Глава №2 кризис общинного призрения о европе и «охота на ведьм»

В то же время смена ролей в сфере общественного призрения происходила не так гладко, как зачастую представляется в современной литературе. XVI — XVII вв. стали периодом «охоты на ведьм», потрясшим своей жестокостью всю Западную и Центральную Европу. В рамках курса истории социальной работы за рубе­жом рассмотрение данной проблемы представляется необходимым хотя бы потому, что зачастую жертвами «охоты» становились душевнобольные, люди с физи­ческими недостатками, одинокие и престарелые жен­щины, «деревенские дурачки» и др.

Данный феномен тем более загадочен оттого, что поразил просвещенную Европу в период позднего Возрождения, в период гуманизации общественной жизни. Так, французский исследователь проблем ве­довства Р. Мандру писал: «Я убежден в том, что мы никогда не сумеем дать вполне удовлетворительного объяснения». Возникает парадоксальное сочетание культурных явлений, радикально обновивших духовную жизнь Европы, с предельным обострением суеверий и мракобесия, с подъемом демонологии и демономании. Видимо, Ренессанс и Реформация оторвали интеллект от чувства, дав возможность людям «быть бесчеловеч­ными с чистой совестью»; расшатали средневековые устои сознания, вызвав «бурные волны иррационализ­ма и страха» и породив «чудовищ».

Не совсем ясна и позиция церкви в вопросе «охо­ты на ведьм». С одной стороны, фанатик Воден в своей «Демономании» (1580) призывал беспощадные кары не только на подозреваемых в ведовстве, но и на тех, кто высказывает сомнения в его реальности; с другой же 22В стороны, иезуит и теолог Адам Таннер, который также

[226]

верил в ведовство, считал, что искоренять его надобно с помощью запрета сельских развлечений и плясок и мерами воспитательными, а не посредством процес­сов и костров.

Обособляясь друг от друга, церкви (католическая и протестантские) с 1590 г. стали определять свои позиции по вопросу о ведьмах: до того в обоих лагерях имелись сторонники как осторожного подхода, так и беспощадного преследования. Затем дискуссия поля­ризовалась, причем разработанное теологами учение о ведьмах было если не dejure, то de facto возведено в догмат католической церкви. Поэтому в районах, со­хранявших приверженность старой вере, преследова­ния в XVII в. были более жестокими, нежели в проте­стантских землях. Впрочем, были исключения. В като­лической Баварии (после ожесточенной борьбы в местном правительстве между фракцией религиозных фанатиков, ревностных охотников за ведьмами, кото­рая рекрутировалась из иностранцев, рвавшихся вверх по социальной.лестнице, и фракцией трезвомыслящих «скептиков», происходивших из местной земельной аристократии и городского патрициата) проводилась умеренная линия. В протестантском же графстве Лип-пе, в городе Лемго, прошло более 400 процессов с очень высоким процентом смертных приговоров.

Насколько неоднозначной была позиция католи­ческой церкви, можно судить по реакции римского папы на документы о событиях в епископстве Падер-борнском в 1657 г.: папский камерарий Фердинанд фон Фюрстенберг сообщал в письме епископу Дитриху Адольфу, что папа Александр VII, изучая обвинения в ведовстве, исходившие от «одержимых» в Падербор-не, немало дивился легковерности и злобности прича­стных к обвинениям лиц, а также отсутствию юриди­чески приемлемых доказательств. В этой своей оценке глава католической церкви следовал линии итальянс­кой инквизиции, в принципе скептически подходившей к обвинениям в ведовстве; однако «на местах» эту линию проводить не удавалось.

Известный германский исследователь начала XX в. Йозеф Ханзен при анализе «собирательного понятия»

[227]

ведовства отмечал, что ведьмами и колдунами счита­лись «скверные люди, и притом по преимуществу представительницы женского пола, которые заключи­ли договор с дьяволом, чтобы с его помощью, приме­няя разнообразные колдовские средства, причинять всяческий вред жизни, здоровью, имуществу, домаш­нему скоту, посевам и садам других людей; люди, уча­ствовавшие в ночных шабашах, проходивших под пред­седательством дьявола, который являлся им во плоти и которому они оказывали почитание; Иисуса Христа, церковь и таинства они дерзко отрицали и поносили; люди, которые на свои шабаши и к местам своей вре­дительской деятельности отправлялись с помощью дьявола по воздуху с большой быстротой, творили меж собой и с дьяволом половое распутство разнузданней-шего толка и образовывали большую еретическую сек­ту; наконец, это люди, которые легко могли превра­щаться в животных, таких как кошка, волк или мышь, и в таковом обличье являться людям».

