Глава 18

Язык художественной литературы в отношении к разговорному языку

И функциональным стилям

Постановка вопроса

В главе о языке художественной литературы мы говорили об открытости как одной из главных его черт. Открытость находит выражение в широком взаимодействии языка художественной литературы с разговорным языком и функциональными стилями, то есть со всеми разновидностями употребления языка в нехудожественных сферах. В изучении этого взаимодействия можно наметить четыре аспекта.

Во-первых, сопоставление языка художественной литературы с нехудожественными разновидностями употребления языка с целью выявления специфики, особенностей языка художественной литературы.

Во-вторых, изучение ассимиляции языком художественной литературы и через его посредство литературным языком (имеется в виду литературный язык во всем его объеме, или, как часто пишут, «общелитературный язык» в отличие от его отдельных разновидностей) элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей.

В-третьих, изучение использования в языке художественной литературы элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей в специальных художественных целях.

В-четвертых, изучение особенностей норм языка художественной литературы, обусловленных его открытостью.

Об особенностях языка художественной литературы в отличие от других разновидностей литературного и нелитературного языка мы уже говорили. Ассимиляция языком художественной литературы и через его посредство литературным языком элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей относится больше к компетенции истории русского литературного языка, чем стилистики, но этот процесс нельзя оторвать от использования «нехудожественного» словесного материала в художественных целях, поэтому мы не можем совсем отказаться от его рассмотрения. Что касается третьего и четвертого аспектов, то они, конечно, непосредственно относятся к стилистике, но, как и второй аспект, предполагают исторический подход, поскольку особенности отношения языка художественной литературы к «нехудожественным» разновидностям языка раскрываются только в исторической перспективе.

Ассимиляция языком художественной литературы и литературным языком элементов и словесных рядов разговорного языка и функциональных стилей

Связь языка художественной литературы с разговорным языком существует с того времени, когда язык художественной литературы оформился как особая разновидность языкового употребления. Даже в те времена, когда язык отдельных жанров старательно оберегался от проникновения всего «простонародного» и просторечного, стихийно этот процесс происходил. Исследователями давно отмечены диалектизмы в одах Ломоносова (лыва — лужа, болото; лес, поросль на болотистой местности; стрёж — русло) и у Державина (жадна — дятел, колпица — аист, вяха — удар, корда — зимняя ограда для скота).

В творчестве Пушкина разговорные и «простонародные» слова, выражения и синтаксические конструкции использовались широко, но подвергались при этом строгому качественному и количественному отбору в соответствии с принципом «исторической народности». Отбирая наиболее емкие в смысловом отношении и наиболее стилистически выразительные средства разговорного языка, Пушкин объединял их в одно целое с «нейтральными» и книжными языковыми средствами, в результате чего и рождалась та искренность и точность выражения, та подлинная непринужденность повествования, которая отличает не только прозаический, но и стихотворный язык Пушкина. Вот несколько примеров из «Евгения Онегина»:

«Над ней он голову ломал И чудеса подозревал»; «Но куклы даже в эти годы Татьяна в руки не брала»; «Друзья мои, что ж толку в этом?»; *Но я... какое дело мне? Я верен буду старине»; «Толпа в гостиную валит»; «И в залу высыпали все»; «.Заводит речь о том, о сём»

и т. п.

Принцип «исторической народности» позволил последующим писателям вполне сознательно осваивать богатства разговорного языка во всех его разновидностях. На первый план выдвинулась проблема отбора из диалектов и просторечия наиболее выразительных, емких по значению и легко осваиваемых всеобщим употреблением языковых средств. Одновременно возникла и проблема подачи, способов включения в авторский текст этих средств. Обычно наши писатели-классики помещали диалектизмы и просторечие в контексты, в которых было понятно их значение, а также снабжали их пояснениями — кто и где так говорит. Например, в «Мертвых душах» Гоголя читаем:

«Потом пошли осматривать водяную мельницу, где недоставало порхлицы, в которую утверждается верхний камень, быстро вращающийся на веретене, порхающий, по чудесному выражению русского мужика».

Тургенев, употребляя в авторском языке диалектизмы, всегда не только заботился об их понятности, но и о том, чтобы это были слова выразительные и наиболее точно обозначающие явление:

«Работник-то я плохой... где мне? Здоровья нет и руки глупы» {Касьян с Красивой мечи); «Ермолай любил покалякать с хорошим человеком, особенно за чаркой» (Ермолай и мельничиха); «От него отказались как от человека, ни па какую работу не годного — лядащего, как говорится у нас в Орле» (там же); «Таких разговоров я, человек неопытный и в деревне не живалый — как у нас в Орле говорится, — наслушался вдоволь» (Хорь и Калининыч)¹.

