Глава №4 церковная благотворительность и основные тенденции ее развития

Помимо личной милостыни, со всеми ее достоин­ствами и недостатками, и при отсутствии государствен­ной службы социальной помощи, со времен Владими­ра I берет свое начало церковно-монастырская благо­творительность. Более того, в период феодальной раздробленности именно церковь оказывается во гла­ве помощи нищим и убогим. Особой щедростью в этом деле отличались иноки Киево-Печерского монастыря (известны имена таких благотворителей, как Антоний, Даминиан, Феодосии Печерский и др.).

Особое место здесь занимает фигура Феодосия Печерского, деятельность которого не ограничивалась стенами монастыря. А. Нечволодов в своих «Сказаниях о Русской земле» так писал о Феодосие: «Он был истин­ным заступником притесняемых и обиженных. Особен­но же он любил бедных; он построил при монастыре особый двор для увечных, слепых, хромых и отдавал им десятую часть монастырских доходов. Каждую субботу отсылал он возы хлеба в тюрьмы. Однажды привели к нему воров, пойманных в монастырском селе; увидев их связанными, Феодосии заплакал, велел развязать и накормить их, потом, дав наставление не обижать их и снабдив всем нужным, отпустил с миром».

Был Феодосии и активным общественным деятелем, защищая обиженных несправедливым судом, обличая князей, вероломно захватывающих власть и попираю­щих закон. Видя высокий авторитет подвижника, кня­зья и судьи побаивались его: «Тако же сии блаженый отец наш Феодосии многыим заступьник бысть пред судиями и князи, избавляя тех, не бо можахут ни в чем преслушати.его, ведуще и праведьна и свята».

От Феодосия Печерского сохранилось 11 сочине­ний: два послания к князю Изяславу Ярославичу, во-

[205]

семь поучений и одна молитва, все в списках XIII — XV вв. Краткие, безыскусные и вместе с тем удивительно про­никновенные, полные искреннего участия к людям, они показывают образец учительного красноречия XI века. Феодосии, обращаясь к самым сокровенным глубинам человеческой души, вопрошал: «Что внесем, любимици мои, в мир сей или что имам изнести?».

В послании князю Изяславу Феодосии призывал быть милостивым по отношению ко всем людям неза­висимо от их веры и национальной принадлежнос­ти:»...милостынею милуй не токмо своя веры, но и чю-жая; аще ли видиши нага, ли голодна, ли зимою, ли бе­дою одержима, аще ти будеть ли жидовин, ли сорочинин, ли болгарин, ли еретик, ли латинин, ли от поганых — всякого помилуй и от беды избави, яко же можеши».

В XI в. Устав монастырей определил обитель, как форму социальной организации людей. Монастыри решали различные задачи, в том числе и такие, как призрение нетрудоспособных, организация больниц и домов инвалидов. Первая на Руси больница, в которой бедные получали пропитание и пользовались бесплат­ным лечением, по всей видимости, была устроена Феодосием Печерским в середине 1070-х гг. при Ки-ево-Печерской лавре. В 1089 г. Ефрем, переяславский епископ, учредил больницу в пограничном городе Переяславле Южном. Затем, став Киевским митропо­литом, Ефрем в 1097 г. велел построить больницы при монастырях в Киеве, определил к ним врачей и уста­новил, чтобы больные лечились в них «безденежно». До монгольского нашествия в летописях упоминаются больницы в Смоленске, Вышгороде, Чернигове, Новго­роде Пскове, на Волыни, в Галицкой Руси.

Для монастырских больниц существовали более или менее однотипные положения («уставы»), в кото­рых оговаривались расходы на содержание больных, больничных штатов, порядок управления. Больничные здания размещались за монастырскими стенами, в наименее доступных для обстрела (в случае осады) участках. К больницам примыкали «портомойни», бани, огороды и кладбища. Больничные помещения делились на небольшие кельи, со взрослыми лежали и дети. Изо­ляции подвергались лишь лица с «изгнившими удами»

[206]

(по причине смрада) и буйные больные, которые не­редко содержались в отдельных пещерах в цепях или «на колодах». Во главе больницы стоял старший над больницей — «смотрител». Обходы («мимохождения», или «прохождения недужных») совершались врачами к «наутрию».