Идеологической основой для «охоты на ведьм» стали установки, господствовавшие в период раннего и классического средневековья, о борьбе Бога и дьяво­ла, святых и колдунов. Злое колдовство существовало уже в древности, но в период позднего средневековья было по-новому интерпретировано теологами, Обвине­ние в связи с дьяволом также имело к тому времени долгую историю — его с давних пор выдвигали против различных групп еретиков.

Однако в практику расправы над ведьмами и кол­дунами входят значительно позднее. Достоверно изве­стно, что гонения на ведьм и колдунов начались в 1430—1440-е гг. в западно-альпийских областях— в Савойе, Дофине, Пьемонте и западной Швейцарии. Так, в Дофине верховный судья Клод Толозан во второй четверти XV в. осудил за ведовство более 250 человек. Исходной точкой распространения новой веры ряд исследователей (например, Андреас Блауэрг) считает Базельский Вселенский собор 1431 — 1449 гг. и понти­фикат римского папы Феликса V, поощрявшего пре­следование инквизицией ведьм. Здесь же действовали и первые авторы сочинений о колдовской секте, такие

[228]

как Мартен Ле Франк (во время собора ^:— папский секретарь) или доминиканец Иоганнес Нидер, который тогда был настоятелем орденского собора в Базеле.

Несколько позже, в 1487 г., появилась работа «Мо­лот ведьм», написанная доминиканцем-инквизитором Генрихом Инститорисом и ставшая важнейшим поле­мическим сочинением, направленным против ведьм. Наконец, в декабре 1484 г. появилась булла папы Ин­нокентия VIII, известная под названием «Summis desiderantes» («С величайшим рвением»). В папской булле отмечалось: «С великой скорбью осведомились мы, что в некоторых частях Германии, особенно в об­ластях Майнца, Кельна, Трира, Зальцбурга и Бремена, весьма многие особы как мужского, так и женского пола, не заботясь о собственном спасении, отвернулись от католической веры, имеют греховные половые свя­зи с демонами, принимающими облик мужчин или женщин, и своими колдовскими действиями, песнями, заклинаниями и другими внушающими ужас и отвра­щение волшебными средствами наводят порчу, губят рождаемое женщинами, приплод животных, плоды земли, виноградники и плодовые сады, а также муж­чин, домашних и других животных, виноградные лозы, фруктовые деревья, луга, посевы и урожаи: они мучат мужчин, женщин и внутренними болезнями препят­ствуют мужчинам оплодотворять, а женщинам рожать, даже отнимают у мужчин силу исполнять супружес­кие обязанности и мешают в исполнении брачного долга женщинами».

Поначалу процессы над ведьмами не имели широ­кого распространения. Наоборот, к концу XV в. их число резко сократилось, а в течение всей первой половины XVI в. имели место лишь отдельные случаи преследования ведьм. Зачастую также выясняется, что на самих процессах выдвигались обвинения не в ве­довстве, а только в колдовстве, то есть речь не шла о союзе с дьяволом и посещении шабаша (колдовство тогда воспринималось как остаток древних суеверий, связанных с верой в духов природы).

Однако следующее столетие (середина XV —сере­дина XVI вв.) стало подлинным «золотым» временем

[229]

для «охоты на ведьм». Так, в небольших германских епископствах Вюрцбургском и Бамбергском было по­слано на костер по обвинению в ведовстве около двух тысяч человек; в курфюршестве Майнцском за период с 1626 по 1629 гг. было казнено 768 человек. В Баварии кульминация процессов пришлась на 1590 г., а в XVII в. активность преследований резко снизилась; в импер­ском городе Аугсбурге на юге Германии большинство казней было зафиксировано уже в 1680-е гг. Постепен­но волны процессов перемещались с запада на восток, так что, например, в Австрии и вообще на востоке Центральной Европы пик был достигнут сравнительно поздно, около 1680 г. Вплоть до середины XVIII в. в странах Центральной Европы судили и казнили «ведьм», хотя массовые процессы уже не проводились. Нередко преследования принимали ужасающий размах: в германском княжестве Эльванген только за 1611 — 1618 гг. было осуждено более 400 человек, в австрийском графстве Гогенберг было зафиксировано 367 смертных приговоров. В Цукмантеле в 1639 г. было сожжено 242 человека; в Берне в 1590— 1600 гг. еже­годно сжигалось в среднем по 30 ведьм; в Эльзасе в 1620 г. было предано огню 800 человек, и всем каза­лось, как писал летописец, «чем больше будут сжигать людей, тем больше будет ведьм: они появлялись слов­но из пепла». В княжестве Нейссе с 1640 по 1651 гг. было осуждено более тысячи ведьм; для более быстро-. го исполнения приговора их просто сталкивали в спе­циально выстроенную для этой цели печь. Что же ка­сается других районов Европы, то во многих местах дело ограничилось отдельными процессами. В Голлан­дии, к примеру, было вынесено около 35 смертных приговоров колдунам и ведьмам; последняя казнь со­стоялась здесь в 1608 г.

