созвали огромное народ­ное собрание. Там выступили и сам царь, и патриарх Гермоген, взывая к любви и милосердию и умоляя торговцев не повышать цен на хлеб.

И вот здесь веками воспитывавшаяся привычка к милосердию дала сбой. Борьба обеих высших властей (государственной и церковной) против народной пси­хологии оказывалась безуспешной. В этих условиях царь и патриарх попросили келаря Троице-Сергиева монастыря Авраама Палицына выслать несколько сот четвертей ржи на московский рынок по 2 рубля за

[327]

четверть, что и было сделано. Цель была достигнута — торговцы испугались; прошел слух, что на рынок дви­нулись все хлебные запасы монастыря, считавшиеся неисчерпаемыми; стачка хлеботорговцев прекратилась, а цена надолго упала до 2 рублей за четверть. Через несколько месяцев Авраам Палицын еще раз с успе­хом повторил эту акцию.

Первая половина XVII в. отмечена широким раз­витием местной благотворительности, сосредоточенной в церковных приходах. Большую роль здесь играло то обстоятельство, что по древней традиции право избра­ния местных церковнослужителей принадлежало со­бранию прихожан, что, кстати, было подтверждено решениями Стоглавого Собора. При этом составлялась так называемая «порядная запись» (своего рода спи­сок обязанностей), куда, среди прочего, входили такие обязанности, как «безпенная» езда священника к «бо­лящим и роженицам».

Большая роль на местах принадлежала также цер­ковному старосте. В его ведении находилась церковная казна; он давал деньги взаймы, собирал долги, помогал неимущим хлебом и деньгами. Во всех своих действи­ях староста должен был отчитываться перед миром «по всей правде перед Спасовым образом».

Церковные приходы на местах стали тем самым и органами благотворительности. Так, судя по «писцо­вым» книгам XVI-XVII вв., чуть ли не при всех цер­квах были устроены избы-богадельни, а в городах, кроме этого, на средства церкви устраивались «ску­дельницы» (для убитых или умерших без отпевания) и «Божьи дома», дававшие приют бедным и странникам. Например, в 80-х гг. XVI в. в окраинном Тульском уезде числились 43 кельи с нищими при населении 2155 крестьян мужского пола; тогда же в вотчинах Троице-Сергиевой лавры на 5900 дворов приходилась 181 ке­лья, то есть по одной на 33 двора. В писарских книгах нередки такие записи: «На протопоповом дворе бога­дельная изба, а в этой избе живут нищие].. На погосте келья, а в ней живет нищий, а питаетца от церкви Божией».

[328]

Широкое распространение получает и такая фор­ма помощи, как выдача ссуд из церковной казны день­гами, хлебом, семенами, сеном и пр. «скудным кресть­янам» и целым обществам (с закладом имущества или без заклада). Ссуды нередко давались совсем без рос­та и без записанной «кабалы», только под моральное обязательство вернуть долг, если это позволят обстоя­тельства и хозяйство будет восстановлено, что прида­вало подобным ссудам «благотворительный» характер.

Проявила себя и местная частная благотворитель­ность. Так, наиболее известна нижегородская вдова-помещица Ульяна Устиновна Осорьина. В.О. Ключев­ский так пишет о ней: «Нищелюбие не позволило ей быть запасливой хозяйкой. Домовое продовольствие она рассчитывала только на год, раздавая остальное нуж­дающимся. Бедный был для нее какой-то бездонной сберегательной книжкой, куда она с ненасыщаемым скопидомством все прятала да прятала свои сбереже­ния и излишки. Порой у нее в дому не оставалось ни копейки от милостыни и она занимала у сыновей день-. ги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама, имея уже под 60 лет, ходила всю зиму без шубы.

[С началом голодного трехлетия 1601 — 1603 гг.] она не упала духом, а бодро принялась за дело, распродала остаток скота, платье, посуду, все ценное в доме и на вырученные деньги покупала хлеб, который и разда­вала голодающим, ни одного просящего не отпускала с пустыми руками и особенно заботилась о прокорм­лении своей челяди. [Затем, израсходовав все деньги,] разослала своих слуг по лесам и полям собирать дре­весную кору и лебеду и принялась печь хлеб из этих суррогатов, которыми кормилась с детьми и холопами, даже ухитрялась делиться с нищими».

