Глава №3 юродивые и колдуны на святой Руси

Еще одно интереснейшее явление древнерусской жизни — феномен юродства, юродивых. С особой нежностью и народ, и русская церковь покровитель­ствуют именно им. Более того, явление «юродства» оказывается особым социально-духовным феноменом. Юродство тоскует о правде и любви, и потому неиз­бежно переходит на обличение всяческой неправды у людей. Надо заметить, что если в Западной Европе в период раннего и классического средневековья осо­бое место занимали святые отшельники как богоизб­ранные люди, то на Руси их место заняли юродивые — безумцы.

Именно юродство стало, в представлении русско­го общественного сознания, одним из подвигов хрис­тианского благочестия: богослужение здесь — юрод­ство о Христе. Культ «блаженных и юродивых» — неотъемлемая принадлежность и черта православия. Эта идея созвучна знаменитому изречению Иисуса Христа из Нагорной проповеди (Евангелие от Матфея): «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Не­бесное».

Кто же такие эти «нищие духом» ? Как гласит про­поведь Христа— это вовсе не «нищие», это как раз сильные духом, сильные нравственной чистотой. Они олицетворяют Правду, чем составляют как «свет мира», так и «соль земли». Это явление духовной культуры, которое имело большое социально-обличительное зна­чение. В юродстве следует видеть проявление знако­вой системы: аскетическое самоуничижение (пассив­ная сторона) и «ругание миру», то есть обличение его пороков (активная сторона). Это был диалог юродиво­го и толпы на равных (брань и бросание камней). Прав­да — нага, а нагота юродивого — правда.

[197]

Юродивые были, по древнерусским понятиям, свя­тые, хотя и занимали положение меньшой братии.

Уже в середине XVI в. «Стоглав» давал такое опи­сание юродивым: «По погостам и селам ходят ложные пророки, мужики и жонки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и волосы отрастив и распустя, трясутся и уби­ваются, а сказывают, что им являютсясвятые Пятница и Анастасия, и велят им заповедывать христианам канон завечивати, они же заповедуют крестьянам в среду и пятницу ручного дела неделати, и женам не прясти, и платья не мыти, и каменья не разжигати, и иные заповедуют богомерзкие дела творить...». Такие юродивые, пророки обоего пола, в которых якобы по­селялось божество, были желанными гостями и чудес­ными людьми не для одного только простонародья, но для всего тогдашнего общества, кончая его духовными и светскими главами.

В истории Руси известны имена не менее пятиде­сяти юродивых, живших в XI — XVII вв., из них десять впоследствии были канонизированы, то есть причис­лены к лику святых. Первый по времени юродивый — киево-печерский монах Исаакий (ум. 1090).

Сам Иван IV Грозный смирялся перед такими свя­тыми пророками. Когда в Пскове во время Ливонской войны один из таких пророков, Микола свят (Никола Салос), обозвал правителя царем-кровопийцем и по­жирателем христианских сел и клялся ангелом, что, если хоть один воин из царского войска коснется хоть одного волоска последнего псковского дитяти, царя постигнет смерть от молнии — царь просил молиться, чтобы Господь избавил его от такой участи. Другим знаменитым юродивым при Иване IV был Василий, ходивший зимой и летом совершенно нагим и объяв­ленный после смерти святым; его мощи были постав­лены в Покровском соборе на Красной площади, по­лучившем в связи с этим и название Василия Блажен­ного. Житие святого повествует о том, что он предлагал царю отведать сырого мяса во время поста, тем самым обвиняя его в неправедном кровавом терроре. К образу юродивого нередко прибегал и сам царь Иван IV, выступая под псевдонимом Парфсния Уродивого, на-

[198]

зывая себя «псом смердящим», «убогим духом и ни­щим».

Юродивый Иоанн Московский позднее обвинял царя Бориса Годунова в убийстве царевича Дмитрия Иоанновича (1591). Яркое представление об этом, а так­же о месте и роли юродивых в древнерусском обще­стве, дает трагедия А.К. Толстого «Царь Борис». И поз­же, уже в середине XVII в., сам патриарх Никон сажал с собою юродивого по имени Киприян, ходившего нагим: патриарх же собственными руками угощал его и поил из серебряных сосудов, а остатки допи­вал сам.

Юродивые жили на улице при любой погоде, умерщвляя плоть, и за ними поэтому признавался особый дар сердечного видения и способность к откровениям. Английский дипломат Флетчер, приехавший в Москву в 1588 г., впоследствии удивлялся громадному количе­ству юродивых в столице и их «грубой свободе». При­чем безумцы не только обличали грехи царя и власть предержащих, но прежде всего обращали свой гнев на пороки вообще. Тот же Флетчер замечал, что юроди­вые подходили на улицах к простолюдинам и указыва­ли им на их проступки; обвиняемые обычно все прини­мали и говорили, что заслужили это по грехам своим. Именно тогда, по мнению современных исследовате­лей, практика обличения и самообличения становится чертой русского национального характера. Даже пос­ле официального запрета юродства в 1731 г. многие юродивые вели подпольное существование и были феноменально популярны в народе.