Ныне установлено, что многие судебные пресле­дования ведьм начинались под давлением местного населения, которое требовало расправ над «виновни­ками» обрушивавшихся на него бедствий: падеж ско­та, неурожай, внезапные заморозки, смерть ребенка; болезни приписывались злокозненным действиям тех или иных лиц, и надлежало устранить виновных. Сель-

[230]

ское и городское население легко поддавалась панике, вызываемой слухами об отравлениях, действии сглаза, колдовстве. Волны же процессов рождались там, где власти шли навстречу требованиям подданных; иници­атива в преследованиях исходила «снизу», а сопротив­ление ей «сверху» (например, в Баварии) часто явля­лось препятствием на пути разворачивания крупномас­штабных преследований.

В отдельных местностях (в областях Саара и Мозе­ля), в деревнях действовали даже четко институцио­нально оформленные коммунальные органы, методич­но осуществлявшие охоту на ведьм. В бедных саарских деревнях члены этой своего рода «сельской инквизи­ции» выбирались на общих собраниях мужчин, и с течением времени, видимо, все жители деревни имели возможность побывать в этой сомнительной должнос­ти. Задачей этих выборных органов было собирать улики, доказательства, показания очевидцев и при необходимости задерживать подозреваемых. Они дол­жны были гарантировать оплату судебных издержек и конфисковать имущество осужденных.

Существовал и благоприятный социально-психо­логический климат, который питал как соответствую­щие фольклорные представления и возбуждающие истерические страхи молву, так и построения ученых авторов бесчисленных сочинений о ведьмах и их сно­шениях с дьяволом и практику судебных властей, пре­следовавших по обвинению в ведовстве. В преследова­ние ведьм были втянуты широкие слои населения, прежде всего — неграмотные.

В качестве источников, инициировавших «охоту на ведьм», можно выделить следующие:

1. Неуверенность крестьянства в завтрашнем дне.

Процессы роста товарно-денежных отношений и ремесла, происходившие в городе, деревню практичес­ки не затронули. Труд оставался сезонным, когда пе­риоды напряженной деятельности сменялись перио­дами относительного отдыха. Страх вызывало прежде всего отношение к земле, которую крестьянин обраба­тывал. С одной стороны, он был кровно с нею связан, с другой же — сама связь возделывателя с землею

[231]

оставалась уже под вопросом (примером чему послу­жили процессы «огораживания» в Англии). Рост на­пряженности также был связан с экономической ситу­ацией в Европе конца XVI — начала XVII вв., когда про­должительный хозяйственный подъем 1580—1620 гг. сменился столь же продолжительным застоем и упад­ком.

2. Страх перед смертью и загробными мучениями.

Страх этот обострился в связи с частыми эпидеми­ями чумы в конце XIV и в XV вв. Ее частые рецидивы, высокая детская смертность, короткая продолжитель­ность жизни, разрушительные войны, постоянная уг­роза голода — все это делало смерть близкой знако­мой. Излюбленным сюжетом художников, минитюари-стов, граверов становится изображение людей различного социального статуса (от папы и императо­ра до простолюдина), которые пляшут, взявшись за руки, ведет же хоровод гримасничающая и ухмыляю­щаяся Смерть, уравнивающая всех.

Этому способствовало и поверье, которое распро­странилось в Германии и других странах, что люди, не искупившие своих грехов и лишенные загробного по­коя, скитаются по земле и вынуждены по ночам пля­сать под дудку Смерти. Страх перед загробным возда­янием сделал популярными народных проповедников, призывавших к немедленному покаянию, особенно в конце XV в. (накануне 1500 г.), когда популярными сделались предсказания о близящемся конце света и Страшном Суде.