С окончанием Смутного времени и с воцарением династии Романовых появляются новые признаки со­средоточения дела призрения в руках государства. Поначалу благотворительным делом заведовал Патри­арший приказ, затем Монастырский, а в 1670 г. появил­ся и Приказ строения богаделен. Однако названные меры не означали появления какой-то стройной систе­мы государственной благотворительности, а были выз-

[329]

ваны усилением внимания к делам попечения об убо­гих со стороны самого царя Алексея Михайловича (1645 — 1676) и ближайших к нему лиц.

В царствование Алексея Михайловича невиданных доселе размеров достигла именно частная благотвори­тельность. Наиболее известны в этой связи: патриарх Никон, боярин А.С. Матвеев, князь Я.К. Черкасский, боярин Ф.М. Ртищев, граф А.Л. Ордин-Нащокин и др.

Так, Никон получил специальное поручение при­нимать просьбы от обиженных и угнетенных беднос­тью и докладывать о них царю. Будучи новгородским архиепископом, Никон устроил четыре дома призре­ния, посещал темницы и раздавал огромные, по тому времени, суммы бедным. Боярин А.С. Матвеев перепи­сывал божественные книги и вырученные от них деньги раздавал нищим. Князь Я.К. Черкасский построил на свои деньги больницу с церковью.

Примечательна и судьба руководителя Посольско­го приказа графа Афанасия Лавровича Ордина-Нащо-кина. Образованнейший человек своего времени, впервые выдвинувший идею обзаведения России соб­ственным военным флотом, знавший множество ино­странных языков, он в конце жизни неожиданно пост­ригся в монахи, на свои средства открыл больницу, где сам ухаживал за больными.

Однако наибольшую известность как человек, из­бравший поприще благотворительности делом своей жизни, приобрел постельничий, а затем дворецкий царя Федор Михайлович Ртищев. По свидетельству современников, сопровождая царя в польском походе (1654), Ф.М. Ртищев по дороге подбирал нищих, боль­ных и увечных, а в попутных городах и селах устраи­вал для этих людей временные госпитали, где содер­жал и лечил их на свой счет и на деньги, данные ему на это дело царицей.

На средства Ртищева в Москве был открыт Амбу­латорный приют, где призревались как временные «людишки» по болезни и немощи (до излечения или вытрезвления), так и больные люди преклонных лет, для которых приют становился последним пристанищем. По почину Ртищева, на правом берегу Москвы-

[330]

реки, у Воробьевых гор, был основан особый «учитель­ный» монастырь, названный Андреевским, где выпи­санные из Малороссии монахи обучали желающих разным наукам, переводили на русский язык иностран­ную литературу, занимались исправлением богослу­жебных книг. Ф.М. Ртищев тратил большие деньги на выкуп русских пленных у татар, помогал иноземным пленникам, жившим в России, и узникам, сидевшим в тюрьме за долги. Наконец, по его инициативе в 1650-е гг. был создан особый Полоняничный приказ, который занимался вызволением военнопленных. Стал Ртищев и членом созданного при царе «Кружка рев­нителей благочестия».

В.О. Ключевский отмечал, что человеколюбие Ф.М. Ртищева «вытекало не из одного только состра­дания к беспомощным людям, но и из чувства обще­ственной справедливости. Ртищев, по-видимому, пони­мал не только чужие нужды, но и нескладицы обще­ственного строя и едва ли не первый выразил свое отношение к крепостному праву. Биограф описывает его заботливость о своих дворовых людях и особенно о крестьянах: он старался соразмерить работы и обро­ки крестьян с их средствами, поддерживал их хозяй­ства ссудами. Перед смертью всех дворовых отпустил на волю и умолял своих наследников, дочь и зятя, толь­ко об одном — на помин его души возможно лучше обращаться с завещанными им крестьянами, «ибо,— говорил он,— они нам суть братья».

Сам царь Алексей Михайлович, по свидетельству современников, «всеми средствами старался быть по­лезным нуждающимся». Он ходил, переодевшись в простое платье, по домам нуждающихся, посещал тюрь­мы, кормил заключенных, помогал как русским, так и иноземцам во время голода и т. п. Прозвище царя — Тишайший — получено, по всей видимости, за доброту и отходчивый нрав. Известны своей помощью нужда­ющимся и супруги царя: первая, Мария Ильинична, и вторая, Наталия Кирилловна.

