Глава №2 княжеская благотворительность. Русское подвижничество и появление профессионального нищенства

Князю Владимиру I (980—1015) приписывается учреждение первых училищ для обучения детей знат­ных, среднего состояния и убогих людей; богаделен, странноприимных домов, а также, возможно, и первых больниц. Однако основное место в благотворительно­сти князя занимало все же «нищелюбие». На практике это означало: накормить голодного, напоить жаждуще­го, посетить заключенного в темнице, призреть «хоть единого из малых сих» и вообще так или иначе про­явить милосердие. «Всякому нищему и убогому» было разрешено приходить на княжеский двор, чтобы кор­миться, а для больных, которые сами не могли прихо­дить, отправлялись повозки, груженные хлебом, мясом, рыбой, овощами, медом и квасом.

Об этом восторженно свидетельствовал летописец Нестор. Говоря о победе, одержанной князем над пе­ченегами при г. Василеве, о сооружении там церкви и о празднествах, посвященных этим событиям сначала в Василеве, а затем в Киеве, Нестор писал: «Сотвори (в Василеве) праздник велик, варя триста вар меду, и созываше бояры своя, и посадники, и старейшины по всем градом и люди многи, и разда убогим триста гри­вен, и праздновав осм дний». Князь вернулся в Киев к Успению Святой Богородицы, и «тут паки сотворяше праздник велик, созывая бесчисленное множество народу. Видяще люди, Христианы сущие... бебо любя словеса книжна. Повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княж и взимати всяку потребу, питие и ядение. Устрой же и се рек: яко немощные и боль­ные не могут долезти двора моего. И повеле пристро-ити телеги и всклад хлебы, и мясо, и рыбы, и овощи

[187]

разноличные, и мед в бочках, а в других квас возити по городу, вопрошающе: где больные, и нищие и немогу-щие ходити? И тем раздаяху на потребу».

Таким образом, можно выделить три основные формы княжеской благотворительности: 1) раздача милостыни — «разда убогим триста гривен»; 2) корм­ление на княжеском дворе — «повеле всякому нищему и убогому приходити на двор княж и взимати всяку потребу, питие и ядение»; 3) развоз продовольствия по городу для убогих— «возити по городу, вопрошающе: где больные, и нищие и немогущие ходити? И тем раздаяху на потребу».

Австрийский дипломат и путешественник Сигиз-мунд Герберштейн (I486— 1566) впоследствии в своих «Записках о московских делах» замечал: «Просветясь... таинством животворящего крещения, Владимир уста­новил вместе с митрополитом Львом давать десятину со всех имуществ для бедных, сирот, немощных, пре­старелых, пришельцев, пленных и для погребения бед­ных, а также для помощи тем, кто имел многочислен­ное потомство и у которых имущество было истребле­но огнем, и, наконец, для облегчения нужд всех несчастных, а также для церквей бедных монастырей и главным образом для успокоения мертвых и живых».

Кроме князя Владимира I история вспоминает о ряде других христолюбивых и нищелюбивых князей. Особо отмечают летописи сыновей Владимира: Ярос­лава Владимировича и его брата Мстислава, тмутара-канского князя. Так, при Ярославе (1019— 1054) было открыто первое в Новгороде училище на триста юно­шей-сирот. По свидетельству летописцев, этот князь был «якоже и отец его христолюбив и нищелюбив». Он издал Устав церковный и земский. Благотворитель­ность, то есть попечение о нищих и убогих, оставалось в ведении священников в приходах, епископов в епар­хиях.