Активное использование диалектизмов и просторечия в художественной литературе ведет к их распространению в общем употреблении. В результате многие слова, ранее считавшиеся диалектными и просторечными, становятся литературными, «нейтральными». К числу таких слов относятся, например: беднота, быт, бытовой, бытовать, дословный, завсегдатай, занятный, застрять, корениться, неудачник, обрядовый, обыденный, отчётливый, почин (в значении «инициатива»), противовес, самодур, семенить, смаковать, строй, суть, рознь, шуршать, щуплый и др.² В этом ряду обратим внимание на слово шуршать. Впервые в художественной литературе его употребил Тургенев в рассказе «Бежин луг»: Камыши точно, раздвигаясь, шуршали, как говорится у нас. И уже во второй половине XIX в. это слово, по свидетельству Ю. С. Сорокина, становится довольно частым в литературе: Оленин шуршал и стучал своими большими сапогами (Л. Толстой); Кто-то ходил по комнате, шуршал бумагою (В. Слепцов); Шуршит соломой рожь сухая (Я. Полонский)³.

В. В. Виноградов считал, что во второй половине XIX в. ведущая роль в системе разновидностей литературного языка от языка художественной литературы переходит к стилям научной и газетно-публицистической прозы⁴. Конечно, роль этих стилей возрастает, и в них активно формируются словесные ряды, отражающие быстрое развитие науки и техники, торговли, финансовой деятельности, общественных отношений и т.д. Однако трудно согласиться, что научная, научно-популярная, общественно-политическая, финансово-экономическая литература оттеснили на второй план художественную литературу.

Классическая реалистическая литература разносторонне и глубоко отражала русскую действительность в самых разнообразных се проявлениях. Общественный авторитет художественной литературы оставался высоким, и поэтому очень велика была роль ее языка в распространении и закреплении в общем литературном употреблении многих фактов языкового развития. В связи с широким использованием в языке художественной литературы словесных рядов, соотнесенных с научной и общественно-политической сферами, тезис Виноградова о росте значения научного и публицистического стилей можно уточнить в том смысле, что имеется в виду не только развитие именно этих стилей как таковых, но и умножение и усложнение словесных рядов языка художественной литературы в силу расширения ее тематики и проблематики, с одной стороны, и дальнейшего совершенствования приемов словесного выражения — с другой.

Примеры можно взять из рассказов Л. Герцена. Вступительная часть рассказа «Трагедия за стаканом грога» характеризуется композиционной активностью научно-философского словесного ряда, взаимодействующего с рядом образно-изобразительным:

«Очерки, силуэты, берега беспрерывно возникают и теряются, — вплетаясь своей тенью и своим светом, своей ниткой в общую ткань движущейся с нами картины. Этот мимо идущий мир, это проходящее, всё идет и всё не проходит — а остается чем-то всегдашним. Мимо идет, видно, вечное — оттого оно и не проходит. Оно так и отражается в человеке. В отвлеченной мысли — нормы и законы; в жизни — мерцание едва уловимых частностей и пропадающих форм».

В языковой структуре рассказа «Скуки ради» существенная композиционная роль принадлежит газетно-публицистическому словесному ряду, в который вплетается ряд разговорный:

«После каждых выборов победители и побежденные ходят татуированные, как ирокезы; у кого синий глаз, у кого ссадина на лбу, у кого нос отделан под грушу. Столько мышечного усердия и фонарей ни одна страна не приносит на алтарь отечества — как цивическая весь Кальвина. <...>

Консерваторы и радикалы, не согласные пи в чем, согласны в огромном значении Женевы в всемирном хозяйстве и развитии. Для одних это Рим очищенного протестантизма, для других — исправляющий должность Парижа во время его тяжелой умственной болезни и горькой доли».

Показательно, что разного рода «нехудожественные» словесные ряды активно использовались не только в языке художественной прозы, но и в языке стихотворных жанров, которые вслед за прозой обращались нередко к предметам, ранее для них несвойственным. Можно привести множество примеров этого явления. Ограничимся двумя маленькими отрывками из второй части «Современников» Н. Некрасова:

Производитель работ

Акционерной компании.

Сдавший недавно отчет

В общем годичном собрании

В группе директоров Шкурин сидит

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Дрогнула грубая сила «кустарная»,

Как из-под ног ее почва ушла..

Мысль эта, смею сказать, лучезарная,

Наши доходы спасла.

Плод этой меры в графе дивиденда

Акционеры найдут.

На сорок три с половиной процента

Разом понизился труд!..

Способствовала художественная литература и вовлечению в общее употребление многих слов и выражений из социально-профессиональных диалектов и жаргонов, причем некоторые из них полностью «нейтрализовались» в литературном языке, а некоторые сохранили те или иные экспрессивные оттенки. Но в том и в другом случае переход профессионализмов в слова и выражения общего употребления был связан с использованием их в более широком, переносном значении. К такого рода словам относятся, например, следующие: доморощенный (первоначальное значение связано с сельским хозяйством — «выращенный, вскормленный дома»), животрепещущий (первоначально слово употреблялось в рыбной торговле), отпетый (первоначальное значение связано с глаголом «отпеть — отпевать» в церковно-обрядовом употреблении), подголосок (первоначально — термин хорового пения), приспешник (первоначально — пекарь или помощник, подготовщик в какой-либо работе), пустопорожний (первоначально — сельскохозяйственный термин, так говорилось о земле), разношёрстный (первоначально — также сельскохозяйственный термин, так говорилось только о животных), сплотить, сплочённый (первоначально — строительный термин), стушеваться (первоначально — профессионализм чертежников и художников) и др.⁵.