В XIII в. в «Правилах о церковных людях» были более четко обозначены формы социальной помощи церкви: пособия вдовам, приданое девицам, выкуп пленных и др.

Появлению больниц при монастырях способствовали эпидемии, обрушившиеся на Русь на рубеже XI — XII вв. Так, в летописях упоминается о сильной смертности на юге в 1092 г.: в Полоцке люди поражались какой-то яз­вой, которую современники приписывали ударам мерт­вецов (навья), «ездивших по воздуху». Язва эта началась на юге от Друцка и дошла до Киева. В одном только Киеве, в котором в конце XI в. проживало около 50 тыс. человек, с середины ноября 1092 по февраль 1093 г. было продано 7 тыс. гробов, иными словами, за четыре месяца погибло около 15% населения города.

Упоминания о «великом море» нередки в древне­русских летописях и здесь наблюдается тот же цикл, что и в странах Западной Европы: за ненастьем следу­ет неурожай и рост цен, затем голод, потребление в пищу суррогатов и эпидемии, ведущие к высокой смер­тности населения.

Как явствует из летописей, чаще других от голода и его последствий страдала Северо-Восточная Русь, в особенности Новгородская земля, что вызвалось небла­гоприятными климатическими условиями. Так, в 1127 г. выдалась холодная, затяжная весна и снег лежал до конца апреля (до Яковлева дня), сеяли потому поздно, лето выдалось сухое, без дождей, а осенью, едва закон­чилась жатва, «мраз» убил все яровые и озимые хлеба. Следствием стала необычайная дороговизна (осьмина ржи стоила полгривны) и голод. Жители Новгородс­кой земли ели березовую кору, лист липы, клена, мох, конину, насекомых; в муку примешивали соло­му. В следующем году бедствия продолжились: летом, когда цвели яровые, ударил сильный мороз, что и было причиной великого голода. Трупы валялись по улицам

[207]

города и от смрада нельзя было выйти из дома. Роди­тели сажали своих детей в лодки и отдавали даром купцам. Такого бедствия на Руси еще не было. Возмож­но, это было началом постепенного похолодания кли­мата в XIII-XV вв.

Именно эти три столетия стали суровым испытани­ем для низших слоев населения: снижение среднегодо­вых температур вело к необычайно суровым зимам, затяжной весне и раннему наступлению холодов. Так, осенью 1203 г. рано наступили холода («зимы бысть люта»), а в следующем году вспыхнула эпидемия. По­вторение катастрофы наблюдается в 1214—1216 гг.: судя по Летописцу Переяславля Суздальского, великий го­лод наступил во всей Северо-Восточной Руси. Люди ели дубовую кору, мох, а «мяса и конину едяху и в великое говение, и много людин тогда изомроша от голода».

Великий голод наблюдается и непосредственно перед монгольским нашествием, в 1230— 1233 гг. Чис­ленность населения резко сократилась, а население некоторых городов почти полностью вымерло. Напри­мер, в Смоленске за три года в 4 братских могилах было похоронено 32 тыс. человек. В Новгороде архиепископ Спиридон велел устроить скудельницу (братскую мо­гилу) и приставил к ней человека по имени Станил с заданием свозить в могилу трупы умерших на улицах города. Всего за несколько дней было похоронено бо­лее 3 тыс. человек, поставили вторую скудельницу, куда свезли еще 3,5 тыс. трупов. Примерно то же на­блюдалось и в Пскове.

В XIV столетии в летописях отмечено более 100 экстремальных природных явлений, обусловивших не менее 30 голодных лет. Голод и сопровождавшие его эпидемии отмечаются в 1309—1311, 1320—1322, 1348 — 1353, 1363-1368, 1375, 1387, 1389-1393 гг. Именно в эти годы в летописях отмечены многочисленные слу­чаи людоедства, грабежи на почве голода, употребле­ние в пищу несъедобных растений.

В 1351 г. на Русь пришла, эпидемия чумы. Мор на­чался в Пскове: предвидя скорую кончину, люди шли в монастыри и там умирали, постригшись. Другие раз­давали свое имущество церквам и нищим, а священ­ники не успевали ходить за каждым мертвецом на дом.

