Раздел 5 Основные тенденции развития благотворительности в Древней Руси (IX XV века)

[175]

Глава №1 христианство и его роль в развитии благотворительной деятельности

Период общественного (общинного, или мирского и церковного) призрения тесно связан с процессом становления древнерусской государственности и с проникновением на Русь христианства.

Возникновение государства — закономерный этап в развитии общества. Государственность вырастает из естественного стремления общества к самоорганиза­ции, к упорядочению усложняющихся отношений меж­ду людьми. Общины восточных славян к VIII —IX вв. состояли не только из сородичей, но и из пришлых, чуждых роду людей. Подобные соседские общины уже не могли управляться на основе старых племенных обычаев; возникновение семейной собственности (иногда заменявшей родовую, иногда сосуществовав­шей с ней) требовало новых правил, форм общежития. В то же время соседские общины были слишком сла­бы, чтобы самостоятельно обеспечить себе безопас­ность.

Естественным гарантом безопасности в этих усло­виях становился князь, располагавший укрепленным оборонительным пунктом (городом) и войском (дружи­ной). Надо заметить, что двойственный состав княжес­кой дружины, складывавшейся из двух основных сло­ев — старшей дружины («мужи») и младшей дружины («отроки»),— в дальнейшем, возможно, предопределил возникновение и противоборство двух сословий внут­ри господствующего класса феодалов (боярства и во­енного служилого сословия).

В IX в. наблюдалось постепенное оформление кня­жеской власти, чему способствовали и внешние фак­торы; на севере Восточно-европейской равнины посто­янным явлением стали набеги скандинавов (варягов),

[176]

а на юге обострилась вражда славянских и тюркских племен. Возникла настоятельная необходимость в со­здании крупных оборонительных союзов, располагав­ших большими людскими ресурсами и действовавших не время от времени, а постоянно. Согласно летопис­ной традиции, крупнейшими территориально-полити­ческими образованиями в IX в. стали Киев, объединив­ший племенные союзы южных славян, и Новгород, сплотивший союзы северных славян.

В древнейшей, дошедшей до наших дней, русской летописи «Повесть временных лет» излагаются две версии рождения Руси. Согласно первой легенде (о князе Кие, братьях его Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди) Кий основал Киев, объединив в среднем Поднепровье полян, принявших самоназвание «русь». В данном слу­чае указано на наличие эндогенного (внутреннего) ис­точника древнерусской государственности. Вторая легенда (о призвании новгородцами варяжского князя Рюрика и братьев его Синеуса и Трувора) отражает идею экзогенного (внешнего) источника государствен­ности. «Русь» здесь выступает в качестве этносоциаль­ной группы, включившей в свой состав и пришлых скандинавов, и славянскую родоплеменную знать. Причиной «призвания» варягов (норманнов) древней­шая летопись называет усобицы среди разноэтничес-ких племен Приильменья, необходимость иметь князя, чтобы «он владел и судил по праву».

И хотя легендарный автор «Повести временных лет» летописец Нестор, по всей видимости, не видел какого-либо противоречия, рассказывая о двух источ­никах русской государственности, тем не менее, начи­ная с 1730-х гг., в отечественной исторической науке отмечается противоборство двух позиций: «норманнис-тов», доказывавших, что древнерусское государство было создано варягами, то есть абсолютизировавших внешний источник (Н.М. Карамзин, М.П. Погодин, СМ. Соловьев), и «антинорманистов», отстаивавших собственно сла­вянское происхождение Киевской Руси (М. В. Ломоно­сов, Д.И. Иловайский, В.Г. Василевский).

В современной литературе постепенно утвердилась концепция «славяно-варяжского» синтеза, соединив-

[177]

шая в себе элементы теории и эндогенного, и экзоген­ного источника. В частности, утверждается, что возник­новение Древнерусского государства стало результа­том внутреннего саморазвития восточнославянских племен, внешний же фактор (варяжские дружины) явился необходимым консолидирующим элементом, ус­корившим процессы славянского объединения. Таким образом, древнерусское государство сложилось как экономическое, политическое и культурное объедине­ние (синтез) славянских и неславянских компонентов, а древнерусский народ сформировался как из славян, так и из финнов, балтов, варягов и других.народов.