Как распространение и «олитературивание» диалектизма шуршать связано с именем Тургенева, так распространение глагола стушеваться связано с именем Достоевского. Правда, Ю. С. Сорокин высказал сомнение, что инициатива употребления этого слова в переносном значении принадлежала именно Достоевскому⁶. Но несомненно, что у Достоевского есть выразительные примеры такого употребления. Например, в «Бесах»:

«Андрей Антонович между тем взял свой роман и запер на ключ в дубовый шкаф, успев, между прочим, мигнуть Блюму, чтобы тот стушевался»; «С правой стороны <...> стоял Кириллов, и стоял ужасно странно, — неподвижно, вытянувшись, протянув руки по швам, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось, желая стушеваться и спрятаться».

Становятся достоянием общего употребления и такие экспрессивные выражения, как размениваться на мелкую монету, нагреть руки, вылетегпъ в трубу (из жаргона буржуазных дельцов), этот номер не пройдёт (из циркового жаргона), ни в зуб ногой, завалиться, срезаться (из школьно-студенческого жаргона), втереть очки (из шулерского арго), валять дурака, задать лататы, тянуть волынку (из воровского арго)⁷.

Процесс использования в художественной литературе и вовлечения в литературный язык разговорного и первоначально приуроченного лишь к определенным функциональным стилям словесного материала продолжается и в XX в. Так, С. И. Ожегов указал, что некоторые получившие распространение в советское время сельскохозяйственные термины по происхождению являются диалектными: огрех, путина, пропашные культуры (ср. областное пропашка, пропашек), теребильщик (ср. областное теребить лён') и др.^8.

Прозаические и стихотворные жанры художественной литературы всё больше «раскрываются» для всех разновидностей разговорного языка и всех функциональных стилей и их «подстилей». Это можно показать на примере языковой композиции главы «На Ангаре» поэмы А. Твардовского «За далью — даль».

Ведущим и определяющим выступает разговорный словесный ряд, образуемый не только лексикой и фразеологией, но и синтаксическими конструкциями, звуковыми повторами:

То был порыв души артельной,

Самозабвенный, нераздельный, —

В нём всё слилось — ни дать ни взять:

И удаль русская мирская,

И с ней повадка заводская,

И строя воинского стать,

И глазомер, и счёт бесспорный,

И сметка делу наперед.

Сибиряки! Молва не врёт, —

Хоть с бору, с сосенки народ,

Хоть сборный он, зато отборный,

Орёл-народ: как в свой черёд

Плечом надёжным подопрёт, —

Не подведет!

Разговорный ряд переплетается со словесными рядами — книжно-поэтическим и фольклорно-песенным, придающими тексту окраску «возвышенности», торжественности, эмоциональной приподнятости:

Гори вовеки негасимо

Тот добрый жар у нас в груди —

И все нам впору, все по силам,

Все но плечу, что впереди!

Немало жито-пережито,

Что хочешь будь и впредь со мной, —

Ты здесь — венец красы земной,

Моя опора и защита

И песнь моя — народ родной!

Перекрытие Ангары показано Твардовским в разных планах. Один из них — сравнение с боем, сражением. Отсюда — постоянно возникающий словесный ряд «военного» содержания:

Слова команды прозвучали,

Один короткий взмах флажка —

И, точно танки РГК,

Двадцатитонные «минчане»,

Качнув бортами, как плечами,

С исходной, с грузом — на врага.

И ни мгновенья передышки —

а самосвалом — самосвал,

Чтоб в точку,

в душу!

Наповал!

«Опорный» для главы разговорный словесный ряд взаимодействует с рядом, лексически, семантически и ритмически организованным в манере русской классической повествовательной поэзии, напоминающим иногда строки «Евгения Онегина»:

Тот час уже в окно стучался

Не без торжественных затей:

Съезжались гости и начальство

Различных рангов и статей.

А этот словесный ряд сменяется другим, заключающим в себе самые современные (для 60-х годов XX в.) выражения официально-делового и производственно-технического характера:

Предположенья, слухи, толки,

Сужденья вольных знатоков

О недостатках подготовки,

О риске и перестраховке

И установке от верхов.

Но и о том, как эти воды,

Подобно волжским и иным,

Уже не дар, а дань природы —

Войдут в назначенный режим.

Это, конечно, далеко не все словесные ряды, система динамического развертывания которых образует языковую композицию главы «Па Ангаре», и не всё, что можно об этих рядах сказать. Но и то, что сказано, позволяет сделать два важных для нас вывода: 1) словесные ряды в главе «На Ангаре» разнообразны, отражают как разновидности разговорного языка, так и различные стили и «подстили» литературного языка и 2) ни о какой «разпостильности» или «многостильности» главы «На Ангаре» не может быть и речи: стиль ее целостен, един, это стихотворный повествовательный стиль именно этой поэмы Твардовского, и все использованные в нем языковые средства преобразованы и подчинены решению творческих задач поэта.