[208]

Псковичи послали в Новгород звать митрополита Васи­лия, чтобы тот приехал благословить их. Владыка при­ехал, обошел город с крестами и мощами святых, а воз­вращаясь обратно умер. Вслед мор пришел в Новгород, а оттуда в Смоленск, Киев, Чернигов, Суздаль. В Глухо-ве и Белозерске в живых не осталось ни одного челове­ка, а в 1353 г. эпидемия чумы свирепствовала в Москве.

Второе моровое поветрие пришло уже в 1763 г. с низовьев Волги: эпидемия началась в Нижнем Новго­роде, потом в Рязани, Коломне, Переяславле, Москве, Твери, Суздале, Владимире, Дмитрове и других горо­дах. В 1375 г. упоминалось о море в Киеве, а в 1387 г. был сильный мор в Смоленской земле: из самого Смо­ленска вышли лишь пять человек живых и затворили за собою город.

Страшные по своим последствиям эпидемии отме­чаются и в XV в. Так, особенно опасная эпидемия при­шла на Русь после необычайно холодной зимы 1417 г., во время которой «мнози людие от мраза изомроша». Затем наступил мор, продолжавшийся все лето и следу­ющую зиму. Новгородский летописец горестно воскли­цал: «И како могу сказати ту беду страшную и грозною, бывшую в весь мор, како туга живым по мертвым, по­неже умножая умерших в градах и селах, тем же едва успеваху, живши мертвых опрятывати, на всяк день умераху только, яко не успеваху погребати их, а дворов много затвориша без люди». Кроме Новгорода эпиде­мия распространилась на Старую Руссу, Псков, Пор-хов, Ладогу, Торжок, Тверь и Дмитров. Многие дворы и села в результате эпидемии вымерли поголовно.

Еще более тяжелые последствия для Руси имела эпидемия 1420—1422 гг., когда после теплой зимы 1419/1420 г. наступила засуха, а в середине сентября ударили морозы и выпал снег. По словам Пискаревс-кого летописца, «всякие жито под снег полегло, неко­му жати, все померли». В следующем году несчастья повторились: осенью 1421 г. началась эпидемия («кор-кота»), а зимой — голод. Под 1422 г. во всех летописях, кроме псковских, отмечен «глад великий»: люди ели падаль, коней, собак, кошек. Отмечались случаи кан­нибализма («люди людей ядоша»). Особенно пострадал Новгород, где мертвых «наметаша три скудельницы».

[209]

Наконец, целое десятилетие 1436— 1445 гг. стало периодом длительного недорода, необычайной дорого­визны и хронического голода и эпидемий. Так, в Смо­ленской земле великий голод продолжался в течение 1436— 1438 гг.: «По селам и по городам звери людей ядали, а в городе Смоленске и по лесам и по улицы псы людей ядали, головы по улицам волочили и руки и ноги человечьи, матки деток своих ели от великого голоду, а в великий пост мясо ядали». Зимой 1442 г. в Можайске «наметали» мертвых 3 скудельницы. Доро­говизна на протяжении всего десятилетия отмечалась в Новгороде: «только слышали, — писал летописец, — плачь и рыданье по улицам и по торгу, и мнози от глада падающее умираху... и много разодошася, иныи в Лит­ву, а иныи в Латвию... А в то же время не бе в Новго­роде правде и правого суда... и начата грабити по селам и по волостям и по городу...».

Таким образом, стихийные бедствия приводили как к массовой гибели людей, так и к обострению соци­альных отношений, выражавшемся в насилии и грабе­жах. Всего же со второй половины XIV в. по первую половину XV в. в летописях упоминается не менее 23 случаев мора. Тем самым, Русь во многом повторяла путь стран Западной Европы, когда цивилизация нахо­дилась на грани выживания.

Кроме того, положение усугублялось, по меньшей мере, двумя факторами: во-первых, продолжались на­беги кочевников, во-вторых, Русь страдала от бесконеч­ных феодальных усобиц, чувство милосердия в которых начисто пропадало. Так, в середине XIV в. смольняне во время похода в Литву младенцев сажали на кол, других вешали на жердях, а взрослых давили между бревнами. Митрополит Иона с горечью повествовал о том, что вятичи во время своих походов бросали пленников в воду, сжигали их в избах, выжигали глаза, а остальных продавали кочевникам. Не случайно СМ. Соловьев за­мечал, что «отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась правом; кто мог, грабил, не только чужие, но и свои; не было безо­пасности ни в пути, ни дома».