Однако больше других своим «нищелюбием» про­славился великий князь Владимир Мономах (1113 — 1125). Призрение бедных и страждущих стало одной из важнейших его обязанностей, о чем свидетельство­вали летописи: «Странние и нищие накормляше и

[188]

напояше, аки мати дети своя». Наиболее ярким свиде­тельством тому служит так называемая «Духовная к детям» (1114). В ней Владимир Мономах формулирует основные правила поведения князя в обществе, созда­вая образ идеального правителя — справедливого за­щитника слабых и убогих:

«Избавите обидимого, защитите сироту, оправдай­те вдовицу. Господь наш показал нам на врага победу тремя делами добрыми, дабы избавитися от него и его победита: покаянием, слезами и милостыней. Не тяж­ка сия заповедь Божия вам, дабы теми тремя доброде­телями избавиться от грехов своих и царствия не ли­шиться. Всего же паче убогих не забывайте, но сколь­ко вам возможно по силе своей кормите, снабдите сироту, вдовицу оправдайте сами и не отдавайте силь­ным на погубление человека. Остерегайтесь лжи и пьянства — это губит и душу и тело. Куда ни пойдете по своей земле, нигде не позволяйте ни своим, ни чу­жим отрокам обижать жителей ни в селениях, ни в полях, чтобы вас не стали проклинать. Куда ни пойде­те, где ни остановитесь в пути, везде напоите и накор­мите всякого просящего. Более же чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простой ли, знаменитый ли, или посланный; если же не можете его чем подарить, то по крайней мере снабдите пищею и питием. Ибо те, про­ходя, прославят человека по всем землям или добрым, или злым. Больного посещайте, к умершим в домы приходите; ибо мы все смертны. Не пройдите мимо человека, не приветствуя его, а скажите всякому при встрече доброе слово. Жену свою любите, но не давай­те ей над собою воли... Что знаете хорошего, того не забывайте, а чего не знаете, тому учитесь...».

И все же первое место в обязанностях князя, по мысли Владимира Мономаха, занимает милостыня: «Первое, Бога для и душа своя, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творя неоскудну, то бо начаток всякому добру».

Завещание великого князя исполняли и современ­ники, и потомки. Так, сестра князя княгиня Анна Все­володовна основала в Киеве училище для девиц, кото­рых не только содержала на свой счет, но и учила

[189]

чтению, письму и ремеслам. Здесь идея призрения уже не сводится только лишь «к приюту и пропитанию».

Из преемников Мономаха на почве благотвори­тельности ярко проявили себя его сыновья: князья Мстислав и Ростислав. Так, последний раздал нищим все имущество своего дяди князя Вячеслава, получен­ное им по наследству. Владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский (1157—1174), оправдывая свое прозвище, по примеру Владимира Святого приказывал развозить но улицам и дорогам жизненные припасы и раздавать их бедным и заключенным в темницах. Князь Всеволод Юрьевич (1177— 1213) после великого пожа­ра во Владимире в 1185 г. оказал большую помощь горожанам в восстановлении их жилищ и в обзаведе­нии имуществом. Князь Александр Ярославич Невский тратил значительные суммы на выкуп русских из та­тарского плена, д его брат князь Михаил Ярославич, наставляя своего сына, писал: «Странных и нищих не презирай, угодно бо есть сие Богу».

А. Стог в своей работе «Об общественном призре­нии в России» (1818) привел слова князя Александра Невского, сказанные на совете бояр (в переложении на современный русский язык): «Будьте недремлющи­ми стражами законов: праздная добродетель возбуж­дает дерзновение порока. Принимайте под защиту свою вдов, сирот, всех слабых и гонимых, к правосудию вашему взывающих. Бог видит их слезы. Он услышит их воздыхания: с меня и с вас взыщет Он душевную скорбь. Не познавайте лица сильного: да смирится гордыня пред вещанием закона; малейший человек и сильнейший саном и богатством равны пред ним. И ес­ли я отвергну слабого и попущу возноситься гордыней, да обвинит меня пред вами Бог в день судный».

