Билет №8

1. Элементарные и сложные знаки (мечковская)

2. Компонентный анализ лексического значения слова

Компонентный анализ — это метод лингвистического изучения смысла слов.

Смысл слова можно описывать с помощью синонимов или же развернутых толкований. Компонентный анализ предлагает еще один способ такого описания. Значение слова разлагается иа составляющие компоненты (иногда их еще называют семантическими множителями). Это как бы минимальные кусочки смысла, неразложимые иа части: «предмет», «человек», «мужской (женский) пол», «взрослость» и т. п. Слова (и разные значения одного слова) отличаются друг от друга набором таких компонентов: Так, значения слов мальчик и девочка в результате компонентного анализа приобретают такой вид:

мальчик — человек, мужской пол, невзрослость;

девочка — человек, женский пол, невзрослость.

Как видим, различие между этими словами — в одном компоненте (мужской пол — женский пол). У слова ребенок компонент «пол» отсутствует: ведь говоря, например, Ребенок играет, мы ничего не сообщаем о том, кто имеется в виду — мальчик или девочка.

От слова ребенок, в свою очередь, отличается слово детеныш: в его значении есть компонент «животное» и нет компонентов «человек» и «пол», а по признаку «невзрослость» эти два слова соотносительны.

Слова мальчик и мужчина различаются по одному компоненту (невзрослость — взрослость), а мальчик и женщина — по двум (невзрослость — взрослость и мужской пол — женский пол). Следуя методике такого сопоставления значений разных слов, читатель сам может установить, в чем разница между словами девочка и женщина, девочка и мужчина, детеныш и мужчина.

Метод компонентного анализа нагляден: значения разных слов легко сопоставимы по наличию или отсутствию одинаковых-«кусочков» смысла. А так как набор их во много раз меньше числа слов в живом языке, то описание лексических значений с помощью компонентного анализа кажется очень удобным, экономным: бесконечное разнообразие словесных значений, оказывается, можно систематизировать и представить в виде разных комбинаций одних н тех же единиц.

Особенно хорош этот метод при описании смысловых отношений между словами, которые образуют более или менее замкнутые группы, например при изучении терминов родства. В исследовании значений слов, не образующих столь определенные группы, компонентный анализ применяется реже.

БИЛЕТ №9

1. Знаки-индексы в разных семиотиках (мечковская)

2. Ритуал

С достаточно общей точки зрения, до поры прием¬лемой в обзоре всего семиотического континуума, ритуал и рели¬гия рассматриваются в качестве одного широкого класса семио-тик — на основе их эволюционной связи. Типологически говоря, религии вырастают из ритуалов и всегда содержат в себе те или иные ритуалы, хотя принципиально не сводятся к ним.

В филогенезе ритуальное действие было первым семиоти¬ческим процессом, который формировал мифологические пред¬ставления первобытных людей и другие их семиотические воз¬можности коммуницирования — ритуальный танец, протомузы-ку, скульптурные, рельефные и наскальные изображения, а впо¬следствии также и звуковой язык. Начало семиозиса (в форме ри¬туалов и слитых с ритуалами формами протоискусства) относит¬ся к эпохе раннего палеолита (150 — 40 тыс. лет назад), т.е. време¬ни неандертальцев (непрямых предшественников вида homo sapiens), еще не обладавших словесным языком. Современный че¬ловек и его словесный язык появляются на рубеже палеолита и мезолита, примерно 40 тыс. лет назад. Таким образом, ритуал вы¬ступает в качестве древнейшей из социальных семиотик, из кото¬рой развились (отпочковались) такие семиотики, как искусства, религии, звуковой язык слов, а также многие подсистемы в семио¬тике поведения.

Что касается родословной самого ритуала (в строго фидеисти¬ческом смысле термина1), то в своих основных проявлениях он представляет собой исходную форму знакового поведения пер¬вобытного человека. В мире животных ритуал, в качестве формы фидеистической коммуникации, отсутствует (как, впрочем, от¬сутствует и сам феномен веры). Однако это утверждение не проти¬воречит тому, что физическая (материальная) форма неко¬торых древнейших ритуальных знаков связана с биологией и поведением животных в гнезде и/или стае. К знакам биологически мотивированным — формам ритуалов можно отнести позу адорации (воздетые кверху руки), поцелуй, поклон и некоторые другие близкие к ним формы выражения покорности и подчинения1.

Как было показано в п. 55, план выражения древнейших знаков был основан на движениях тела, конечностей и мышц лица человека. Люди начинали связывать с определенными телодвижениями определенные смыслы (функции, значения); в результате движения приобретали выразительность, что превращало их из «просто» движений в жесты и мимику. Жестикуляция и мимика — эти самые близкие к природе из семиотик человека — лежат в основе таких языков человечества, как ритуал, а затем танец и игра актера. Таким образом, ритуал является древнейшей из семиотик человечества, а самый древний компонент в ритуале —-это физическое движение, получившее значимость.

В ритуале есть три обязательных компонента разной семиотической природы: 1) ритуальное (символическое) действие (над определенными предметами или с помощью предметов); 2) мифологическое представление о значении совершаемого действия; 3) сопровождающие действие словесные формулы.

В древности ритуал, будучи главным выражением культа высшей силы, т.е. ее почитания, умилостивления, жертвоприношения ей, выступал как основной семиотический механизм сплочения племени, регулятор и стабилизатор его жизни. Семантический инвариант ритуала состоит в воспроизведении миропорядка; назначение ритуала — в стабилизации жизни, в том, чтобы обеспечить воспроизведение сложившихся норм в будущем.

Основные темы древнейших ритуалов — это сотворение космоса (миропорядка) из хаоса, природный круговорот жизни и смерти, зимы и лета, дня и ночи. Таковы, в частности, мотивы ритуальных тайных действ (мистерий) в честь умирающих и воскресающих божеств: в Древнем Египте они посвящались богу плодородия и царю подземного царства Осирису; у древних греков и римлян — богу плодородия, виноградарства и вина Дионису (Бахусу); у народов Передней Азии (в Месопотамии, Сирии, Палестине, у шумеро-аккадских племен) — богу плодородия, стражу небесных врат Таммузу (Думузи). В мистериях разыгрывалось (однако с верой в священный смысл представления), как бы заново воссоздавалось то, что происходило при сотворении мира, при рождении, драматической жизни, смерти и воскресении божества. Обязательным и кульминационным моментом ритуала было жертвоприношение.

Ритуальные темы главных и древнейших мифов в преобразованном, иногда ослабленном и даже не вполне осознаваемом виде присутствуют во всех ритуалах, связанных с жизненным циклом и хозяйственной деятельностью людей. Психологической основой этого переноса было уподобление, которое в мифологическом сознании сливается с отождествлением. Постройка дома уподоблялась сотворению мира, свадьба — священному браку, болезнь — борьбе добрых и злых духов, похороны — уходу в иной мир для последующего воскрешения.