С юродивыми «конкурировали» колдуны и в особен­ности колдуньи, волхвы и «бабы богомерзкие», «идоло-молицы», как называли их требники в чинах исповеди и церковные поучения. Как показывают исторические материалы, вера в колдовство была общераспространен­ным явлением в Древней Руси. В основе ее лежала известная концепция болезни: болезнь есть «бес», ко­торого надо уметь изгнать из больного надлежащим заговором. «Бесица трясавиц», то есть лихорадка, изоб­ражается в одном распространенном заговоре в таких красках: «бесица, имеющая разжени очи, а руци же-

[199]

лезные, а власы верблюжия», послал ее из преиспод­ней ее отец сатана, «в человеке злые пакости творити, и кости женские изсушивати, млека изсякнути, и мла­денца уморити, и очи человекам омрачити, составы расслабити».

Медицинская служба в Древней Руси всецело, за редчайшими исключениями, оказалась в ведении мес­тных знахарей и колдуний. Так, в древних заговорах была сделана даже попытка систематизировать бесов болезней путем присвоения им собственных имен и определенных функций. «Бесиц-трясавиц» двенадцать, они считаются «дщерями Ирода царя» и изображают­ся в виде голых женщин с крыльями; имена их: Тря-сея, Огнея, Ледея (насылает озноб), Гнетея (ложится на ребра и утробу), Грынуша (ложится на грудях и выходит харканьем), Глухея (голову помит и уши зак­ладывает), Ломея (кости и тело ломит), Пухнея («пуска-. ет отек»), Желтея (насылаетжелтуху), Коркуша (насы­лает корчи), Глядея (спать не дает, ума лишает), Невея («всех проклятее — поймает человека и не может тот человек жив быть»). Бес болезни может сам напасть на человека, или же колдун может «сглазить» или «испор­тить» любого человека.

Приемы лечения колдунов и знахарок заключались в заговоре болезней на определенных предметах: уголь­ке, воде, соли и т. п. Заговором старались перевести ее из страждущего в один их этих предметов. Христиан­ство на Руси внесло новые элементы в язычество и элементы новой веры стали применяться в борьбе с бесами болезней. В заговорах присутствуют обращения к деве Марии, архангелам и ангелам, а также к опре­деленным святым, которые своею силою должны спа­сти человека от болезни. Например, против лихорадки призывается архангел Михаил, против двенадцати тря­савиц — мученик Сисиний, против кровотечения — Бо­городица (самый текст заговора против крови, глася­щий: «На море, на окияне, на острове на Буяне, лежит горюч камень, на том камне сидела пресвятая Богоро­дица, держала в руке иглу золотую, вдевала нитку шелковую, зашивала рану кровавую: тебе, рана, не болеть, тебе, кровь, не бежать, аминь»,— проникнут старинным народным духом).

[200]

Составлялись списки святых, специальных помощ­ников в различных болезнях, как, например, «Сказание, коим святым каковые благодати от Бога даны, и когда памяти их», в котором значатся не только такие святые, которые помогают в болезнях, но также и святые, кото­рые бывают полезны и в других трудных случаях жиз­ни: мученики Гурий, Симон и Авив помогали жене, если ее неповинно ненавидит муж, Косьма и Дамиан про­свещали разум к изучению грамоты. Богородица Нео­палимая Купина оберегала от пожара, пророк Илья боролся с засухой, Федор Тирон и Иоанн-воин помога­ли находить украденные вещи и даже сбежавших ра­бов. Флор и Лавр помогали отыскивать украденных лошадей и вообще были их покровителями.

При произнесении заговоров их сила подкрепля­лась наложением на больного Евангелия, креста или наузов. Последние были всего употребительнее, «бабы богомерзкие» оперировали больше всего именно при их помощи, и потому баб этих часто называли также «наузницами». Происхождение наузов чрезвычайно характерно. Наузы («навязи») представляли собою не что иное, как модификацию старинных амулетов, но­сившихся людьми и привязывавшихся на шею домаш­ним животным для предохранения от «порчи» и «дур­ного глаза». Христианское издание этих амулетов пред­ставляло из себя привески в виде иконок или складней с ушком наверху, в которое продевалась нитка, на лицевой стороне наузов изображались святые и анге­лы, специально призывавшиеся против болезней и несчастий (Богородица, архангел Михаил, Федор Ти­рон, поражающий змия, и другие), а на оборотной — бесы болезней, чаще всего фантастический змий полу­человеческого вида, а иногда в виде человеческой го­ловы с расходящимися от нее змеями, поэтому наузы часто назывались «змеевиками».