Заключительным этапом в образовании Киевской Руси считается политическое объединение северорус­ских и южнорусских земель. По летописи, в 882 г. преемник Рюрика, князь Олег, с дружиной спустился по Днепру, захватил Киев, убив правивших там князей Аскольда и Дира, и сделал Киев центром своей держа­вы. Итак, объединение восточнославянских земель в целом заняло более столетия, хотя целый ряд иссле­дователей (в частности, такого мнения придерживал­ся К. Маркс) склонны видеть в захвате Киева князем Олегом новый этап нашествия варягов, продвигавших­ся в направлении Балкан и Византии. Однако этот путь был «заблокирован» хазарами и болгарами, потому и нашествие не получило своего продолжения.

Киевская Русь — раннефеодальное государство, имевшее целый ряд черт, роднивших его с государ­ствами Западной Европы. Среди них можно назвать следующие:

1. Верховная собственность великого князя на землю и складывание условного феодального землевла­дения в двух формах (вотчинное и поместное).

2. Централизованный характер сбора и распределе­ния дани. Вправление княгини Ольги (945 — 964) оформилась система налогообложения, появились погосты как центры сбора фиксированной дани. Распределение же дани осуществлялось в виде « княжеских даров ».

3. Сложное социальное деление как господствующе­го, так и зависимого класса населения. Так, в со-

[178]

ставе первого можно выделить князей, бояр и во­енное служилое сословие. В составе второго «Рус­ская Правда» называет людин, смердов, изгоев, закупов, рядовичей, челядь, холопов. Различия в положении названных слоев зависимого населе­ния можно провести по степени свободы: так, лю-дины являлись лично свободными общинниками; закупы — людьми, обладавшими личной свободой, но попавшими в долговую кабалу и работавшими до выплаты ссуды (отрабатывавшими «купу»); че­лядь и холопы — рабами, утратившими свободу и прикрепленными к своим владельцам. 4. Постепенное закрепощение зависимого населения через расширение слоя холопов и прикрепление общинников к земле.

В то же время положение Киевской Руси на гра­нице между «цивилизованным» Западом и «варварс­ким» Востоком предопределило и ее специфику. Во-первых, характерной чертой отношений вассалитета, сложившихся внутри господствующего класса, стало наличие тесных близкородственных связей, а великий князь признавался «первым среди равных» по праву старшего в роде. Во-вторых, проводится четкое разли­чие между вотчинным и поместным землевладением. Хотя и то, и другое являлось условным, тем не менее вотчина переходила по наследству к старшему сыну, а поместье наследственным владением не являлось. В-третьих, хотя в Киевской Руси, как и в Западной Ев­ропе, большую роль играли города (в середине XIII в. их насчитывалось около 150), тем не менее, в отличие от западноевропейского города, возникшего в проти­вовес феодальной вотчине и развивавшегося в борьбе с сеньорами, русский город сохранил тесную связь с феодалами и с их сельскими владениями. Некоторые же элементы самоуправления («вече», народные собра­ния) были покорными орудиями в руках князей и бо­ярства. Наконец, в-четвертых, небезынтересными представляются тенденции в развитии холопства на Руси. С одной стороны, наблюдается расширение дан­ной категории населения за счет закрепощения людин, смердов и изгоев, с другой — холопы, занимая в кня

[179]

жеском и боярском хозяйстве низшие должности (ключ­ники и т. п.), в дальнейшем составили питательную среду для формирования военного служилого сосло­вия.

Тем не менее, несмотря на названные выше осо­бенности древнерусского государства, Киевская Русь в IX —XIII вв. развивалась в общем с западноевропей­скими странами русле эволюции феодальных отноше­ний, вступив в середине XII в. в этап феодальной раз­дробленности. Важным фактом, свидетельствовавшим о стремлении Руси оказаться в ряду цивилизованных государств Европы и отгородиться от варварского Во­стока, следует признать принятие христианства.