Все важные и критические события в жизни первобытного коллектива и каждого человека не просто сопровождались некоторыми ритуалами, но переживались (проживались) путем совершения обряда. Обряды сопровождали встречу и проводы времен года (а это значимые вехи аграрного цикла); сев, жатву, молотьбу (дни, которые, по пословице, год кормят); рождение, переход (посвящение) подростка в группу взрослых (обряд инициации), свадьбу, смерть (похороны)... Обряды помогали социуму противостоять засухе или болезни, переживать опасные, трудные дни (такими, например, считались дни солнцестояния, стык старого и нового года, иногда новолуние), облегчали переход из одной фазы жизненного цикла в другую, задавали должную очередность действий при убое скота, отёле или переселении пчел. Многочисленные в древности праздники предназначались отнюдь не для отдыха, а для отправления главных ритуалов своей мифологии.

С внешней стороны ритуал состоял в совершении в установленном порядке, всегда прилюдно и с распределением «ролей», ряда символических действий. Ритуал обычно включал и речевые действия — восхваления божества или духа (гимны, славословия), молитвы, призывы, пожелания, обещания.

Восточнославянский обряд, связанный с переселением в новый дом1, восходит ко времени индоевропейского единства (примерно до середины II тысячелетия до н.э.). О древности ритуала свидетельствует такое установление: в новый дом вначале пускали животных — овцу, корову, лошадь, потом — человека. По-видимому, это поздний и «смягченный» след жертвоприношения (Вяч.Вс. Иванов), и эти животные были строительной жертвой.

Исследователи отмечают обычай бросать в дом через раскрытую дверь клубок ниток: держась за нитку, семья не входили в дом по старшинству. Сходные процедуры переходов в «неосвоенное пространство» встречаются в родильной и свадебной обрядности. То, что в новый дом входят «по старшинству», согласуется с представлениями о смерти первого вошедшего. Само пространство дома получает явно мифологическое осмысление: это инсценировка путешествия в иной мир. Для его оживления и освоения надо было перенести в этот мир — т. е. в новый дом — значимую часть (символическую «долю») прежнего жилья, воплощенную, например, в огне прежнего очага, в домашнем соре, в навозе. Это бывало так: «Хозяйка последний раз затапливает печь в старом доме, варит кашу, заворачивает горшок в чистое полотенце и, кланяясь во все стороны, говорит [домовому]: Хозяин-батюшка, со жоной, со малым робятами, поди в новый сруб, поди в новый дом, ко старой скотинушке, ко старым людям. Затем печь гасится, горшок с кашей переносится в новый дом, там зажигают впервые огонь в новой печи, и в ней доваривается принесенная каша». Обращение к домовому бывало и более ритуализовано: «переходя в новый дом, хозяин ночью входит в старый дом, кланяется на все четыре стороны и приглашает домового пожаловать в новый дом: Домовой, домовой, не оставайся тут, а иди с нашей семьей. В новом доме в подызбице или же на чердаке ставится и угощенье домовому: хлеб с солью и чашка водки». Заполнение внутреннего пространства нового дома — ритуальный аналог наполнения мира вещами после его создания. Первыми вносятся предметы, имеющие высший символический статус: домашний огонь, хлеб, соль, квашня с затворенным тестом, иконы.

Переход в новый дом (как, впрочем, и любой другой обряд) завершается ритуальной трапезой в красном углу. В такой трапезе представлены основные мотивы ритуала: собирание (членов семьи, продуктов, утвари); приготовление целого (хлеба или каши) из частей; раздел целого на части между участниками обряда (символическое наделение каждого частью общей доли семьи, перешедшей в новый дом). Горшок из-под каши нередко разбивали и закапывали в переднем углу — еще один образ жертвы высшим силам. Обряд в целом был призван «оживить» и «освоить» (освятить) дом как специфически человеческий «малый мир», мыслимый по образу «большого мира» (мироздания), созданного Творцом (Байбурин 1993, 173).

В древности обряды буквально заполняли собой всю жизнь человека, жизнь его семьи и его селения (см. специально статьи «Время», «Календарь народный» С.М.Толстой: СлДр 1995; СлДр 1999). Ритуал был закрепленной в действиях и словах картиной мира и вместе с тем правилами поведения людей в самых разных жизненных обстоятельствах, но в первую очередь — в обстоятельствах ответственных, критических, переходных из одной жизненной фазы к следующей: к взрослой жизни (в ритуале инициации), к семейной жизни (ритуалы смотрин, ухаживания, сватовства, свадьбы), к статусу отца/матери (ритуальные предписания и запреты во время беременности, крестины) и т.д. При этом «действенная» (поведенческая, «исполнительская») сторона ритуала оказалась более устойчивой во времени, чем стоящие за ритуалом мифологические представления.

В Новое время архаические ритуалы (иногда еще языческие, чаще христианско-языческие) не столько утрачивались, сколько превращались в обычаи с «забытой» мотивацией. Характерно, что ритуалы, связанные с отошедшими или сильно изменивши-мися видами деятельности (прядение и ткачество на дому; кузнечное дело, постройка дома; знахарство и т.д.), утрачены в большей мере, чем ритуалы, связанные с «непреходящими» обстоятельствами жизни (рождение ребенка, свадьба, болезни, смерть и т.п.)1. Ритуалы с полузабытой или забытой фидеистической мотивацией, трансформируясь в обычаи и безотчетные поведенческие стереотипы, продолжают жить в поведении современных сообществ (см. п. 109). Максимально устойчивы те из архаических ритуалов, которые так или иначе совпали с христианской обрядностью или были переосмыслены на ее основе (например, обряды, связанные с рождением ребенка, и крестины).

В эволюции ритуала типологически значимы три основные направления: 1) фидеистическое: развитие мифолого-религиозных представлений и новых ритуалов; формирование религий (см. п. 107);

2) светское и поведенческое: по мере ослабления (вплоть до утраты) фидеистической мотивированности обрядов они становились обычаями, стереотипами бытового поведения (см. п. 109);

3) выделение из ритуала художественных семиотик — искусств (см. лекции XV – XVIII БИЛЕТ №10

1. Знаки-иконы в разных семиотиках(+знаки символы)

Упомянем о тех различиях, которые, по мнению основателя семиотики американского ученого Ч. Пирса, позволяют разграничивать два разных типа знаков. Речь идет о так называемых иконических знаках и знаках-символах.

Первые создаются в человеческой культуре путем более или менее точного копирования реальных объектов или явлений. Можно сказать, что вся реалистическая живопись - это собрание иконических знаков. Пейзаж, написанный кистью художника-реалиста, является для посетителя выставки знаком определенного ландшафта или определенной местности, причем таким знаком, иконические свойства которого выражены наиболее полно.

Другим иконическим знаком той же самой местности может быть ее топографический план, хотя этот комплексный знак обладает уже определенными элементами символики (синий цвет здесь служит традиционным символом воды, коричневый - участков гористой местности, высота которой может быть обозначена концентрическими линиями горизонталей).

В отличие от иконического знака знак-символ не обязан иметь ни малейшего сходства с тем предметом или явлением, которое он обозначает. Так, ненавистный всем автомобилистам “кирпич” - красный круг с белым прямоугольником посредине может быть расшифрован словами “Проезд запрещен” лишь в том случае, если человек заранее заучил значение этого знака. В противоположность последнему такие дорожные знаки, как “Осторожно, дети” или “Поворот налево запрещен”, обладают уже явными иконическими свойствами.