Надо заметить, что и в относительно спокойные вре­мена нищие в Москве встречались повсюду. В.О. Клю­чевский писал: «Московская немощеная улица XVII в.

[331]

была очень неопрятна, среди грязи несчастие, празд­ность и порок сидели, ползали и лежали рядом; нищие и калеки вопили к прохожим о подаянии, пьяные валя­лись на земле». Иностранцы, посещавшие Россию, удивлялись тому, что «бродяги нищенствующих... не-исчетное число».

«Спасающие грешников» нищие делились на це­лый ряд категорий (в зависимости от места «работы»): богаделенные, кладбищенские, дворцовые, дворовые, патриаршие, соборные, монастырские, церковные, «гу­лящие» и «леженки» (валяющиеся в людных местах). Так, к примеру, в Москве XVII в. дворцовые нищие, прозванные «верховными богомольцами», жили в верхних хоромах Кремлевского дворца. По свидетель­ству придворного врача, англичанина Коллинза, это были старики по сто лет от роду. Царь любил слушать их рассказы о старине.

Соборные нищие жили при главных московских соборах и звались успенскими, архангельскими, Васи­льевскими, чудовскими. Успенские нищие, пользуясь преимуществом перед прочими (Успенский собор в Кремле был главнейшим храмом страны), составляли, по мнению русского историка XIX в. И.М. Снегирева, «товарищество или братство под начальством своего старшины». Нищие-леженки облюбовали себе посто­янные места для сбора подаяния: Троицкое подворье в Кремле, Варварский крестец в Китай-городе и мосты (старый Каменный, Спасский, Никольский, Всесвятс-кий, Берсеневский и др.). В 1679 г. только при москов­ских богадельнях числилось 412 нищих обоего пола, и в том же году во всех епархиях был установлен особый сбор на их содержание.

Кроме ежедневной милостыни особенно щедрое подаяние следовало раздавать в радостные дни (празд­ники Рождества и Святой Пасхи, в честь свадьбы и рождения детей) и в дни горя (по случаю погребения, поминок— третий, девятин, сороковин). До нашего времени дошли свидетельства о крупных милостынях московских государей. В 1664 г. Алексеем Михайлови­чем и по его поручениям было роздано более 1100 рублей на Тюремном и Английском дворах, у Лобного

[332]

места, на Земском дворе и на Красной площади. На Страстной неделе в 1665 г.— более 1800 рублей. Поми­ная в 1669 г. свою умершую жену Марью Ильиничну, Алексей Михайлович одаривал нищих деньгами, ка­лачами, рыбой и мясом, чтобы те молились за упо­кой души усопшей. Первые сорок дней милостыня и кормление повторялись каждые два-три дня. В день именин покойной, 1 апреля, было роздано более 2400 рублей.

Тем не менее все эти меры были личным почином, в большей степени в целях исполнения религиозных установлений, нежели для устройства общегосудар­ственной системы благотворительности.

Единственной же мерой, связанной с областью общественного призрения, оказалось издание Собор­ного Уложения 1649 г., где в одной из статей был ус­тановлен повсеместный в государстве сбор денег на выкуп пленных. Деньги шли вначале в Посольский приказ, затем в Полоняничный приказ, а оттуда направ­лялись по назначению.

В «Уложении» так фиксировалось это нововведе­ние: «Полоняником на окуп сбирать деньги ежегодно с городов всего Московского государства с посадских дворов, и с ямщиков, и со всяких жилецких людей, которые живут в городех на посадах, и с уездных, с патриарших, и с митрополичих, и с архиепископских, и епископских и с монастырских вотчин, со крестьян и с бобылей с двора по осьми денег; а государевых Дворцовых сел, и черных волостей, и с помещиковых и с вотчинниковых крестьян, с двора по четыре деньги; а со служилых людей, со стрельцов и с Козаков, и с пушкарей, и затинщиков, и с воротников, и с казенных ' плотников, и с кузнецов, и с всяких служилых людей со двора по две деньги. А сбирать те деньги погодно в Посольской приказ по новым переписным книгам... И благочестивому царю и всем православным христи­анам за то великая мзда от Бога будет, якоже рече праведный Иенох: "Не пощадите злата и серебра бра­та ради, но искупити его"».