Наузы применялись не только в случаях болезней или несчастий, когда важно было применить опреде­ленный, надлежащий вид науза, их носили также по­стоянно для предохранения от болезней и бедствий вообще. По существу, таким же наузом был и натель­ный крест, надевавшийся на ребенка при крещении,

[201]

никогда не снимавшийся и сопровождавший своего владельца в могилу. Из символа принятия христианс­кой веры, каким крест является в чине крещения, в сознании людей XII —XVI вв. он превратился в маги­ческий амулет, охраняющий от бесов.

Вера в наузы и колдовство была всеобщей, вплоть до верхов тогдашнего общества. Князь Василий III (1505— 1533) после женитьбы на Елене Глинской искал «чародеев», которые своими чарами помогли бы ему иметь детей. «Стоглав» обличает «поклепцов и ябедни­ков», которые не хотят мириться, целуют крест на том, что правы, и тем вынуждают обиженных к судебным поединкам, на которых одолевают противников волх-вованием — «и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научение им творят, кудесы бьют». Вслед за светскими главами общества шли его духовные руко­водители: монахи и священники, даже игумены и епис­копы перенимали у мастеров чародейного искусства «волхвования, чарования и наузы всякия... ворожбы для, и порчи для, и болезни для, прожитка для, где бы сыту быти». Не гнушались «чародейством» и лица духовного сана. В 1288 г. новгородское вече выгнало из города местного архиепископа Арсения, обвинив его в том, что «того деля стоит тепло долго».

Когда же какая-либо «баба богомерзкая» посыла­ла непогоду, неурожай, голод или наговаривала моро­вую язву, мало было сжечь «волховей», как поступали владимирцы в 1270-х гг. Зло могло быть удалено толь­ко крестным ходом, в котором должны были фигуриро­вать все наиболее крупные местные святыни в лице икон, мощей и других реликвий, с пением специально­го молебна для изгнания нечистой силы и с окропле­нием святой водой постигнутых бедствием людей, ско­та или предметов. В церковном требнике предусматри­вались специальные заклинания против бесов, где именем Троицы проклинались «диаволи проклятии, чародие, диавольстии содружницы, злотворнии возду-хов, гадов, птиц, мух и всяческого роду животнии и злоохотнии дуси».

В то же время новая вера не оспаривала реального 202 существования волшебства и даже не во всем с ним

[202]

боролась: считая грехом возложение науза в качестве амулета «богомерзкой бабой», одновременно одобряла постоянное ношение креста и науза по личной иници­ативе носящего. Иными словами, новая христианская вера на Руси одной рукой возрождала то, что стара­лась разрушить другой.

Ярким тому примером стал культ икон. Икона ста­ла общераспространенным объектом домашнего и лич­ного культа; ей воссылают молитвы, подносят дары, от нее ждут великих и богатых милостей. Русский чело­век XIII — XVI вв., начиная с холопа и кончая царем, молится только перед иконой, другой способ молитвы ему непонятен и недоступен. Не только в доме, но и в приходской церкви у каждого своя икона, и если соб­ственник иконы заметит, что перед его иконой молится чужой, поднимает ссору и брань. Молитва чужой ико­не — воровская молитва, ибо она есть не что иное, как покушение похитить те милости, на которые имеет право владелец иконы. Во время общественного бого­служения каждый молится только своей иконе, не об­ращая внимания на других, и для иностранцев русские в церкви представляли собою всегда странную и не­постижимую картину собрания лиц, обращенных в разные стороны. В связи с этим возник и довольно любопытный обычай — изображать на иконах молящи­мися перед святым или Богом собственника иконы и даже всю его семью.

Русские того времени не скрывали того значения, какое они приписывали иконе. Икона — это их наибо­лее близкий, домашний бог, личный фетиш. Этот бог живет и чувствует, видит и слышит. Супруги во время соития завешивали иконы полотенцем, чтобы не оскор­блять божество видом непристойного акта. Икона слы­шит ту молитву, которая к ней обращена, и бывают случаи, когда она дает ответ словом или движением изображенного на ней лица. От нее зависит благопо­лучие ее хозяина, и потому тот должен заботиться о ней, приносить ей жертвы и дары. Отсюда и любимая жертва иконе — восковая свеча, в которую часто за-лепливали деньги. Икона сопровождала своего вла­дельца всюду: в походе, на дороге, на свадьбе, на по-

[203]

хоронах; иконы охраняли входы в дома, ворота, улицы, переулки, площади, всякий, кто желал благополучно пройти охраняемую иконою территорию, должен был снять шапку и обратиться к иконе с молитвою. В этом исток культа чудотворных икон.

[204]