Следуя этим терминам семиотики, мы можем более кратко сформулировать различие между мимикой необученного глухонемого и звуковым разговорным языком. Мимические жесты в своем большинстве иконичны (и в силу этого неразложимы на более мелкие единицы). Напротив, знаки звукового языка (морфемы и слова) являются чистыми символами, поскольку они, за малыми исключениями, не обладают ни малейшим сходством с тем, что обозначают.

Отчасти именно поэтому слова допускают достаточно вольное обращение с собой - правда, лишь в рамках тех правил, которые приняты для этого в каждом отдельном языке. Взяв, например, корневое слово “стол” (выступающее в качестве морфемы), мы можем склонять его - “к столу”, “от стола”, “под столом”; можем прибавлять к нему спереди приставки, а сзади - суффиксы, получая в результате совершенно новые языковые символы: “застольный”, “столица”, “столешница”, “столовая” и т. д.

А теперь давайте представим себе, какие трудности должны возникнуть перед педагогом, который впервые серьезно задумался над тем, как именно научить человека, с момента рождения живущего в мире нерасчленимых иконических знаков, мыслить символическими категориями и свободно пользоваться этой новой для него символикой при общении с окружающими.

И аббат Л’Эпе решил начать с создания особого “языка-посредника”, который обладал бы внутренней структурой французского разговорного языка, но не требовал бы в употреблении каких-либо иных средств, кроме жестикуляции.

Мы уже однажды говорили о том, что для понимания иностранного языка - будь то произносимые вслух сентенции или же печатный текст - совершенно недостаточно знания его фонетики и лексики. Без знания грамматики мы сможем лишь приблизительно понять самые несложные фразы.

Для глухонемого звуковой язык, на котором общаются люди его родины, выступает в таком же качестве, как, скажем, русский язык для француза или англичанина. И если перевод лексических понятий с разговорного языка на язык глухонемых должен вызывать заметные трудности, то эти трудности неизмеримо вырастают, когда мы сталкиваемся с проблемой жестового выражения грамматических категорий (таких, как род, падеж, время и т. д.).

Л’Эпе, создавая свой “методический знаковый язык”, особое внимание уделил изобретению новых жестов, с помощью которых он мог бы обучать своих питомцев французской грамматике. При этом он старался взять на вооружение все те жестовые знаки, которые уже имелись в языке глухонемых и могли быть использованы для этой цели.

Например, для выражения прошедшего времени в жестикуляции глухонемых издавна применялся короткий взмах кистью руки назад, через плечо. Но во французском (как и в некоторых других европейских языках) существует несколько категорий прошедшего времени. Л’Эпе сохранил упомянутый жест для передачи “простого” прошедшего времени, а для выражения “совершенного” прошедшего и “давно прошедшего” времен ввел два новых знака - именно двойной и тройной взмах рукой назад. Специальные жесты были придуманы для выражения предлогов (например, прикосновение указательным пальцем ко лбу - как заменитель предлога “для”).

После смерти Л’Эпе работу по созданию и дальнейшему усовершенствованию методического языка-посредника продолжил аббат Сикар, опубликовавший в 1908 г. двухтомный труд под названием “Теория знака”. Это был фундаментальный словарь, при помощи которого вы могли бы передать любое высказывание на французском языке со всеми его смысловыми оттенками, пользуясь исключительно жестикуляцией и пантомимой.

Методический знаковый язык ни в какой мере не претендовал на роль нового средства общения глухонемых, но он не мог не оказать сильнейшего влияния на тот “естественный” жестовый язык, которым лишенные слуха люди пользовались в своей среде до начала деятельности Л’Эпе, Сикара и многих других педагогов того же направления. Благодаря их усилиям естественный язык жестов не только обогатился множеством новых знаков, но и приобрел гораздо более унифицированный характер.

На смену бесконечному разнообразию жестовых “диалектов”, имевших хождение внутри относительно замкнутых и изолированных друг от друга ячеек глухонемых, пришел так называемый “новый язык знаков”, лексикон и правила которого стали регламентироваться в каждой стране специальными справочниками и словарями. Будучи общепризнанными руководствами для учителей, эти книги взяли на себя роль общенациональных кодексов, регулирующих дальнейшее развитие жестового языка, способствующих повышению его униформности и обеспечивающих разумную связь между ним и разговорным языком данного государства.

Хотя история становления нового языка знаков изучена пока что совершенно недостаточно, здесь тем не менее прослеживается одна очевидная и весьма интересная тенденция. Суть ее в том, что иконические знаки “домашней” пантомимы постепенно вытесняются символическими жестами, использование которых основано на соглашении и невозможно без предварительного обучения. В этом смысле жесты нового языка знаков становятся все более подобны словам разговорного, звукового языка, которые, как мы помним, являются типичными знаками-символами.

Употребление любого знака-символа основано на договоре между людьми, условия которого “записаны” в многовековой человеческой практике общения и в наиболее явной и непосредственной форме отражены в толковом словаре каждого языка. Встречая незнакомое слово, мы открываем толковый словарь и в этот момент становимся участниками издавна существующего соглашения. Пользуясь общепринятой терминологией, можно сказать, что знаки-символы конвенциональны (от слова “конвенция”- договор, соглашение).

Посмотрим, например, как отличаются способы выражения понятия “плохо” у необученных глухонемых, пользующихся знаками “домашней” пантомимы, и в новом языке знаков. В первом случае мы видим чисто мимическую жестикуляцию: человек приоткрывает губы, слегка высовывает кончик языка и затем отрицательно покачивает головой с выражением неудовольствия.

В новом языке знаков, принятом сейчас у англичан, используется совершенно другой знак. Кисти рук со сложенными пальцами и с отведенными в стороны мизинцами складываются вместе и слегка подаются в сторону собеседника. Первый, чисто иконический знак может быть легко понят каждым, даже и не вступавшим прежде в общение с глухонемыми. Второй знак - это конвенциональный символ, значение которого можно только заучить.

А вот другой пример. Домашний знак согласия - это просто кивки головой. В новом языке знаков во Франции согласие выражается двумя последовательными движениями руки вниз и вверх, причем согнутые большой и указательный пальцы образуют подобие кольца. По существу, такое положение пальцев имитирует букву “о”, с которой начинается французское слово “да” (”oui”).

Употребление последнего знака довольно естественно для глухонемого, знакомого не только с принятым во Франции жестовым языком, но и с разговорным французским языком. Зная национальный язык своей страны, такой человек может пользоваться двумя принципиально различными способами коммуникации, один из которых абсолютно подобен фонетическому, а другой - идеографическому письму. В основе первой из этих двух систем общения лежит так называемый “пальцевый алфавит”, где каждой букве соответствует вполне определенная комбинация пальцев правой руки. Идеографическая система - это и есть те самые “естественный” и “новый” языки знаков, о которых я только что говорил.

Различие состоит в том, что при разговоре с использованием пальцевой азбуки каждый отдельный жест отвечает одному звуку, или фонеме, звукового языка, в то время как любой жест языка знаков соответствует слову (точнее морфеме) или даже целому короткому высказыванию. Алфавит пальцев - это не более чем беззвучная имитация, речи, своего рода “воздушная каллиграфия”, один из суррогатов звукового языка данной страны. Что касается жестового языка знаков, то он представляет собой вполне самостоятельный язык, так что сделанные на нем “высказывания” требуют перевода на звуковые языки, причем такой перевод лишь в немногих случаях может быть совершенно буквальным.