Таким образом, в Соборном Уложении вводятся три основные нормы. Во-первых, четко фиксируется раз-

[333]

мер ежегодного «полоняничного» сбора (с жителей го­родского посада — по 8 денег с двора [1 деньга равня­лась 0,5 копейки]; с крестьян — по 4 деньги; со служи­лых людей — по 2 деньги). Во-вторых, ежегодный сбор названного налога поручается Посольскому приказу, то есть осуществляется централизованно. В-третьих, фис­кальные меры сопровождает религиозно-этическое обо­снование необходимости «полоняничного» налога («ве­ликая мзда [награда] от Бога будет»). Освобождались от уплаты налога духовенство, бояре и дворяне.

Тогда же, в 1649 г., был издан «Наказ о городском благочинии», посвященный такой серьезной проблеме, как проституция. Надо заметить, что, по мнению рус­ского историка СМ. Соловьева, бродячие женщины к середине XVII в. заполняли любые людные места: ба­зары, бани, блинные, харчевни и др. По «Наказу», призванному оградить общественную нравственность, городские объездчики должны были следить, чтобы «на улицах и в переулках бляди не было». Пойманных проституток следовало препровождать на прядильные дворы и принуждать к работе.

Еще один любопытный документ, появившийся в царствование Алексея Михайловича и отразивший заботы власть предержащих о нравственном здоровье народа — так называемая «Кормчая книга», где также имеются статьи об общественном призрении, но с точ­ки зрения «душевного спасения подданных». В ней были запрещены различные увеселительные меропри­ятия: «зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и с сучками не плясать, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать» и т. п. За все нарушения мера наказания была одна — бить ба­тогами.

Показательны в этой связи послания самого царя Алексея Михайловича. Так, например, в грамоте, на­правленной белгородскому воеводе Бутурлину, отме­чалось: «Ведомо нам учинилось, что в Белгороде и в 334 иных городех и в уездех мирские всяких чинов люди,

[334]

и жены их, и дети их в воскресные и в господские дни и великих святых во время святаго пения к церквам Божиим не ходят, и умножилось в людех во всяких пьянство, и всякое мятежное бесовское действо, глум­ление и скоморошество со всякими бесовскими игра­ми. И от тех сатанинских учеников в православных крестьянех учинилось многое неистовство: и многие люди, забыв Бога и православную крестьянскую веру, тем прелесником и скоморохом последствуют...» Тут же говорится о том, что скоморохи не только развлекали население, но и занимались «чародейством и волхво-ванием», возрождая языческие обряды поклонения природным стихиям.

Однако ни батоги, ни тюрьма не грозили за порок, против которого слышались, по словам современников, наиболее «сильные вопли» — за пьянство. Более того, по Соборному Уложению 1649 г. производство и про­дажа спиртного становились монополией казны, став одним из важнейших источников государственных до­ходов. Именно с середины XVII в., по мнению И. Прыжова, питие превратилось в своего рода государствен­ную «повинность», когда постоянное употребление спиртных напитков стало «престижным».

Надо заметить, что в начале царствования Алексея Михайловича некоторые меры по ограничению пьян­ства все же проводились. С 1652 г. кабаки в малых селениях стали закрываться в посты и праздники. В том же году патриарх Никон собрал особый церков­ный собор, посвященный борьбе с пьянством. Соглас­но его решениям, было запрещено продавать в каба­ках больше одной чарки на человека. Кабаки же кон­центрировались в русских городах в одном месте, что, с одной стороны, облегчало контроль за ними со сто­роны властей, а с другой — позволяло людям, пропив­шимся там «до креста», оставаться в кабаках до «вытрезвления», а не подвергать свою жизнь опасности (особенно в холодную пору), бродя по улицам. Одна­ко, как только правительство заметило, что доходы казны вследствие названных ограничений уменьши­лись, все эти постановления были постепенно отме­нены.