Тот же страх вызвал немыслимое количество зау­покойных служб, отслуживавшихся по духовным заве­щаниям, что показывало умонастроения завещателей: в неодолимом стремлении обеспечить свое спасение в потустороннем мире они оставляли поручение отслу­жить возможно большее число месс (иногда их коли­чество доходило до нескольких тысяч) за упокой их души.

В этот же период в религиозных догматах развива­ется идея о Чистилище, в огне которого души грешни­ков очищаются от грехов и обретают надежду на спа­сение. Но идея вечной жизни внедрялась в народное

[232]

сознание прежде всего в образе нескончаемых мук, которым будут подвергаться души грешников. Если картины рая были смутными и неясными (ведь о не­бесных радостях сложно что-то сказать — они, по при­знанию церковных авторов, «несказанны» и «невыра­зимы»), то картины ада рисовались с куда большей наглядностью. Ад представлялся много реальнее рая, а чистилище давало возможность избежать адских мук.

3. Трансформация образа Сатаны и его приспеш­ников.

Страх перед нечистой силой присутствует на про­тяжении всего периода Средневековья, однако трак­товка сил ада постепенно изменялась. В раннее сред­невековье черт, страшный по своей сути, был вместе с тем и смешон, сохранилось немало повествований о том, как бесы попадали в нелепое положение, как их обманывали и высмеивали люди, как святые изгоняли их из одержимых, а бесы были бессильны перед могу­ществом святости и даже прославляли ее. Утвержда­лось мнение, что черт — это лишь «обезьяна Господа», которая могла действовать лишь в очерченных божьей волей пределах.

Но в конце Средневековья начинается поразитель­ная трансформация образа Сатаны. Прежде всего, возникает убеждение, что количество бесов неимовер­но велико. Так, в XVI в."их насчитывали уже не менее семи с половиной миллионов, во главе этого воинства стояли 79 князей, подчиненных непосредственно Лю­циферу. По другим толкованиям, демонов было еще больше и были несчастные, которых осаждали целые их толпы. Демоны становились воплощением абсолют­ного зла, а Люциферу уже принадлежал весь «види­мый» мир. В существовании чертей стали видеть дока­зательство бытия Бога; в религиозных сомнениях ут­вердился тезис: «Нет чертей, нет и Бога».

Таким образом, ситуация становилась вполне опре­деленной: нечистая сила постоянно и всесторонне вме­шивается в деятельность человека; близится конец света и Сатана собирает свое воинство, готовясь к последней битве. Поэтому обнаружение и уничтожение ведьм расценивались как борьба против Антихриста.

[233]

Сюда же стоит отнести и традиционное неприяз­ненное отношение к женщине, как к источнику греха, характерное для христианства. Так, в популярном в XVI в. сочинении «Грезы фруктового сада» перечисля­лись 9 «дурных» свойств, причитавшихся женщине «по праву»: «Во-первых, женщина по природе своей при­чиняет себе вред... Во-вторых, женщина по природе своей весьма скупа... В-третьих, хотения ее весьма внезапны... В-четвертых, сами чаяния их устремлены к дурному... В-пятых, они притворщицы... Опять же жен­щины известны своим вероломством... Опять же жен­щина всегда делает обратное тому, что ей наказано делать... Опять же женщины охотно всем рассказыва­ют и пересказывают свои же собственные брань и стыд. Опять же они лукавы и хитры... Женщина — это животное, ни имеющее ни двора, ни хлева; она мсти­тельна, к стыду своего мужа, в ней вскармливается зло и начинаются все ссоры и все разногласия, от нее пролегает путь-дорога ко всяческому беззаконию».

В 1617 г. во Франции выходит «Азбука женского несовершенства и лукавства» Жака Оливье, на облож­ке которой была изображена женщина с руками гар­пии, в перьях похоти, на курьих ножках, а на каждую букву алфавита приводился один из женских пороков.