Надо сказать, что, несмотря на столь существенные различия между символикой пальцевого алфавита и языком знаков, они очень часто используются в едином комплексе. Один из таких случаев мы уже наблюдали, когда познакомились с французским жестом для понятия “да”. Однако, как правило, пальцевая азбука приберегается в жестовой сигнализации для тех слов и выражений, для которых не существует специальных символов в языке знаков. Таковы, в частности, имена и фамилии людей, а также названия географических местностей, фирм и т. д. Интересно, что некоторые наиболее употребительные имена собственные получили свое символическое изображение в языке знаков. Таковы названия материков, стран, некоторых крупных промышленных фирм. Так, в США существует жестовый знак для фирмы “Понтиак”, тогда как название фирмы “Форд” требует использования алфавита пальцев. Слово “Россия” передается американскими глухонемыми следующим жестом: ладони обеих рук кладутся на колени, якобы имитируя характерное движение русских народных танцев.

Перед нами удивительная аналогия в принципах построения совершенно различных по происхождению систем визуальной сигнализации. Вспомним, например, морской флажный код. И там, так же как в жестикуляции глухонемых, любое сообщение может быть передано по буквам. Но в обоих этих типах коммуникации такая возможность используется лишь в крайних случаях - когда среди готовых конвенциональных символов отсутствуют такие, с помощью которых данное сообщение можно было бы транслировать быстрее и экономнее. Всем ясно, что если за одно и то же время можно передать или 10 бунв, или 10 слов, то будет разумнее воспользоваться вторым вариантом. Но, с другой стороны, было бы проще каждый раз составлять нужные слова из флагов-букв, чем, например, заучивать па память многие сотни знаков-иероглифов.

Этот вывод, оказывается, в известном смысле приложим и к жестикуляции глухонемых. Если в результате определенного нейропсихического заболевания человек, с детства владеющий и пальцевым алфавитом, и языком знаков, утратил способность пользоваться обеими этими системами связи, то по мере выздоровления он раньше и с большей легкостью возвращается к азбуке пальцев. И это не удивительно, ибо число исходных, элементных символов здесь намного меньше, чем в языке жестовых знаков, что дает определенные преимущества для вос¬становления памяти.

Имея много черт сходства с типичными идеографическими системами, жестовый язык знаков существенно отличается от них одной важной особенностью, которая сближает его с системами фонетическими. Как мы помним, создание новых идеограмм (например, в китайском иероглифическом письме) не подчинено каким-либо общим принципам комбинаторики, которые мы обнаруживаем при формировании слов (или морфем) из небольшого числа исходных элементов (фонем или букв). Оказывается, большинство знаков-символов жестового языка подобно словам можно разложить на более мелкие элементы. По аналогии с фонемой (элементарным звуком речи) и графемой (буквой) их принято называть хиремами. Ни фонема, ни буква, ни хирема не обладают собственным значением - это просто кирпичики, из которых складываются минимальные значимые единицы языка: слова в нашем звуковом языке, знаки - в языке жестов.

Американский лингвист В. Стоко (который, не будучи глухонемым, прошел полный курс обучения американскому языку знаков в самом крупном в США учебном заведении для глухонемых - колледже Галлодета, а затем долгое время преподавал в нем) насчитывает в этом языке 37 хирем. Это не намного больше числа фонем и букв в европейских языках (в русском языке 32 буквы, в английском - 26).

Все хиремы распадаются на три большие группы. Элементы первой группы определяют ориентацию движения “сигнальной” руки, второй - конфигурацию пальцев обеих рук, третьей - характер движения. Как правило, в движении находится правая рука (движения левой рукой, совершенно аналогичные движениям правой, используются в особых случаях и формируют символы с совершенно новым значением). Специфика знака зависит от того, к какой части лица, левой руки или туловища направлена кисть правой руки. Так, если сжатая в кулак рука прикасается к подбородку, то этот жест читается как “мороженое”; если кулак дотрагивается до лба, то перед нами знак, обозначающий “Швеция”; наконец, поднося кулак к груди, наш собеседник говорит: “Сожалею”.

При тех же самых движениях руки ее пальцы могут быть сложены пятнадцатью различными способами (в соответствии с теми наиболее контрастирующими между собой конфигурациями пальцев, которые отвечают пятнадцати буквам пальцевого алфавита), и в каждом таком случае мы получаем новый знак.

Играет роль также положение пальцев левой руки. Например, если правая рука с выпрямленным указательным пальцем (буква “д”) движется мимо кисти неподвижной левой руки, все пальцы которой выпрямлены и слегка разведены (цифра 5), то это знак “что?”. Если же кисть левой руки при этом отвечает букве “Ъ” (только мизинец выпрямлен), знак читается как “последний”.

Наиболее многочисленны хиремы, характеризующие разные типы движений правой руки. Например, при полной идентичности хирем ориентации и конфигурации пальцев движение правой руки к себе может обозначать “брать взаймы”, от себя - “земля”, а поочередные движения к себе и к собеседнику - “объяснять”. Особые знаки формируются при комбинациях разных движений, быстро следующих друг за другом. Например, прикосновение руки, сопровождаемое ее движением вправо и покачиванием, расшифровывается как “сон”, тогда как прикосновение, за которым следует подбрасывание руки ьверх, означает “почему?”

Здесь можно задать очень важный вопрос: каковы же лексические возможности этого своеобразного языка? Казалось бы, ответ прост. Достаточно перемножить число хирем ориентации (9), конфигурации (15) и движения (13), и мы получим общее число возможных знаков, которое равно 1665. Но, к сожалению, эта цифра не может дать сколько-нибудь точную оценку числа “слов” в языке знаков. С одной стороны, ее следует занизить, поскольку многие комбинации хирем не используются. Но, с другой стороны, число значимых единиц может оказаться значительно большим, так как существуют дополнительные “надстройки” над комбинаторикой хирем.

В частности, мимика лица, которая сопровождает жестикуляцию рук, может меняться и тем самым менять значение одного и того же символа. Например, знак “помнить”, транслируемый при вопросительном выражении лица (брови приподняты, глаза широко открыты, подбородок немного вздернут кверху), читается как “помнишь?”; если же глаза слегка прикрыты, а подбородок чуть опущен, то совершенно идентичная жестикуляция расшифровывается так: “Да, я помню!” Знак “возможно”, сопровождаемый чуть заметным отрицательным покачиванием головы, приобретает значение “невозможно”. Таким образом, по мнению В. Стоко, написанные на лице согласие, вопрос или отрицание играют в языке знаков роль синтаксических признаков: с их помощью можно перевести утвердительное предложение в вопросительное или отрицательное. И все же, по-видимому, можно приблизительно ответить на вопрос, поставленный в предыдущем абзаце, сказав, что число слов в новом языке знаков едва ли превышает 3-4 тыс. Это разумеется, намного меньше словарного запаса любого европейского языка.