[335]

Тем временем на опасность пьянства указывают уже и бояре, и сами купцы. Так, в 1660 г. в Москве состоялось совещание бояр с приглашением наиболее знатных купцов по вопросу о причинах дороговизны на рынках и средствах к ее устранению. Среди при­чин купцы называли чрезвычайное развитие виноку­рения и пивоварения, предлагая прекратить продажу вина в питейных заведениях, закрыть винные заводы, принять меры против перекупщиков.

Новую грань в призрении открыла подвижничес­кая деятельность протопопа Аввакума (1621 — 1682) — духовного лидера старообрядцев, возникших в резуль­тате раскола русской церкви после реформы, прове­денной патриархом Никоном. В своем сочинении, «Жи­тии», Аввакум открыто осуждал порядки, при которых «смиренные и маленькие» безнаказанно угнетаются «большими». Виднейший расколоучитель обличал та­кие пороки, как сребролюбие, немилосердие, пьянство, чревоугодие, широко распространенные не только среди мирских, но и среди «духовных начальников». Равенство людей на земле Аввакум считал единствен­но угодным Богу состоянием, ибо «Бог землю общу сотворил... день равно всем светит, и солнце сияет равно, чтобы друг друга любя жили, яко в едином дому». Надо заметить, что само «Житие», написанное прото­попом Аввакумом, стало совершенно новым явлением в русской литературе, впервые представив свету об­раз убежденного борца за идеалы.

В одной из челобитных царю Аввакум писал: «Вем, яко скорбно тебе, государь, от докуки нашей. Не слад­ко и нам, егда ребра наши ломают и, развязав нас, кнутьем мучат и томят на морозе гладом». Старообряд­ческий лидер фанатично веровал, имел видения и счи­тал, что непосредственно сам общается с Богом, он оставался честен и неподкупен, способен слепо про­никаться одним каким-нибудь чувством, готов был пойти на муки.

Посаженный в темницу, Аввакум не в меньшей степени уверен в божественной справедливости и милости. В своем «Житии» он пишет: «Да и в темницу ту ко мне бешаной зашел, Кирилушко, московский

[336]

стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз, и вымыл, и платье переменил, — зело вшей было много. Замкнуты мы с ним двое жили, а третей с нами Христос и пре­чистая Богородица. Он, миленькой, бывало серет и сцыт под себя, а я ево очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет... Тоже маслом ево освя­тил и оградило ему от беса. Жил со мною месяц и больши. Перед смертию образумился. Я исповедовал ево и причастил, он же и преставился, миленькой, скоро. И я, гроб купя и саван, велел погребсти у цер­кви.

Ко мне же, отче, в дом принашивали матери деток своих маленьких, скорбию одержимых грыжною; и мои детки егда скорбели во младенчестве грыжною болез-нию, и я маслом священным, с молитвою презвитерс-кою, помажу все чювства и, на руку масла положа, младенцу спину вытру и шулнятка, и Божией благода-тию грыжная болезнь и минуется во младенце. И еще у коего отрыгнет скорбь, и я так же сотворю, и Бог совершенно исцеляет по своему человеколюбию...»

Знамя старообрядчества было подхвачено после­дователями протопопа Аввакума. Так, Мануил Петров (1691 — 1758) в «Притче о утробе человечьей» писал, что «имение богатых на ползу нищим суть», то есть накап­ливаемое частью общества богатство должно служить на пользу всем, в том числе и бедным, особенно в труд­ные времена.

Таким образом, благотворительная деятельность при Алексее Михайловиче мало удалилась от древней­ших ее форм. В общественном же сознании постепен­но начинает утверждаться мысль, что неразборчивая раздача милостыни не уменьшает, а, напротив, увели­чивает нищенство. После осознания этого возникает потребность в переходе к системе государственного призрения, включавшей в себя не только помощь бед­ным милостыней, но и содержание убогих в богадель­нях, предоставление трудоспособным заработка, а поз­же и наказание за сознательное тунеядство.

В то же время церковь и духовенство хотя и пыта­лись внести в дело призрения некоторые организаци­онные начала, открывая при монастырях особые дво-

[337]

ры для нищих больницы и приюты, ничего не могли противопоставить общему воззрению на нищенство как на богоугодный институт. Последнее стало благо­датной базой для развития профессионального нищен­ства, которое постепенно вырастает до размеров круп­ного общественного бедствия. Монастыри же стали центрами, привлекавшими к себе целые толпы тунеяд­цев, рассчитывавших найти здесь богатую наживу.