Из удельных русских князей своим нищелюбием прославился черниговский князь Николай Давидович, построивший в Киеве в первой половине XII в. боль­ничный монастырь. Новгородский князь Мстислав Ростиславич расходовал значительные средства на выкуп пленных, а его брат князь Роман все свои дохо­ды потратил на помощь бедным, не оставив даже ни-190 чего на свое собственное погребение. Князь Владимир

[190]

Василькович раздал бедным все свое имущество — золото, серебро, утварь, украшения и скот. Княгиня Василиса, вдова нижегородского князя Андрея Кон­стантиновича, раздав нищим все свое имущество, при­няла иноческий сан, основала монастырь на 110 по­слушниц, а сама, как свидетельствовал современник, «жила со своего рукоделья». Предслава, дочь полоц­кого князя Георгия Всеславича, в молодости ушла в монастырь, постриглась под именем Евфросиньи и жила при соборной Софийской церкви, занимаясь пе­реписыванием и продажей церковных книг. Выруча­емые же от продажи деньги Евфросинья раздавала нищим.

И все же княжеская благотворительность в Древ­ней Руси не переступила рамок частного призрения. Отсюда и ее важнейшие черты:

1. Княжеская благотворительность основывается наличном участии и желании нищелюбца, а государ­ственной системы благотворительности не суще­ствует.

2. Участие в призрении оказывается не обязаннос­тью, а правом князя. Нищелюбие, тем самым, есть черта, достойная подражания, но не обязательная для исполнения, хотя князь Владимир Мономах и попытался в своей «Духовной к детям» обязать своих потомков следовать христианским нормам поведения («покаяние, слезы [то есть сострадание], милостыня»).

Итак, важнейшей особенностью благотворительно­сти в Древней Руси являлось отсутствие системы госу­дарственной социальной помощи. Призрение неиму­щих развивается в форме личностного «нищелюбия». Сложилась своеоразная система социальной помощи, включающая в себя два основных компонента: подвиж­ничество и нищенство.

Подвижничество проявлялось в форме христи­анского максимализма: «все или ничего». Оно не сдерживается житейским благоразумием, не конт­ролируется вниманием к практическим результа­там. Эту черту русской души особенно подчерки­вал В.О. Ключевский.

[191]

Постепенно христианская заповедь любви к ближ­нему в Древней Руси, по мнению В.О. Ключевского, трансформировалась в «подвиг сострадания к страж­дущему», где первейшей обязанностью становилась милостыня. Человеколюбие на деле становилось нище-любием, причем последнее мыслилось не как средство общественного благоустройства, а как необходимое условие личного нравственного здоровья. Милостыня больше оказывалась нужной самому нищелюбцу, не­жели нищему.

Поэтому в Древней Руси ценилась в основном только личная, непосредственная благотворительность, передаваемая из рук в руки, предпочтительно «тайком» от постороннего глаза. Нищий для нищелюбца был лучшим богомольцем, душевным благодетелем. Не слу­чайно именно тогда и зародилась поговорка: «В рай входят святой милостыней: нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается».

Отсюда, важнейшим и лучшим условием тогдаш­ней благотворительности становилось то, что нище­любцу требовалось воочию видеть людскую нужду, которую он облегчал, чтобы получить душевную пользу. Нуждающийся же должен был видеть своего милос­тивца, чтобы знать, за кого ему молиться. Князья нака­нуне больших праздников ходили по тюрьмам и бога­дельням, где из собственных рук раздавали милосты­ню арестантам, больным и убогим.

Заочная милостыня, то есть через организацию особой системы государственной социальной помощи, признавалась недейственной. Таким образом, нищен­ство на Руси оказывалось не экономическим бременем для народа, не язвой нравственного воспитания, а од­ним из главных средств воспитания. Иными словами, в древнерусском обществе позарез был нужен нищий и убогий, чтобы воспитать уменье и навык любить ближнего.