2. Знаковый характер в поведении, этикет (знаковый аспект изучения)

Поведение как объект семиотики. Слово поведение многозначно уже в общем (неспециальном) языке. Оно может означать 'образ жизни; образ действий, характер поступков; соблюдение правил внутреннего распорядка' (ср. У Гоголя: ...поведения самого предосудительного; у Достоевского: поведения трезвого; из школьно-гимназического быта: снизить отметку по поведению). Поведение может относиться и к животным, в том числе к их бессознательным реакциям (поведение беспозвоночных, инстинктивное поведение), а также к проявлениям неживой природы (наблюдать за поведением огня, поведение электрона в веществе и т.п.). В семиотике и социальной психологии термин поведение ближе всего к общенародному значению этого слова (поведение как 'образ жизни, стиль жизни').

Поведение многоаспектно и проявляется во всем, что человек делает, — начиная от того, как он здоровается или покупает хлеб в булочной, и заканчивая тем, какой жизненный путь он выбира еТ и как по нему идет: какую выбирает или получает профессию, как строит (и строит ли?) карьеру, на ком женится, как воспитывает детей, что и как празднует, как отдыхает и развлекается и т.д. Можно возразить, что это «просто жизнь», а не «поведение как предмет семиотики». Однако это не так: «просто жизнь» шире «поведения».

Во-первых, в поведении в отличие от «просто жизни» все значимо. В «просто жизни» есть действия и состояния, которые хотя бы в данную минуту «ничего не значат» в коммуникативном и межличностном плане: например, человек спит или один бродит в лесу, или плавает, или находится у себя дома. Если он н е один (в лесу или в комнате), то он так или иначе себя ведет, в большей или меньшей мере соответствуя поведенческому узусу (обычаю, сложившимся нормам поведения), принятому в его среде. Тем самым (т.е. своим поведением) человек маркирует место в своей среде и свое отношение к ближайшему окружению, а в более общем плане — к среде и социуму в целом. Таким образом, на людях человек всегда так или иначе себя в е д е т, и это поведение значимо, оно адресуется участникам ситуации и воспринимается ими («прочитывается», понимается, интерпретируется). Если на людях и видя людей человек ведет себя так, как будто рядом никого нет (что бывает; наверное, каждому приходилось наблюдать такие ситуации), то имеет место какой-то с б о й в нормальной практике человеческого общежития (ср. жалобы человека, которого другой недостаточно «замечает»: я для него пустое место).

Во-вторых, для семиотики в поведении важны именно значения действий и поступков: важно, что поступки адресуются и «прочитываются» адресатом, в то время как для «просто жиз¬ни» важна не только (а иногда и не столько) коммуникативно -семиотическая значимость поступка, но и его практические, утилитарные результаты. Например, любой подарок всегда семиотичен, причем, конечно, значима и его стоимость (хотя люди иногда и говорят что-нибудь вроде Дорог не подарок, дорого внимание). Однако при этом люди так или иначе оценивают и чисто потребительские свойства подаренной вещи (которые могут быть не связаны с ее ценой): допустим, подаренные «недорогие» перчатки оказались как раз впору и замечательно удобными. Вот эти потребительские свойства вещи-знака («впору», модные, теплые, мягкие, прочные и т.п.) выходят за пределы внимания семиотики.

В-третьих, поведение всегда «адресуется» «своим» и «чу-*им»: оно направлено на усиление, подчеркивание, иногда создание «близости» со «своими» и обособленности, противопоставленности по отношению к «чужим». Следование тем или иным поведенческим модам (стилям поведения) является, с одной стороны, средством самовыражения человека, а с другой, — создает большие и малые группы людей, противопоставленных другим людям. Это особенно четко видно в случаях, когда мировоззренческое или, шире, содержательное своеобразие группы незначительно. Для таких сообществ семиотика поведения оказывается главным «системообразующим» фактором их существования. В качестве примера можно указать на яркое поведенческое своеобразие хиппи, которое для них во многом заменяет идеологию1.

Для хиппи как движения, которое провозглашало свой разрыв с «большим» обществом и не было озабочено созданием собственной конструктивной программы, семиотика являлась главным и едва ли не единственным средством конституирования сообщества (в терминологии хиппи и автора — Системы). Семиотику хиппи образуют не только такие обычные (этно)объединяющие «носители значений», как самоназвание, особый сленг (автор помещает в книге его толковый словарик), свои граффити (в книге есть и соответствующие термины: пацифик, анархия, хипповский крест и т.п.). Главное, что создает феномен хиппи, — это высокосемиотическое поведение: свой образ жизни и стиль общения (тусовки), свои прически и одежда, свои вещи (ксивник, рюкзак), в том числе слегка эзотерические особые предметы-знаки, лишенные или почти ли¬шенные утилитарной функции (фенечка, хайратник), и даже «свое» выражение лица (рассеянные глаза: «Взгляд, уводящий в свою реальность», — как один из «символов непринадлежности» к «большому» миру). Поэтому в соответствии с предметом книга Щепанской — это не столько материалы к истории инакомыслия в России, сколько семиотический и социально-психологический очерк «инакового» поведения, степень знаковости которого существенно выше обычной.

БИЛЕТ №11

1. Знаки-символы в разных семиотиках(см. билет 10)

2. Религия как сверхсложная семиотика

В разных разделах этой книги по ходу так¬сономических обзоров знаков и знаковых систем не раз было по¬казано, что религии превосходят любые знаковые системы во всех возможных аспектах, существенных для сопоставления семиотик: а) по разнообразию используемых знаков (в семиотиках религий имеются все возможные знаки: индексы, иконы, символы; про¬стые и производные знаки; знаки любых сенсорных модально¬стей, включая осязание, вкус и обоняние); б) по сложности уров-невого строения; в) по разнообразию и богатству передаваемого содержания и выполняемых функций.

Религия как форма общественного сознания и сверхсложная семиотика объединяет в себе все доступные людям семиотики, образуя как бы параллельный семиотический континуум по отношению ко всему континууму социальной коммуникации (будучи, разумеется, только частью семиотического универсума). Религиозный семиотический континуум образуют следующие семиотики: 1) мифолого-религиозная картина мира, т.е. знания о Боге, человеке, обществе, мире; о принципах нравственной жизни; в религиях, исповедующих спасение, картина мира содержит также знание о путях личного спасения человека для будущей жизни; 2) ритуалы с их семиотическим разнообразием и всепроникающим влиянием на формы повседневной жизни; 3) паралингвистические средства общения (в ритуалах и за пределами собственно ритуала); 4) социальные коды (программы) поведения и общения вне храма; 5) естественный язык (иногда два языка: сакральный и профанный); 6) все художественные языки (искусства), доступные человечеству в конкретное историческое время (например, применительно к современному миру, включая возможности кино, телевидения, рок-музыки и т.д.); 7) теологическое знание (в качестве паранаучного — понятийно-логического, источниковедческого, комментаторского и т. д. — коррелята к мифолого-религиозной доктрине и корпусу основных ритуалов).

В континууме религиозной коммуникации, как и во всем информационно-семиотическом континууме общения людей, центральное место занимают семиотики, использующие естественный язык (языки). Более того, для развитых религий (в отличие от древних ритуалов и по сравнению с обычным, нерелигиозным, речевым общением) характерно повышенное внимание к слову. Это обусловлено самой природой религии.