Русский историк Н.И. Костомаров в «Очерке до­машней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» замечал: «Не одни калеки и старцы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множе­ство нищих ходило по миру под видом монахов и мо­нахинь и странствующих богомольцев с иконами — просили как будто на сооружение храма, а в самом деле обманывали. В больших городах на рынках каждое утро люди покупали хлеб, разрезали на куски и бросали толпе оборванных и босых нищих, которые таким об­разом выпрашивали себе дневное пропитание. Случа­лось, что эти самые нищие, напросивши кусков, засу­шивали их в печке и после продавали сухарями, а потом снова просили.

Часто дворяне и дети боярские, пострадавшие от пожара или неприятельского нашествия, просили ми­лостыни, стыдясь заняться какой-нибудь работой. Если такому попрошаю скажут, что он здоров и может рабо­тать, дворянин обыкновенно отвечал: "Я дворянин, работать не привык; пусть за меня другие работают! Ради Христа, Пресвятыя Девы и святого Николая Чу­дотворца и всех святых, подайте милостыню бедному дворянину!"

Часто такие лица, наскуча просить милостыню, переменяли нищенское, ремесло на воровское и раз­бойничье. В XVII веке они крали детей, уродовали их, калечили руки и ноги, выкалывали глаза, и если жер­твы умирали, то их хоронили в погребах, а если пере­живали муку, то возили по селениям, чтоб возбуждать видом их страданий участие».

И тем не менее расположение к нищим в народе не охладевало. Русский человек, видя несчастного, просящего подаяние во имя Христа и святых, не счи-

[338]

тал себя вправе судить его, а полагал, что долг христи­анина помочь тому, кто просит, а справедливо или несправедливо он просит — в этом судить нищего бу­дет Бог.

В этой связи примечательной становится деятель­ность царя Федора Алексеевича (1676— 1682). Именно при нем появляется сознательная ориентация на об­щеевропейский опыт в организации благотворитель­ности. В 1681 г. состоялся церковный собор, и царь воз­вестил ему о том, что требует изменений-. В центре об­суждения оказались два вопроса: о внутрицерковных делах и о борьбе с нищенством.

Основной претензией молодого царя к церкви ста­ло пьянство священников. По предложению Федора Алексеевича собор постановил «никакого хмельного питья в монастырях не держать» и «в кельях особых трапез не поставлять». Относительно же тех монахов, которые «ходят по кабакам и корчам и мирским домам, упиваются допьяна и валяются по улицам», было ре­шено возобновить деятельность Пятницкого монасты­ря под Москвой, огородить его высоким тыном и в этот монастырь пьяниц ссылать. Предполагалось также построить несколько женских монастырей для тех ста­риц, что «ходят по мирским домам и садятся по улицам и переулкам, просят милостыни».

Особое внимание было уделено проблеме нищен­ства. По предложению царя нищих в Москве следова­ло переписать, престарелых и немощных «упокоивать» в больницах, чтобы «не было им скудости в пище и питье», и содержать за казенный счет, а ленивых и здоровых приставить к работам. Основная цель данно­го мероприятия состояла в том, чтобы «нищие в церк­вах... милостыни не просили и тем в церкви стоящим христианам мятежа не чинили», а по улицам «бродя­щих и лежащих» нищих не было.

В начале 1682 г. на основании решений собора был подготовлен проект реорганизации Аптекарского при­каза с приданием ему функций централизованного надзора за призрением. Данный приказ был создан еще в правление Ивана IV в 1581 г. с целью наблюдения за лечением царя и его семьи. Функции приказа посте-

[339]

пенно дополнялись, расширялись и в середине XVII в. Аптекарский приказ ведал царской и другими аптека­ми, сбором лекарственных растений и покупкой их за рубежом, распределял врачей по должностям и наблю­дал за их работой, проверял записи («сказки») о лече­нии больных, проводил противоэпидемические ме­роприятия и т. п. По проекту 1682 г. предусматривалось строительство государственных больниц-богаделен (так называемых «шпитальных домов») в Москве, на Гра­натном и Смоленском подворьях. Не оставалась в сто­роне и русская церковь: в проекте отмечалось, что «и тем монастырем чаять, за кем сто дворов, пять человек в своих больницах кормить можно, не токмо в Москве, но и по всем городам Московского государства».'