Именно во времена народных бедствий монастыри становились центрами раздачи милостыни и оказа-

[210]

ния нуждающимся посильной помощи. Тем более что поведение правителей во многом оказывалось непред­сказуемым. Так, во время голода 1024 г. в Суздальской земле князь Ярослав Мудрый, прославленный своим нищелюбием, узнав, что жители Суздаля привезли хлеб" из волжской Болгарии, учинил расправу, молвив, что засуху, голод и мор бог посылает за грехи.

О благотворительности русских монастырей изве­стно немного, вследствие того, что помощь нуждающим­ся входила в обязанности церкви. Так, из летописей из­вестно, что митрополит Фотий направлял свои доходы на прокормление убогих и нищих, считая, что церков­ное богатство — нищих богатство. В житии митрополи­та Ионы упоминается о том, что одна вдова приходила на митрополичий погреб пить мед для облегчения бо­лезни. Святой Дмитрий Прилуцкий ставил монастыри на торговых путях, ведших от Вологды; всех странни­ков принимали и кормили задаром. Клопский монас­тырь кормил странников и голодающих.

Однако мнения по поводу благотворительности русской церкви очень различны. Так, с одной стороны, историк С.Ф. Платонов отмечал, что «церковь опекала и питала тех, кто не, мог сам себя кормить: нищих, боль­ных, убогих. Церковь давала приют и покровительство всем изгоям, потерявшим защиту мирских обществ и союзов. Церковь получала в свое владение села, насе­ленные рабами. И изгои, и рабы становились под защи­ту церкви и делались ее работниками. Всех своих лю­дей одинаково церковь судила и рядила по своему.зако-ну и по церковным обычаям; вес эти люди выходили из подчинения князю и становились подданными церкви. И как бы ни был слаб или ничтожен церковный чело­век, церковь смотрела на него по-христиански — как на свободного человека. Таким образом, церковь давала светскому обществу пример нового, более совершенно­го и гуманного устройства, в котором могли найти себе защиту и помощь все немощные и беззащитные».

С другой стороны, выздоровевшие бедняки (так называемые «прощеники», то есть прощенные Богом за грехи) за дни, проведенные в больнице, обязывались отплатить монастырю отработкой на пашне, в извозе, на промыслах, на скотном дворе. Эта кабала распрос-

[211]

транялась и на детей, которых нередко оставляли в монастыре на всю жизнь.

Растущей церковно-монастырской благотворитель­ности способствовали по меньшей мере три важнейших фактора. Во-первых, обязанность священников (по Уста­ву 996 г.) обеспечивать надзор и призревать бедных, на что должна была идти часть десятины. Так, еще князь Владимир I после крещения поставил в Киеве церковь Богородицы, на содержание которой отдал десятую часть своих доходов от имений и городов, и обязал своих пре­емников под угрозой проклятия соблюдать это обязатель­ство, за что и церковь была прозвана Десятинной.

Во-вторых, сами русские князья покровительство­вали церкви, записывая на монастыри богатые вклады «на помин души» (для спасения души, по счастливом окончании похода или какого-либо предприятия, по выздоровлении оттяжкой болезни и т. п.). Об их разме­рах говорят летописные данные о вкладах в Киево-Печерский монастырь в XI — XII вв. Так, князь Ярополк Изяславич (вторая половина XI в.) «вдал» монастырю «всю жизнь свою», то есть все (или, по крайней мере, все лучшие) свои имения, а, кроме того, четыре воло­сти, из них одну около Киева, со всеми сидевшими там крестьянами. Князь Глеб Всеславич дал при жизни и завещал монастырю 700 гривен серебра и 100 гривен золота (1 гривна — примерно 200 грамм).