Милостыня оказывалась дополнительным актом церковного богослужения, практическим выражением правила, что вера без дел мертва. Нищий был необхо­дим русскому человеку как живое орудие душевного 182 спасения. В нищем русский человек видел идеальный

[192]

образ — олицетворение своих лучших чувств и помыш­лений. Не случайно в народе нищих называли «краса церковная», «Христова братия», «богомольцы за мир». Такое отношение определялось, в первую очередь, ре­лигиозной моралью, призывавшей к любви и милосер­дию, добродетельной жизни для спасения души в жиз­ни вечной. В представлении мирян именно нищие бли­же всего оказывались к образу Иисуса Христа, напоминая его даже внешне: прямая широкая рубаха ниже колен, с низким воротом, оголявшим шею.

Соприкоснуться с этим своеобразным образцом христианской жизни мог любой человек через подая­ние, которое для подающего было религиозным актом, сопровождалось молитвою или крестным знамением. Милостыня стала средством «загладить перед Госпо­дом грехи свои, снискать его милости и войти в Цар­ство Небесное». Тем самым общепринятые нормы морали возвели нищенство в своего рода святое ремес­ло — ремесло замаливания общих грехов. Не случайно сами бродячие богомольцы пели:

А мы нищая братия,

Мы убогие люди

Должны Бога молити,

У Христа милости просити

За поящих, за кормящих,

Кто нас поит и кормит,

Обувает-одевает,

Христу славу отсылает.

На Руси возникает особая категория людей — про­фессиональные нищие, «калики перехожие». Из ста­ринной песни о сорока каликах, записанной Киршей Даниловым, известно, что нищие жили преимуществен­но около монастырей, входы в которые и были основ­ными местами их деятельности. Ходили они артелями (ватагами), во главе которых стояли атаманы. На кали­ках надеты были сумки и подсумки, в руках у них были клюки. Приходя на место, нищие становились полукру­гом у ворот монастыря, клюки втыкали в землю, на них вешали сумочки, поджидая выходящих со службы бо­гомольцев. Не следует думать, что «калики» оказыва­лись людьми покалеченными и убогими. В той же пес-

[193]

не отмечается, что, напротив, были они удалыми и дородными молодцами, и водились за ними грехи — воровство и женский блуд, за что, правда, полагалось наказание. В песне говорится:

Кто украдет, или кто солжет,

Али кто пустится на женский блуд,

Не скажет большому атаману,

Атаман про то дело проведает,

Едина оставить в чистом поле

И окопать по шею в сыру землю.

Оценка нищелюбия оказывается очень различной Так, у В.О. Ключевского: нищелюбие есть средство душевного спасения, необходимое условие христианс­кого благочестия и веры. У малоизвестного ныне исто­рика второй половины XIX в. И.Г. Прыжова в работе «Нищие на Святой Руси» оценка нищенства и нище­любия уже не столь благостна.

В частности, И.Г. Прыжов замечал: «Казалось, от­куда бы взяться такому обилию нищих в стране, такой девственной и малонаселенной? А между тем, где толь­ко отправлялось поминовение по усопшем, являлось их чрезвычайное множество. Как вороны на добычу, сте­кались они на эти грустные пиры. Когда хозяин, свя­щенники и причт проходили из церкви в дом с кутьею, нищая братия поднимала нестройный вой и плач... Иные просили милостыни, затягивая самым плачевным напевом: побейте меня, да покормите! Руки-ноги поло­майте, да милостыньки Христовой подайте! Женщины заводили всеми родами пискливых дискантов, а так называемые божьи старцы, полунищие-полумонахи, обрекавшие себя, как они говорили, на странническое житье, не просили, а пели нравоучительные стихи о кратковременности человеческой жизни и о превосход­стве монастырского жития пред мирским».

Таким образом, благочестие, вызывавшееся пода­чей милостыни, далеко не всегда достигало своей цели. Дело милосердия и христианской любви останавлива­лось в данном случае лишь на формальной стороне милостыни, на одном только этом факте. Отсюда про­исходит так называемая «копеечная подача», которая выработала особую форму «сороковой милостыни».