Позднее, в середине XVII в., в рамках развернув­шейся в Англии литературной и религиозной полеми­ки (так называемой «памфлетной войны») о женских качествах тем вменялись в вину все возможные поро­ки («коварная соблазнительница», «сварливая мегера», «заядлая расточительница» и т. п.). По мнению авторов книги «Половина человечества» (1985 г.) К. Хедерсон и Б. МакМанус, имелась тесная взаимосвязь между актуализацией негативных женских образов и коллек­тивным психологическим переживанием крупных структурных сдвигов, когда первые подпитывались вовсе не массовостью девиантного поведения женщин, которое могло бы создать угрозу традиционным пат­риархальным структурам, а безотчетными кошмарами мужчин.

Постоянные стрессовые состояния мужчин много­кратно усиливали их опасения в отношении собствен-

[234]

ной сексуальности (поздние браки — образ соблазни­тельницы) , в отношении возможных покушений на свое доминирующее положение в семье (образ агрессивной склочницы), страх перед разорением домохозяйства в условиях экономической нестабильности (образ женс­кой расточительности).

4. Реформа суда и уголовного законодательства.

Новые тенденции в юстиции и судопроизводстве, наблюдаемые на протяжении XV — XVI вв., также в не­скольких отношениях весьма способствовали пресле­дованию ведьм. Во-первых, исчезновение конкуриру­ющих и довольно часто парализующих друг друга су­дебных инстанций повысило эффективность судопроизводства (которое перешло целиком к тер­риториальному светскому суду) в отношении ведьм. Во-вторых, модернизированные суды теперь в большей мере опирались на собственные полномочия и пресле­довали ведьм по собственной инициативе, что умень­шало риск для обвиняющего.

Немалую роль в разжигании «охоты на ведьм» сыграли и; юристы германских университетов: имен­но к ним местные суды регулярно обращались за ре­комендациями. Юристы не только проводили волю властей, но были связаны многочисленными узами с местным населением, вовлеченным в процессы; кроме того, они преследовали и свои собственные интересы. Юристы становились своеобразными специалистами по ведению процессов над ведьмами, к ним обраща­лись, когда нужно было быстро и без затруднений привести дело к вынесению обвинительного пригово­ра. Их интерес был меркантильного свойства, ибо они получали большие деньги за участие в процессе и за консультации. Так, большая часть процессов в Эсслин-гене в 1662— 1666 гг. имела место, прежде всего, бла­годаря усилиям молодого лиценциата права, адвоката совета Даниеля Хауфа; судилища прекратились только после его смерти (возможно, насильственной). Этот специалист по ведьмам занимал такое положение, что его деятельность не могла контролироваться никакой правительственной инстанцией.

[235]

Стандартное обвинение, лежавшее у истоков ве­довского процесса, обычно представляло собою жало­бу соседей на вред, который якобы причинен колдов­скими действиями некоего лица. Обычным образом ведьмы являлась одинокая пожилая женщина, стару­ха, вдова, потерявшая родных и лишенная всякой ма­териальной помощи. Также часто фигурировали моло­дые девушки-сироты. Народные представления о при­чинах невзгод и несчастий отвергали какие-либо случайные или естественные причины — непременно должна была проявиться чья-то злонамеренность, вы­разившаяся в колдовских действиях. Чаще всего под подозрение в ведовстве попадали люди, чья репутация была и без того небезупречна или отношения с кото­рыми были натянуты.

По мнению современного французского исследо­вателя Е. Лябуви, типичной «ведьмой» была «женщина за пятьдесят, незамужняя или овдовевшая, но не обя­зательно живущая уединенно и замкнуто — она впол­не могла быть интегрирована в семейное и деревенс­кое сообщество». Кроме того, поведение женщин, на которых падало обвинение в ведовстве, часто отлича­лось от обычного — это были чаще всего «нонконфор-мистки, отклонявшиеся от принятых правил общежи­тия и концентрировавшие на себе благодаря своей сварливости или безнравственному поведению повы­шенный конфликтный потенциал». Весьма вероятно, что их особенно легко было обвинить в действиях, которые интерпретировались как ведовство — прокля­тия, угрозы, плевки и т. п.

При получении доноса и начинался судебный про­цесс. В центре внимания судей оказывался не конкрет­ный «вред», а условия, которые только и могли сделать эффективными магические действия. В распоряжении судей имелся примерный перечень вопросов, которые задавались обвиняемой, добиваясь от нее признания в том, что свои колдовские акты она осуществила при содействии нечистой силы. Внимание судей было со­средоточено на договоре с дьяволом и на обстоятель­ствах, при которых он был заключен, на половых сношениях ведьмы с Князем тьмы, посещении обвиняе-

[236]

мой колдовского шабаша и его описании, а также на выяснении того, кто еще в этих шабашах участвовал.