Другой монастырь — Юрьевский — получил в на­чале XII в. от князя Мстислава Владимировича не толь­ко волость Буец «с данями, и с водою, и продажами», но также часть княжеских доходов — «вено вотское», то есть брачные пошлины в Вотской области, и «осен­нее полюдье даровное», то есть сполна княжеские сборы в осенний проезд по волости, находившейся под княжеским управлением. Ряд князей и бояр, принимая иноческий сан, завещали монастырям свое имущество (например, черниговский князь Николай Давыдович). Тому способствовало распространившееся суждение, что всякий человек, монах или мирянин, похороненный в монастыре, будет помилован. В «Житии Феодосия Печерского» отмечалось: «Се елико же вас в монасты­ри сем умрет, или игуменом где отослан, аще и грехи кто сотворил, аз имам перед Богом за то отвещати».

[212]

В-третьих, само духовенство было свободно от раз­личных платежей и податей. Более того, в период монго­ло-татарского владычества российским митрополитам были даны специальные ханские грамоты («ерлыки»), которые освобождали церкви и монастыри от всех даней и поборов. Тем самым духовенство пользовалось относи­тельным достатком и богатством, что давало возможность расходовать часть средств на нужды неимущих.

За помощь ближнему и благотворительность был причислен к лику святых подвижник Сергий Радо­нежский, один из наиболее почитаемых русских свя­тых, основатель и игумен Троице-Сергиева монас­тыря (ок. 1321 — 1391), который «учил не столько сло­вом, сколько делом, практически показывая, как надо поступать в сложных ситуациях». Ученик Сергия Епи-фаний Премудрый писал о своем учителе: «На нем из одеяний все было худостно, все нищетно, все сиротин-ско, ибо поживе он на земле ангельским житием и возсиа в земли Русьей, акы звезда пресвятлая».

Воспитатель и духовник князя Дмитрия Донского, московский митрополит Алексей в грамоте 1360 г. писал: «Вдовиц и сирот и полонянников и странных милуйте и призирайте; иже в темницах посетите, да сподобитеся блаженного онаго святаго гласа истинно­го Христа глаголюща: "Придете благословении Отца моего и наследуйте уготованное вам Царство от сло­жения мира..."».

Надо заметить, что постепенно идея помощи ближ­нему — нищему, убогому, калеке — трансформирова­лась. С одной стороны, развивается так называемая показная, чисто формальная помощь — в форме разда­чи милостыни по различным религиозным праздникам. Внешнее благочестие здесь скрывало под собою гру­бость, бесправие, бесчеловечность. Не случайно изве­стный русский психолог и педагог П.Ф. Каптерев в конце XIX в. писал: «Настоящего понятия о человеке не было в России. Истинная гуманность была чужда русскому обществу. Конечно, было сострадание, жа­лость, но все несколько свысока, с сознанием своих мнимых естественных преимуществ».

Такая показная помощь подверглась критике со стороны древнего русского философа, подвижника

[213]

Максима Грека (1475— 1556), который писал: «Убогию же возлюби всею мыслию... оскорбляемы убоги и нищи, вдовы и сироты, вопиют на ны и воздыхают из глуби­ны душевныя и горькия слезы лиют».

С другой стороны, тот же Максим Грек развивает представление о помощи ближнему в виде душевного сочувствия и сострадания. Наиболее примечателен в этом отношении такой памятник древнерусской лите­ратуры, как «Моление Даниила Заточника» (XIII в.). Философия Даниила уже обращена к самому человеку, к его страданиям и нуждам. «Аще кто в печали челове­ка призрит, как студеною водою напоит в знойный день».

Таким образом, церковь в Древней Руси играет выдающуюся роль в области благотворительности, пытаясь внести в это дело и некоторые организацион­ные начала (строительство специальных приютов, бо­гаделен, больниц).

Контрольные вопросы к разделу:

1. Каковы особенности крещения Руси и какое вли­яние они имели на развитие благотворительнос­ти?

2. Какие категории призреваемых выделялись по Уставу 996 г. и кто был обязан помогать нуждаю­щимся?

3. Каковы основные формы и черты княжеской бла­готворительности? Почему княжеское призрение относится к открытой системе благотворительнос­ти?

4. В чем состоял смысл и двойственность русского подвижничества ?

5. Каково отношение к профессиональному нищен­ству на Руси?

6. Каково место и роль юродивых на Руси?

7. Какую роль играли на Руси колдуны и колдуньи? Для чего использовались ими наузы и заговоры?

8. Каковы факторы роста церковно-монастырской благотворительности в Древней Руси и основныетенденции ее развития?

[214]