[194]

Так, в рукописной «Повести о Щиле» (XIV в.) ар­хиепископ Иван велит сыну Щила молиться за погиб­шего отца: «И повеле на 40 дней у сорока церквей сорокоусты дати священникам с причетниками доволь­но, да поют в те дни по сорок панихид и литургии неизменно, а в ту сорок дний милостыню беспрестан­но творити». Верование в число сорок, кстати, не на­следие христианства, а остаток языческой мифологии на Руси. Что же представляла из себя «сороковая ми­лостыня»? При монастырях специально выпекались связки крошечных баранок (величиной с полкопейки) по 40 штук в связке. Движимые благочестием богомоль­цы покупали эти связочки и, выходя из монастыря после окончания службы, оделяли каждого нищего по одной бараночке, что и обладало, по поверью, особенным свойством спасать грешную душу.

И.Г. Прыжов писал: «Таким образом, из обширно­го развития древнерусской милостыни не вышло ни­чего, кроме копеечной милостыни и множества нищих, ничего, кроме легкой возможности старой девке замо­лить грехи своей молодости, купцу прикрыть в зле нажитое богатство, подьячему успокоить свою нечис­тую совесть, и все это за поданную ими копеечку, как будто этим они сделали какое-нибудь доброе дело».

Итак, отличительной чертой благотворительности рассматриваемого периода была «слепая» раздача милостыни, при которой какие-либо расследования о нищих, расспросы их и т. п. не только не производи­лись, но и прямо воспрещались учениями святых от­цов. Так, у Иоанна Златоуста было записано: «Ты не должен разузнавать бедных, что они за люди, потому что ты принимаешь их во имя Христа». Русский народ, следуя этому правилу— «просящему— дай!» — не считал себя вправе заниматься разбором нищенству­ющих и действительно слепо давал всем просящим. Более всего, разумеется, раздавалось съестного, так как денежное обращение в тот период было очень слабым.

Тому способствует и общественное мнение, отра­зившееся в таком памятнике русской литературы, как «Домострой» (XVI в.): «Церковников и нищих, и мало­важных, и бедных, и скорбных, и странников-пришель-

[195]

цев призывай в дом свой и по силе накорми, и напой, и согрей; и милостыню давай от своих праведных тру­дов, и в дому, и в торгу, и на пути: то бо очищаются грехи, те бо ходатаи Богу о грехах наших».

Народное мировоззрение в отношении нищих от­разилось и в легендах. Так, в одной из них, записанной Афанасьевым, объяснялось происхождение выражения «Христа ради!». По легенде, накануне вознесения Христа на небо, собралась и расплакалась нищая бра­тия: «На кого ты нас покидаешь? Чем мы будем, бед­ные, кормиться?». Спаситель поначалу хотел оставить в утешение «гору золотую и реку медвяную», но Иоанн Златоуст отсоветовал Христу («гору отберут сильные да богатые, и будет от нее множество крови и убийств») и сказал: «Ты дай им свое святое имя. Тебя будут по-минати. Тебя будут величати. Будут они и сыты, и пья­ны, будут и обуты, и одеты!». Потому, мол и просят нищие и поныне: «Подайте Христа ради!».

Таким образом, нищенство на Руси рассматрива­ется как своего рода необходимость, так как само его существование, по тогдашним представлениям, входи­ло в планы Господа, в планы Провидения, чтобы дать возможность подающим милостыню совершить бого­угодное дело и тем облегчить себе путь к вечному спасению. Общее же воззрение эпохи на нищенство как на богоугодный институт способствует развитию профессионального нищенства которое постепенно вырастает до размеров крупного общественного бед­ствия. Монастыри и княжеско-боярские дворы стано­вились центрами, привлекавшими целые толпы без­дельников и тунеядцев, рассчитывавших найти здесь поживу. При богатых княжеских дворах появляются даже особые «штаты» постоянных нищих.

Государство же мирится с фактом существования нищенства, смотря на него, как на необходимый, нис­посланный Богом крест, а само выступает исключи­тельно в роли частного благотворителя.

[196]