Смысл судебного процесса как раз и состоял в разоблачении преступного сговора между ведьмой и сатаной. Крестьяне и горожане оказывали давление на власти, требуя расправы с ведьмами, и ликовали при виде костров, на которых их сжигали. В борьбе с по­рождениями дьявола были допустимы любые средства, а наиболее эффективным, с помощью которого можно было побороть дьявола (то есть добиться признания ведьмы, без чего обвинительный приговор не мог быть вынесен), была пытка.

Новые уголовные законодательства (во Франции, Голландии, Германии) допустили пытку, которая в про­цессах о ведовстве стала главным и решающим сред­ством воздействия на подсудимых. На допросах всегда присутствовал палач, а обвиняемым демонстрирова­лись орудия пыток, и нередко одной этой угрозы было достаточно для того, чтобы жертвы сделали свои'«при­знания». Наиболее часто практиковалась дыба, когда руки связывались за спиной и за них обвиняемых подвешивали; к ногам привешивали груз, вес которого в случае запирательства увеличивался.

. Наряду с пыткой применялись и другие процеду­ры, изобретенные именно для установления ведьмов­ской «природы». Так, на теле обвиняемой выбривали все волосы, и врачи с помощью иглоукалывания иска­ли места, нечувствительные к боли: само наличие этих точек служило свидетельством того, что к ним прика­сался дьявол и, следовательно, обвиняемая — его слу­жанка.

«Испытание слезами» заключалось в том, что об­виняемой читали отрывок из Библии, и если она не плакала, то считалась виновной. Упорное отрицание обвиняемым лицом своей связи с дьяволом также ис­толковывалось как доказательство — нечистый препят­ствует открыть правду. Подсудимую также взвешива­ли на весах, так как вера в способность ведьм летать предполагала наличие у них меньшего веса, чем у честных людей. Весьма распространенным было «ис­пытание водой»: связанную по рукам и ногам женщи-

[237]

ну бросали в воду, и если она не тонула, то это озна­чало, что чистая стихия не принимает ведьму.

Наконец, имелись «специалисты», которые якобы могли отделить ведьм от остальных по внешнему виду. Так, в 1644 г. в Дижоне некий сумасшедший ходил по деревням и с разрешения властей осматривал собран­ных для проверки крестьян; обвиненные им в колдов­стве были подвергнуты испытаниям, и часть их была сожжена.

Выделяются две особенности «ведовских процес­сов».

Во-первых, если замешанная в ведовстве женщи­на отрицала свою связь с чертом из-за одержимости им, того нужно из нее изгнать, а для достижения этой цели к «сосуду», в котором скрывается бес, примени­мы самые жестокие меры. Пытка, тем самым, была направлена не против самой обвиняемой, а против засевшего в ней беса. Более того, она преследовала благую цель «вырвать» несчастную из лап Сатаны. Когда же, не выдержав пыток, несчастная женщина начинала рассказывать о шабашах, о своих полетах на него, о совокуплении с дьяволом, о злодеяниях, кото­рые она совершала, это означало только одно — бес покинул ее тело, а последнее можно со «спокойной» совестью отправлять на костер.

Во-вторых, обвиняемая считалась заведомо винов­ной, а сам процесс над ведьмой фактически исключал возможность оправдания (за исключением, пожалуй, фактов «самооправдания» при испытании водой, когда жертва попросту тонула). Признание в связи с дьяво­лом было обязательным условием осуждения, и тех немногих, у которых, несмотря на жесточайшие пыт­ки, не удавалось вырвать «признания», отправляли не на костер, а в изгнание. Упорное отрицание обвиняе­мой связи с дьяволом только усиливало подозрения судей и служило доказательством существования та­кой связи, и пытка возобновлялась.

Один из иезуитов писал по этому поводу: «Если обвиняемая вела дурной образ жизни, то, разумеется, это доказывало ее связь с дьяволом. Если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она

[238]

притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрение в связи с дьяволом... Если она обнаружива­ет на допросе страх, то ясно, что она виновна: совесть выдает ее. Если же она... держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо... ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием». Заколдованный круг.