Религия мыслится верующими как связь между высшей и вечной сущностью (Абсолютом, Богом, богами) и людьми. Эта связь состоит в том, что Абсолют сообщил людям самое главное знание и между Абсолютом и людьми установился своего рода договор: люди стремятся жить, руководствуясь главным знанием, полученным от Бога, и надеясь на его помощь, поддержку, награду свыше, в том числе в некоторых религиях — на иную, вечную жизнь. В самых разных религиях в круг ключевых значений входят слова, связанные с передачей информации: Откровение, слово Бога, заповедь, завет, пророчество, благая весть, вест ник, посланник, пророк, Священное Знание (Писание, Предание), Символ веры, истолкование священного Слова, проповедь, молитва... История религий состоит в движении и изменении некоторой специальной информации — в ее территориальном распространении или сокращении, той или иной трансляции — передаче, пересказе, переводе, перетолковании, разъяснении. По сути, это вопросы филологические и, с учетом разнообразия информационных каналов, семиотические.

БИЛЕТ №12

1. Вторичная мотивированность знаков-символов(мечковская)

2. Семиотика искусства

Искусство - это сфера жизни, в которой каждый элемент стремится стать знаком. Искусство является знаковой системой, т.е. оно а) предполагает наличие отправителя и получателя б) реализуется в материальных объектах предназначенных для передачи информации в) подчиняется общим законам функционирования знаковых систем.

С точки зрения семиотики, история искусств представляет собой развитие художественных языков человечества как содержательного каркаса и смысловых рамок искусств. Развитие языков искусств происходит в результате усилий художника передать открывшееся ему новое знание о человеке и мире, в процессе художнических поисков новой выразительности и новой действенности своих произведений. Художественные языки (т. е. семиотики отдельных искусств) представляют собой отдельные модели мира, концентрированное знание о мире, сформированное художественно-выразительными возможностями того или иного искусства. Для художника (хореографа, композитора, поэта) его художественный язык (т. е. та семиотика, в которой он работает) - это и корпус знаний о человеке, и метод или инструмент создания новых знаний средствами избранной семиотики.

В истории искусств существенно видеть их связи, определяемые природой знаков -"первоисточников", т. е. знаков, изначально составлявших определенную семиотику. Так, выразительные движения тела человека образуют семиотическую основу искусств танца, театра, пантомимики, цирка; знаки-изображения были исходными не только для изобразительного искусства и фотографии, но и для кинематографа и т. д. В современном мире в наше время все искусства - это системы многоканальных семиотик.

Рассмотрим знаковый характер таких видов искусства, как архитектура, литература, изобразительное искусство.

Согласно классификации знаков Ч. Пирса в архитектуре примерами иконических знаков могут служить пальмовидные, лотосовидные, папирусовидные колонны, кариатиды или атланты, поддерживающие своды или балкон (портик кариатид Эрехтейона). Знаки-индексы основываются на причинно-следственной связи. Таковыми, например, в архитектуре являются двери - обозначение возможности входа во внутреннее пространство здания; высокие окна, объединенные в группу в два этажа, обозначающие наличие внутри здания двусветного зала; купол - знак цельного пространственного объема внутри здания. Знаки-символы находятся с объектом в ассоциативной связи, основанной на соглашении. Примером символического знака в архитектуре стала башня, венчающая здания мэрий и ратуш. Ее исходным архитектурным посылом является донжон. Он был символом власти, а функционально - последним опорным пунктом обороны крепости при ее осаде. Ныне остался только первый, символический смысл этой башни.

Знаки - изначальные элементы художественного текста. По своей обращенности к человеческим чувствам, по сенсорному воздействию знаки разделяются на аудио (обращенные к слуху), визуальные (обращенные к зрению) и аудиовизуальные. Рождение знаковой системы художественной деятельности на основе именно этих типов знаков объясняется, во-первых, тем, что зрение и слух способны переносить информацию на большие расстояния, в отличие от вкуса, осязания, обоняния, требующих или прямого контакта, или тесной близости человека с предметом; во-вторых, тем, что слух, а позже (с возникновением письменности) и зрение оказались исторически связанными с вербальным общением, что социально отшлифовало эти чувства и создало традицию социально-культурной нагруженности информации, поступающей через них.

Наука и культура неотделимы от понятия знака, поскольку они дают в распоряжение людей всё более нужные им знаки и представляют свои результаты в форме знаковых систем. Как человеческая цивилизация, так и человеческий разум невозможны без знаков и знаковых систем, и, как говорил Ч. Моррис, интеллект вообще следует отождествлять именно с функционированием знаков.

В современное время мы наблюдаем следующую тенденцию - в коммуникации людей уменьшается роль знаков с первичной мотивированностью. Постепенно уменьшается значимость интонации, жестов, мимики. В повседневном общении устная речь становится более экспрессивной, концентрированной и эгоцентрической, но менее образной (менее "картинной" или "изобразительной"). В искусствах, в рекламе, в массовой коммуникации, в искусственно созданных сложных знаках их абстрактно-символьные компоненты теснят наглядные. Вместо "картинок" вполне успешно используются имена и символы (названия, торговые знаки, фирменные марки, логотипы, бренды). Художественные семиотики (искусства) выступают как основной "противовес" расширяющимся пространствам искусственных рациональных семиотик. Искусства всё резче противопоставляют себя наукам и технологиям. Искусства всё менее информативны, зато всё более субъективны, всё свободнее в самовыражении художников, в отображении любых объектов и разработке любых тем; в искусствах всё более значительную роль играет авторское начало. Искусства всё быстрее обновляют свои художественные языки и стили, а их произведения все менее предсказуемы.

На протяжении последнего тысячелетия наблюдается ускоренная эволюция культурных семиотик. Появляются новые семиотики, в которых объединяются возможности разных знаковых систем (объединение кукольного и актерского театра; игрового и документального кино; театра и кинематографа; разные варианты анимационного кино, которые становятся особенно разнообразны благодаря компьютерным технологиям. В современном мире наблюдается тенденция к интернационализации большинства семиотик, в том числе искусств и естественных языков.

БИЛЕТ №13

1. Структура коммуникативного акта(мечковская)

2. Биосемиотика

Не только в пределах России, но и в мире биосемиотика — это одна из самых молодых научных областей: до 1990-х гг. она была уделом лишь немногих исследователей-одиночек, опубликовавших несколько работ, теперь считающихся основополагающими. Поэтому понятийный аппарат, тезаурус и профессиональный язык биосемиотики ещё находятся в стадии зарождения и формирования. Однако она уже охватывает немало знаний и концепций, а также публикаций, сообществ и событий в мировой науке.

Что такое биосемиотика? Вот несколько определений, данных известными биосемиотиками: «Биосемиотика: (bios, жизнь + semion=sign, знак) — это междисциплинарная область теоретических и эмпирических исследований, анализирующих коммуникации и значения, смыслы в живых системах. Знаковые процессы, в масштабах от молекулярных до экологических и эволюционных, изучались в течение всей истории биологии; однако при этом очень часто описания информационно-коммуникативных аспектов живых систем считали лишь метафорическими, полагая, что суть их можно понять с помощью физических и химических описаний. В биосемиотике же, напротив, информационные знаковые процессы рассматриваются как исконная, базовая система феноменов жизни, требующая нового понимания. Между биологией и семиотикой (изучением смыслов и значений динамических кодов и взаимосвязанных знаковых процессов) возникают и развиваются всё более глубинные взаимодействия. Уже очевидно, что наличие знаков, значений и смыслов — специфическая фундаментальная особенность живых систем, включая разумные, — начиная с их молекулярной организации. Таким образом, биосемиотика может стать основой как для семиотики, так и для биологии» (J. Hoffmeyer и его датские коллеги).