Для здоровых и лентяев надлежало организовать общественные работы. Большое внимание уделялось проблеме детской безнадзорности; в частности, было предложено воспитывать «нищенских детей» в специ­альных закрытых учреждениях («дворах»), с обучени­ем их ремеслам и наукам. Таким образом, в России впервые начинает более четко осознаваться связь со­циального призрения и идеи закрытого воспитания.

Тогда же, в начале 1682 г. был подготовлен еще один проект — об организации в России первого выс­шего училища или академии, причем позволялось вся­кому частному лицу жертвовать на пищу и одежду ученикам. Однако реализация проектов в форме зако­на не осуществилась в связи с неожиданной кончиной Федора Алексеевича 27 апреля 1682 г.

В XVII в., вошедшем в историю России под назва­нием «бунташного столетия», оформилась в письмен­ное творчество народная демократическая сатира, сви­детельствующая о народном унижении и бесправии. Ее произведения весьма разнообразны: они могут па­родировать деловую письменность, в частности доку­менты судопроизводства («Повесть о Ерше Ершовиче»); быть близкими к народным сказкам («Повесть о Шемя-кином суде»); варьировать раешные стихи («Повесть о Фоме и Ереме»); сатирически изображать спаивание низов («Служба кабаку»); показывать распущенные нравы в среде монашества («Калязинская челобитная»)

[340]

и т. д. Ярким примером здесь может стать «Азбука о голом и небогатом человеке», составленная в виде расположенных по алфавиту горьких высказываний посадского человека:

«А. Аз есмь голоден и холоден, и наг и бос, и всем . своим богатством недостаточен.

Б. Бог животы мои ведает, что у меня нет ни полу­шки...

Ж. Живу я на Москве, поесть мне нечево и купить не на што, а даром не дают...

Р. Разум мой ничего не осяжет, и сердце мое ни­когда не обрящет».

В заключение следует добавить, что на протяже­нии XVI-XVII вв. постепенно оформлялась такая сфе­ра социальной работы, как опека и попечительство. Опека распространялась на несовершеннолетних, не достигших пятнадцатилетнего возраста, причем опеку­нами могли стать самые разные лица, круг которых не был ограничен законом — родственники, свойственни­ки, посторонние люди, но знакомые с семьей; мог стать опекуном и отчим. Не были законодательно определе­ны и права и обязанности опекунов.

В XVI в. еще отсутствовало такое правовое понятие, как вдовье обеспечение. Царь имел право наделить вдову частью из имущества ее покойного мужа («оп-ричь»). Были вдовы, которые после смерти мужа оста­вались без какого-либо обеспечения. В таких случаях они обращались к царю, чтобы он дал им прожиток. Жен­щина владела пожалованной землей, пока пребывала вдовою или до пострижения в монахини. Свой надел вдова могла заложить или продать. Размер же прожит­ка зависел от обстоятельств смерти мужа. Законодатель­но вопрос о вдовьем обеспечении был решен лишь в 1680-е гг. Так, по указу 1681 г. мужья-вдовцы получади часть от владения умершей жены, а указом 1686 г. был решен вопрос о вдовах посадских людей, имевших пра­во наследовать также часть имущества мужа.

В целом же в XVII в. при сохранении древнейших форм благотворительности очевидно возникновение нового направления в попечении о бедных. Черты это­го направления:

[341]

1. Стремление урегулировать и направить благо­творительность, с постепенным ее упорядочением и с подчинением государственным интересам.

2. Государство еще не налагает обязанностей на общество, не обязывает его различать нищенствующих, выделять из них тунеядцев и определять по отноше­нию к каждой отдельной категории нуждающихся определенные меры попечения.

3. Государство уже склонно принять на себя меры по борьбе с профессиональным нищенством, но част­ные благотворители вольны подавать милостыню по своему усмотрению, без какого-либо стеснения и кон­троля со стороны государства.

[342]