Есть ли здесь какая-то закономерность?

«В повести Пушкина все делается случаем», – полагает Берковский, трактуя метель как «стихию случая и хаоса»¹⁴. Так же понимает и объясняет миссию метели Н.Гей: «Метель в повести – не что иное, как неразумное и неконтролируемое нагнетание непредвиденных случайностей, обращающих в хаос многие намерения и предприятия людей»¹⁵.

Есть, несомненно, в случившемся с Владимиром торжество хаоса над самонадеянностью человеческих планов и предположений, но и в самой показательности этого торжества, и помимо нее, в силе сопротивления, оказанного маленькому человеку на его личном пути к личному счастью, есть очевидная заданность, преднамеренность, предопределенность.

Примечательно, что испытания бедного прапорщика не исчерпываются ночными блужданиями. Вырвавшись из метельного плена, достигнув, наконец, Жадрина, Владимир уже здесь, на фоне совершенно обыденной, «мирной» действительности получает новый неожиданный удар судьбы: «Какое известие ожидало его!»

Этой интригующей фразой завершается самый драматичный, самый «серьезный» эпизод повести, а удивленный и заинтересованный читатель вынужден вновь подчиниться «произволу» рассказчика, который демонстративно не желает до поры до времени раскрывать тайну и направляет повествование в другое русло: «Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается». Разумеется, «возвратимся» и «посмотрим», ибо выбора у нас, читателей, нет, но одновременно зададимся вопросом:

Зачем Пушкину понадобился обнаженный «сюжетный шов»16? Какая художественная нагрузка возложена на композицию повествования?

Композиционное своеобразие «Повестей Белкина» стало предметом внимания многих исследователей. «Во всех этих повестях, – писал Б.Эйхенбаум, – интерес сосредоточен не на самых фигурах, а на движении новеллы»; «все дело /.../ в движении, в композиции, в развертывании»¹⁷. Об этом же пишут Хализев и Шешунова: «Конфликты строятся главным образом не на традиционных антитезах характеров, не на прямых столкновениях персонажей, а на композиционных (монтажных) сцеплениях сюжетных мотивов и словесных оборотов»¹⁸.

Правда, Виноградов считает Пушкина «врагом той романтической манеры /.../ приподнято-риторического и разбросанного» повествования, «когда рассказ распадается на отдельные куски с неожиданными композиционными обрывами, с резкими скачками в изложении событий и с эмоционально-лирическими размышлениями автора»¹⁹.

Однако именно в такой – занимательной, интригующей – манере написана «Метель». И вряд ли можно свести своеобразие ее сюжетно-композиционной организации к пародированию повествования определенного типа.

Думается, что поставленная и решенная художественная задача была глубже и сложнее: неожиданные сюжетные повороты, смены планов позволяли не только поддерживать читательский интерес, что вообще свойственно новелле, в жанре которой работал Пушкин, но и создавать тот сюжетно-композиционный объем, в котором событие теряет однонаправленность, линейность, однозначность и начинает играть разными значениями и смыслами.

Читателю не терпится узнать, какое известие ожидало Владимира, а ему предлагают заглянуть к добрым ненарадовским помещикам. Он надеется от них, через них узнать ночную тайну, подсмотреть, «что-то у них делается». А ему, словно в насмешку над «романическими» ожиданиями, бросают обескураживающее «А ничего».