«Биосемиотика — достаточно самостоятельная и относительно замкнутая область междисцплинарных исследований, лежащая на пересечении биологии и семиотики и занимающаяся изучением свойственных организмам знаковых систем. Последние характеризуются наличием у них плана выражения и плана содержания, между которыми существует причинно не детерминированная связь. В результате знаковым системам свойственны явления синонимии и омонимии... Биосемиотика исследует знаковые системы разных уровней —молекулярно-биологического (генетический код), внутриклеточного (сигнальные пептиды), межклеточного (медиаторы, иммунные взаимодействия), внутриорганизменного (гормоны, условно-рефлекторные реакции) и межорганизменного (телергоны, феромоны, аттрактанты). Семиотические системы организменного и межорганизменного уровней являются предметом специального изучения в этологии. Кроме того, биосемиотика покрывает всю проблематику, связанную с проблемой существования языка и мышления у животных».

Добавим следующее. Коммуникации людей, включая и многообразные феномены культуры — это очень сложные и высокоразвитые производные систем коммуникаций животных — гораздо более простых, но всё же аналогичных человеческим; большинство аспектов деятельности людей — от личностных мотивов до политических событий и объектов техносферы — имеют биологические основы. Поэтому здесь правомерна позиция вполне биоцентрическая: не биосемиотика является частью семиотики — лишь той, которая относится к живым организмам, исключая гуманитарные аспекты бытия; напротив, — то, что мы называем семиотикой, — это лишь часть концепций о знаковых системах живого — лишь о тех из них, которые созданы людьми; а потому они исторически стали первыми объектами семиотики — так как наиболее нам понятны.Биосемиотика, таким образом, — более общая система знаний о структурах, функционировании и эволюции сложных систем, в ряде аспектов способная охватить семиотику языков (лингвосемиотику) и различные направления семиотики культуры.

О семиотических корнях биосемиотики. Зарождение и начало развития семиотики было связано с исследованиями лингвистов и филологов. Ведь наиболее подвластны анализу именно те логические структуры, которые существуют в различных языках, — от функциональной морфологии слов и синтаксиса фраз и отдельных высказываний до структур сложных литературных сюжетов. Структурная и сравнительная лингвистика были и остаются полем деятельности многих семиотиков. Поэтому нередко семиотикой называют лишь её исторически первый раздел — эту, вербальную, семиотику. Классики её — К. Леви-Стросс (C. Levy-Strauss), В. Пропп, Ж. Пиаже (J. Piaget), Ч. Пирс (Ch. Peirce),Ф. Де Соссюр (F. de Saussure), Ц. Тодоров, Р. Якобсон (помните, у В. Маяковского — «...напролёт болтал о Ромке Якобсоне...»?). Первую работу по классификации языковых знаков опубликовал Ч. Пирс ещё в 1867 г. В начале 20 века появилось ещё несколько отдельных работ, а развиваться семиотика начала с 1920-х гг. Однако первый Международный конгресс по семиотике состоялся лишь в 1974 г., в Милане. Таким образом, семиотика и её историческое «ядро», вербальная семиотика, тоже весьма молоды. Однако теперь семиотика в целом привлекает многих: так, на Международном конгрессе по семиотике в Дрездене в октябре 1999 г. присутствовало более 2000 исследователей из разных стран и континентов (один из них — автор этих строк); не было, пожалуй, лишь представителей Центральной Африки.

К середине 20 века стало ясно, что и невербальные системы коммуникации, и произведения человеческой культуры — это тоже знаковые системы, для изучения которых можно и нужно экстраполировать приёмы (вербальной) семиотики. Зародилась и развивается семиотика невербальных феноменов культуры; её объекты — сюжеты и символы живописи, танцев, архитектурные стили, предметы утвари, технические чертежи, механизмы и приборы и многое другое. По мнению автора этих строк, особенно интенсивно эти направления семиотики развиваются в странах, говорящих на романских языках — начиная с Италии, и далее во Франции, Испании, Бразилии и ещё нескольких странах Латинской Америки. Поскольку в работах по истории искусств семиотические объекты подлежат вербализации, а многие литературные произведения иллюстрированы и экранизированы, вербальная и невербальная семиотика интенсивно взаимодействуют. Этому способствует и бурное развитие компьютерных гипертекстовых виртуальных объектов.

Но наряду с этими подходами, изначально чисто гуманитарными, в развитие семиотики большой и всё возрастающий вклад внесли и вносят представители точных и технических дисциплин. Сюжетно близки к проблемам семиотики работы по двум взаимосвязанным дисциплинам, зародившимся в 1947–49 гг., — кибернетике (Н. Винер, У. Росс Эшби) и теории информации (К. Шеннон, Г. Кастлер). Для них характерны общие подходы как к живым, так и к техническим и языковым системам: разработаны и применяются точные количественные и структурно-функциональные методы вычислений объёмов и сложностей различных текстов — как для сообщений, передаваемых техническими средствами связи, так и для устных и письменных коммуникаций между людьми. С 1950-х гг. эти две дисциплины, их концепции и формулы, стали основами для ряда новых интересных философско-кибернетических концепций мироздания, жизни, эволюции, разума и культуры. Однако в этих концепциях рассматривались лишь signals (сигналы) — несущие ту или иную имманентно присущую им информацию, не зависимую от контекстов — от структур и функций тех сложных систем, которые их принимают и понимают; «камнями преткновения» для этих подходов стали задачи вычисления ценностей и определения смыслов в информационных системах. Семиотики же изучают signs (знаки); это — не только лингвистически изначальный термин, но и более общий мета-феномен; signals — это совокупность частных, детерминистских случаев signs. Смыслы и значения отдельных знаков и их сочетаний в значительной степени определяются контекстами — спецификой тех знаковых процессов, которые характерны для тех или иных сложных систем, начиная с самых простых живых клеток. И чем более сложна и высоко организована система, тем больше в ней знаков, являющихся далеко не только сигналами. Таким образом, в целом семиотика более «холистична», чем первые концепции теории информации и кибернетики; и теперь эти две дисциплины всё более связаны с семиотикой и отчасти входят в неё (есть уже соответствующие семиотические понятия «киберсемиотика» и «кибернетика 2-го порядка»). Теперь технико-кибернетические аспекты семиотики уже широко представлены специалистами по computer science и искусственному интеллекту из США, Германии, Бельгии, Франции и ряда других стран. Начинают использовать концепции семиотики и нейробиологи.

Современная семиотика — это синтез гуманитарных, биологических и технических знаний, включающий в себя как анализ феноменов жизни, разума и культуры, так и концепции и разработки систем искусственного интеллекта.