Проведение религиозных реформ традиционно связывается с именем князя Владимира I Святого, хотя и считается, что первой христианкой на Руси стала княгиня Ольга, бывшая правительницей после гибели князя Игоря при малолетнем князе Святославе. В 955 или 957 г. Ольга побывала в Константинополе и крес­тилась там при императорах Константине Багрянород­ном и Романе и патриархе Полиевкте. При этом следу­ет учитывать, какое место занимала тогдашняя Визан­тия в варварском мире. Сами греки обыкновенно обращали внимание князей-язычников и послов вар­варских племен на свою религию, показывая свои храмы, священные сокровища. Догматы же веры объясняли искусные толкователи.

Стремление к политической централизации и к укреплению и «освящению» власти великого князя выразилось первоначально в том, что Владимир I пре­образовал пестрый пантеон многочисленных племен­ных богов так, чтобы создать строгую иерархическую систему. Однако эта реформа оказалась недостаточной, развивающаяся древнерусская государственность нуждалась в монотеистической религии. Таких рели­гий в Киеве знали три: христианство (в двух вари­антах — римском и византийском), ислам и иудаизм. В этом смысле выбор религии был во многом связан и с выбором политической ориентации. В 988 или 989 году князь Владимир принял христианство из Византии (православный вариант).

[180]

Говоря о крещении Руси, нельзя забывать об осо­бенностях христианизации восточных славян.

Первое. Христианство приходит на Русь значитель­но позднее, чем во многие государства Западной Евро­пы, и на территорию, где существовали многочислен­ные языческие культы. Языческое мировоззрение, присущее восточнославянским племенам, столкнулось с идеями христианства. Причем отношения их оказа­лись сложными и неоднозначными. С одной стороны, христианство и язычество выступали как конкурирую­щие идеологии. С другой — происходил процесс их взаимопроникновения и сосуществования при господ­стве православия.

Следует заметить, что сознание политической эли­ты в данном случае явно опережало массовое народ­ное сознание. Христианизация Киевской Руси была проведена «сверху», насильственными методами. И это естественно, так как в древнерусском язычестве еще не сложился единый пантеон (как было, например, в Древней Греции или Древнем Риме), не выработались четкие представления о потустороннем мире. Иными словами, язычество в Древней Руси еще не прошло всего круга своего развития и не достигло той точки, когда начинается его распад и возникает потребность в новой вере.

В результате на Руси в течение длительного вре­мени существовала особая система религиозных пред­ставлений, в которой языческие и христианские веро­вания пересекались, взаимодействовали и дополняли друг друга. Такая своеобразная система получила на­звание «древлее русское православие» и покоилась на двух основных «столпах»: вера в Бога, идущая от хри­стианства, и суеверие, порождаемое языческими пред­ставлениями.

В итоге христианские представления о Боге, аде и рае преломились на Руси до неузнаваемости. Спасе­ние же, которое приносит Иисус Христос, претвори­лось в народном представлении в принесение благо­получия: «Исус Христос у ворот стоит, он с хлебом, с солью, со скатертью, со скотинкою, с животинкою». В народном мировоззрении рай существовал на небе,

[181]

чтобы туда попасть, не нужно никаких подвигов. Дос­таточно взобраться до неба по лестнице, прорубить в нем дыру и пролезть туда; райское же блаженство заключалось в том, что в раю стоят чудесные жерно­ва — как повернутся, тут тебе каша да пироги. Этот миф принес с собою некоторое дополнение к погребальным обрядам: в гроб стали класть ременную или испечен­ную из теста лестницу, чтобы помочь душе в восхож­дении на небо.

Такое же превращение претерпели и другие хри­стианские представления. Так, весна превратилась в богородицу, приезжающую на благовещенье на сохе: «богородица» она потому, что, приехав, ночует в кре­стьянской хате и родит там своего бога и сына, того бога, который приносит крестьянину урожай и хлеб на зиму. Святые Илья, Егорий (Юрий) и Микола превра­тились в покровителей сельскохозяйственных работ и помощников земледельца. Так, Микола заменил собою прежнего житного Деда, который «жито родит», «ярь засевает», «горох сеет». Заключительный жертвенный пир весеннего земледельческого цикла стал посвящать­ся Миколе, получив название «миколыцины», и был за­фиксирован 9 мая. Юрий стал богом-покровителем скота и богом весенней растительности: он «с ключи­ками» отмыкает землю, выпускает росу и растит тра­ву. Илью Пророка наделили функциями Перуна, бога грома.