Известны были и случаи самооговоров. Так, мона­хиня Мария Санская утверждала, что вступила в дого­вор с сатаной, и даже цитировала его текст. В 1696 г. некая женщина, представшая перед судом по обвине­нию в колдовстве, прочитала судьям своеобразную молитву, в которой обращение к Христу и святому Иоанну сочеталось с обращением к дьяволу. По всей видимости, здесь имело место желание умственно не­полноценных людей самоутвердиться, преодолеть свою посредственность, привлечь к себе внимание.

Сам характер гонений в различных местностях был неодинаков: имелись местности, где охота на ведьм опустошила целые деревни, но это не было правилом. В ряде районов Юго-Западной Германии в 1630-х гг. судебные чиновники уже пытались приостановить преследования и расправы. Так, баварский чиновник Фридрих фон Шпее писал в 1631 г.: «Кому не ясно, что так может продолжаться без конца? Поэтому судьям не остается ничего другого, как прекратить процессы, иначе в конце концов им придется сжечь своих соб­ственных близких, самих себя и весь мир...».

Сложным остается также вопрос о количестве сожженных людей. Так, по мнению немецкого истори­ка В. Берингера, в германских землях число погибших достигло 20 тыс. человек, став «самым крупным несвя­занным с войной уничтожением людей». Выяснить точное число погибших ныне не представляется воз­можным: часть судебных протоколов безвозвратно погибла — их бросали в костер вместе с ведьмой, дабы изгладить о ней всякую память. Считается, что речь должна идти о нескольких десятках тысяч жертв (не­которые исследователи называют цифру в 80 — 100 тыс. человек).

Какую же цель преследовала сама «охота на ведьм»? Основная цель— сохранить видимость со-

[239]

циального равновесия в деревне. Нужен был «козел от­пущения», на которого можно было возложить свои страхи и грехи, преследование которого вернуло бы деревенскому коллектив чувство здоровья и внутренне­го благополучия. Такой фигурой оказывалась деревен­ская ведьма: она была беззащитна, а обвинение ее в ведовстве служило залогом спасения души доносчика. Кроме того, к этому присоединялся и традиционный для христианства антифеминизм, побуждавший видеть в женщине «сосуд зла», виновницу грехопадения.

Но вместе с тем в результате гонений на ведьм создавалась обстановка глубокого и всеобщего страха: тот, кто не обвинял других, рисковал сам быть обви­ненным. Первыми пали жертвой представители вся­кого рода маргинальных слоев деревни (нищие, бродя­ги, пьяницы, дурачки), тем самым коллектив деревни мог ощутить себя как бы «очистившимся от скверны». Однако в некоторых случаях «охота» приобретала ха­рактер цепной реакции, захватывая и состоятельных людей.

Свидетелями и как бы соучастниками казни ведь­мы должны были быть все местные жители. Процедуре расправы над ведьмой придавался подчеркнуто публич­ный и торжественный характер, она была рассчитана на то, чтобы произвести максимум психологического воздействия на коллектив, члена которого подвергли ритуальному уничтожению. Терроризированные крес­тьяне или горожане испытывали в результате чувство облегчения: носительница зла была устранена.

Гонения на ведьм тесно увязываются также и с кризисом традиционной морали, общинного призрения. Подозреваемая в ведовстве особа чаще всего занима­ла социально и экономически приниженное положе­ние по сравнению с ее предполагаемой жертвой и лицами, выступавшими в качестве свидетелей обвине­ния, именно поэтому она и прибегла к магическим способам отмщения, а не к прямому сведению счетов.

Таким образом, бедняков, которым традиционно должна была оказывать помощь община, воспринима­ли как материальное и моральное бремя и как угрозу порядку. Скрытое же чувство вины перед ними служи-

[240]

ло почвой для обвинения последних в ведовстве. Ины­ми словами, «охота на ведьм» стала не только сред­ством отвлечения внимания крестьян от имуществен­ных и социальных противоречий, но и зримым прояв­лением кризиса системы открытого призрения в XVI —XVII вв. Во второй половине XVII в. «охота на ведьм» постепенно сошла на нет, «отрезвление» же произошло не из-за влияния идеологии Просвещения, а от осознания мрачной истины, что дальнейшее пре­следование ведьм грозит разрушением всяких соци­альных связей, ведь в ходе процессов, при пытках, вы­яснялись не только места ведьмовских шабашей, но и то, кто еще из местных жителей в них участвовал. Измученная пыткой жертва могла назвать кого угодно, и сами процессы, тем самым, вызывали цепную реак­цию, захватывая охотой на ведьм все новые и новые слои.

[241]