Столь же живучими оказалась и прежняя обряд­ность и магия: переплетение языческих и христианс­ких представлений отразилось в народных заговорах. Вот, к примеру, заговор скота от несчастья: «Господу Богу помолюся, и Святой Деве, и святому Миколаю, и святой пречистой, святому вознесению, святой Покро­ве (?) и святому Юрыо, и тебе прошу, красное солнце, и тебе прошу, ясный месяц, и вас прошу, зори-зорени-цы, божий помощницы, и тебе прошу, галочко, и отвер­ни злых собак от моего скота, и тебе прошу, царя Да­вида и кротости твоей, стань ты мене в помощи».

Прочные позиции сохранил и прежний культ пред­ков. Так, в 1051 г., через 36 лет после смерти князя 1о2 Владимира, митрополит Илларион призывал его: «Вста-

[182]

ни, о честнае главо, из гроба твоего, встани, отряси сон — возведи очи, да видиши, какой тя чести Господь сподобив». Дополнила новая вера и старые погребаль­ные обряды: когда умирал нераскаявшийся грешник, для прохода его души вынимали доску из потолка, так как душа грешника вместе с сопровождающими ее чертями не может пройти через окна или дверь, кото­рые обычно кропятся святой водой.

Претерпела изменения на Руси и традиционная христианская теория беса. Бесы тесно переплелись с образами водяных, леших, домовых, не неся в себе зачастую никаких признаков демонического духа зла и ада. Бесы любят подшутить над человеком, но часто они и подчиняются ему, оказывают услуги. Бес столь же близок человеку, как любое другое живое существо в природе; живет он под землей или в омутах, но ни­чуть не страшен.

Двоеверие, присущее Киевской Руси, отмечалось и служителями церкви. Так, в конце XI в. митрополит Иоанн жаловался, что многие причастия «не принима­ют ни единую летом» (то есть никогда), что церковный обряд венчания соблюдается только боярами и князь­ями, а простые люди заключают браки по прежнему обычаю — «поймают жены своя с плясаньем и гудень­ем и плесканьем», а некоторые «без срама» имеют по две жены.

Второе. Сам феномен принятия Русью христиан­ства также достаточно сложен. Оно не носило того рационального начала, как это было в Европе. Привле­кательность христианства для славян заключалась прежде всего в его моральном и социальном начале, в его красоте. Не случайно княгиня Ольга, приняв кре­щение, часто, по свидетельству летописцев, говорила своему сыну Святославу, так и оставшемуся язычни­ком: «Я узнала Бога и радуюсь; если и ты узнаешь его, то также станешь радоваться».

По мнению философа В.В. Зеньковского, «русские люди с особой силой воспринимали на Руси христиан­ство в его красоте. То, что ныне считается легендой, — рассказ летописи о том, как послы Владимира Святого были пленены красотой византийского богослуже-

[183]

ния, — чрезвычайно характерно для той эстетической восприимчивости, которая действительно сопровожда­ла появление христианства на Руси; пусть рассказ летописи есть легенда, но самое возникновение есть ценное свидетельство того, что несло христианство русской душе».

Таким образом, для древнерусского человека важ­ным являлось не рациональное христианское объяс­нение мироздания, а красота, великолепие этого опи­сания, церковных служб и обрядов. Здесь в полной мере воплотилась особенность русского сознания, о которой писал в начале XX в. философ И.А. Ильин в работе «О русской идее». Останавливаясь на смысле и содержании «русской идеи», Ильин отмечал: «Рус­ская идея есть идея сердца. Она утверждает, что глав­ное в жизни есть любовь, и что именно любовью стро­ится совместная жизнь на земле. Эту идею русско-славянская душа восприняла исторически от христианства. Русское православие воспринимает Бога любовью, воссылает Ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям».

В основе же русского восприятия христианства, по мнению И.А. Ильина, лежали три основных начала: природная доброта, совесть и сердечное созерцание. «Когда русский человек верует, то он верует огнем сердца. Когда его вера созерцает, то она стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера же­лает, то она желает совершенного качества». Назван­ные исходные начала обнаруживаются во всем: в рус­ской народной сказке, проникнутой «певучим добро­душием»; в русской песне, полной самого сердечного чувства; в танце; в образах первых исторических рус­ских князей (Владимира I Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха), являвшихся, по народным пре­даниям, «героями сердца и совести».

В основе русской природной любви и веры лежа­ло, как утверждал И.А. Ильин, «живое созерцание». Истоками такого созерцания оказывались «наше рав­нинное пространство, наша природа, с ее далями и об­лаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями». От­сюда проистекали «мечтательность» и «созерцающая

[184]

лень» русского человека (что, в частности, было пока­зано в бессмертной поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» в образе Манилова).

Сердце и созерцание должны «дышать» свободно; им нельзя предписать, что надо видеть и что нужно творить; человек должен творить сам, согласно своим внутренним «необходимостям». Этому требованию соответствовала концепция «древлего русского право­славия» — не формальная, морализующая, а освобож­дающая человека к живой любви и к «живому совест­ному созерцанию». Созерцание, к тому же, не могло не быть предметным, так как сама религиозная свобода для того и дана человеку, чтобы не «саморазнуздаться», а, напротив, «самооформиться», самому найти «предмет и пребывание в нем». Именно поэтому И.А. Ильин и за-меЧал: «Русская религиозность должна утверждаться на сердечном созерцании и свободе и всегда блюсти свой совестный акт».

При этом красота виделась не только в культовых обрядах, но и в действии, в поступке. И здесь виден поворот к морали, к социальному началу. Не случайно и нормативные акты Киевской Руси несли в себе пе­чать моральности и духовности.

Князь Владимир I в своем Уставе 996 г. определил: «Бабы, вдовицы, задушние человецы, прикладницы, странницы, нищие, монастыри и бани их, и врачи их, больницы и врачи их, пустынницы, странноприимни-цы, и кто святая одеяния иноческая свержет, те все по древнему уставу Святых Апостол и Святых Отец и Благочестивых Православных Царей Святым церквам даны Патриарху, или митрополиту, или епископу, в коемждо аще пределе будут, да ведает их той и управу дает и рассуждает».

Тем самым выделялись четыре основные катего­рии призреваемых: вдовы, убогие («задушние челове­цы»), странники (в том числе и странствующие мона­хи — «кто святая одеяния иноческая свержет») и ни­щие.

Тем же Уставом определялась десятина на содер­жание монастырей и церквей, а также богаделен, боль­ниц и неимущих. Десятина представляет собой особый

[185]

церковный налог, составлявший десятую часть дохо­дов от хозяйственной деятельности (десятая часть уро­жая, десятая доля от всякого суда, от торгу часть, от приплода всякого скота на каждый год десятая доля и т. п.). Устав Владимира I предписывал содержать не­имущих, убогих и нищих при церквах.

Таким образом, значение крещения Руси, при всех его особенностях, трудно переоценить: ускорилось изживание местных племенных различий; укрепилась великокняжеская власть; распространились нормы византийского права, что стимулировало формирова­ние феодальных отношений, поляризацию отдельных социальных групп. Идея монархической власти, поза­имствованная у Византии, быстро вошла в политичес­кое сознание Руси. Русь получила письменность, от­крылся доступ к ценностям европейской культуры.

Вместе с тем, на начальном этапе идея единолич­ной власти была неразрывно связана с требованиями се гуманности и мудрости. Так, например, прославлен­ный политический деятель начала XII в. великий князь Владимир II Мономах в своем поучении создал образ идеального князя, власть которого должна быть нрав­ственной и основываться на соблюдении евангельских заповедей.

[186]