В значительной степени семиотика базируется на разнообразных философских традициях. И потому среди работ по семиотике и биосемиотике есть немало продуктов методологической рефлексии, в которых проводится анализ концептуальных и когнитивных структур и процессов, а в отношении объективно существующих феноменов предлагаются лишь своеобразные «формы представлений данных», порой весьма интеллектуально привлекательные и фундаментальные. По мнению автора этих строк, более привлекательны концепции, являющиеся скорее не презентациями, а «когнитивными имитационными моделями», во многом создаваемыми посредством межсистемных аналогий: именно они могут помочь понять, а то и предсказать, различные феномены реальности.

Однако уже сейчас, на наш взгляд, семиотика — и особенно биосемиотика — более продуктивны, чем разнообразные традиционные философские подходы. Ведь семиотики — это специалисты с очень различными базовыми образованием, специализацией и интересами; и при этом их объединяет то, что они оперируют моделями конкретных реальных структур и функций сложных знаковых систем различного генезиса. Перед ними стоят общие цели — понимание и предсказание реальных феноменов и событий. На наш взгляд, сила семиотики, и особенно биосемиотики — в глубинных междисциплинарных аналогиях (точнее, если пользоваться термином из биологии — в анализе функциональных гомологий), прогностичность которых можно проверять — подтверждать или же опровергать — методами точных и естественных наук...

БИЛЕТ №14

1. Состав и иерархия функций, присущих различным семиотикам(мечковская)

2. Этносемиотика

Этносемиотика — междисциплинарная наука, исследующая свойства знаков и знаковых систем (знаковые процессы) различных этносов.

Этносемиотика молодая и быстро развивающаяся наука, в ней нет еще общепризнанных обобщающих теорий. За рубежом, особенно в США, проводится большое количество отдельных конкретных исследовании в рамках этнографии (называемой там «культурной и социальной антропологией»). Широко развернулись семиотические исследования в Польше и особенно в СССР; часто это очень ценные работы по частным вопросам, но без больших обобщений. Однако делаются попытки создания и общих теорий.

В целом предмет этносемиотики можно определить как изучение «неявного уровня» человеческой культуры. Даже когда отдельным объектом наблюдения для этносемиотики выступает что-либо вполне осязаемое, например фольклорная свадебная песня или заговор, точка зрения семиотики на этот предмет отличается от точки зрения; науки о фольклоре: семиотика изучает его как часть таких знаковых систем данного общества, смысл и роль которых самими членами общества не сознается

  БИЛЕТ №15

1. Структура семиозиса

Семиозис (от греч. semeiosis) – термин, принятый в семиотике, и обозначающий «процесс интерпретации знака», или процесс порождения значения. Известно, что этим термином пользовались древнегреческие физиологи, в частности Гален из Пергама (139 - 199 н.э.) для постановки диагноза: семиозис означал интерпретацию симптомов. Древние греки включали в семиозис (1) то, что выступает как знак; (2) то, на что указывает знак или к чему он отсылает (десигнат); (3) воздействие, в силу которого данный предмет оказывается для интерпретатора знаком (интерпретанта).

Один из основоположников современной семиотики американский философ Ч.С.Пирс применял понятие «семиозиса» для характеристики триадической природы элементарного знакового отношения «объект-знак-интерпретанта». Для Пирса именно понятие семиозиса было центральным понятием его семиотической теории. По мысли Пирса, знак не функционирует как знак до тех пор, пока он не осмысливается как таковой. Иначе говоря, знаки должны быть интерпретированы, чтобы быть знаками. Осуществляется это знание благодаря интерпретанте. Интерпретанта - это перевод, истолкование, концептуализация отношения знак/ объект в последующем знаке (например, определенная реакция человека на воспринимаемый знак; объяснение значения данного слова с помощью других слов и т.д.). Каждый знак способен порождать интерпретанту, и этот процесс фактически бесконечен. Пирс постулирует необходимость бесконечности этого процесса следующим образом. Если предположить гипотетическое существование самой последней, самой сложной, исчерпывающей и завершающей интерпретанты данного объекта, то эта интерпретанта может быть ни чем иным как самим объектом, целиком явленным нашему сознанию. Но такой объект, а равно и такой знак - как физически тождественные друг другу - не возможны и не существуют. Стало быть, процесс интерпретации безграничен. На этом постулате основана идея Пирса о неограниченном семиозисе. Семиозис - это динамический процесс интерпретации знака, единственно возможный способ его функционирования. Семиозис - это деятельность знака по производству своей интерпретанты. Идея семиозиса выражает самую суть отношений между знаком и внешним миром - объект репрезентации существует, но он удален и недосягаем, будучи словно “спрятан” в череде семиотических медиаций. Однако, познание этого объекта возможно лишь через исследование порожденных им знаков. У.Моррис определял семиозис как «процесс, в котором нечто функционирует как знак». Он также выделял три измерения семиозиса (которые зачастую рассматриваются как различные сферы семиотического анализа): 1) семантика характеризует отношение знака к своему объекту; 2) синтактика - включает отношения знаков друг к другу; 3) прагматика – исследует отношения между знаками и теми, кто ими пользуется (интерпретаторы).

2. Семиотика истории

семиозис истории предполагает, в свою очередь, два необходимых условия:

I. Расположение тех или иных событий (относящихся к прошлому) во временной последовательности, т. е. введение фак¬ тора времени.

II. Установление причинно-следственных отношений ме¬ жду ними, т. е. введение фактора причинности5 .

Таковы условия, обеспечивающие семиозис истории. При не¬ соблюдении первого из них мы имеем мифологическое, всегдаш¬ нее время: при несоблюдении второго условия историческое опи¬ сание превращается в простую хронологическую или генеалоги¬ ческую последовательность.

Семиозис это превращение незнака в знак

Язык-не тол коммун функция а и общение с окр миром . Пример обращ к богу или разговор с младенцем

Имен¬ но поэтому история ничему не может нас научить — историче¬ ский опыт не есть нечто абсолютное и объективно данное, он меняется со временем и выступает, в сущности, как производ¬ ное от нашего настоящего.

Тут пример с сном. Хлопнула дверь и те смутные полива летные образы мгновенно выстраиваются в логич цепочку, и время не в обр стор идет во сне как у флоренского а вот эта истор доминанта-хлоп двери- по страивает образы под себя в момент!!!

Если согласиться с тем, что сон моделирует наши предста¬ вления о иной действительности (в самом широком смысле) и если принять во внимание, что историческое сознание так или иначе имеет дело с потусторонней реальностью (опять-таки, в широком смысле), параллелизм между восприятием сна и вос¬ приятием истории нельзя признать случайным: естественно и даже закономерно, что здесь могут проявляться одни и те же механизмы восприятия, обобщения и переживания.

Про сон и иную дейст ть : др Русь колыбельные: засыпание отождествляв ось с умиранием

События настоящего вообще в историческом времени рассмат как причины событ будущих

А в космологическом времени наст события это следствия событий прошлого. Пример Христос и чел и бог те и ист время и космологическое

При таком понимании происходящие события — события настоящего — не порождают будущее, но они могут воспри¬ ниматься как предзнаменование будущего. Действитель¬ но, и то, что случается в настоящем, и то, чему предстоит слу¬ читься в будущем, выступает как отражение или символическое представление одного и того же исходного состояния, как зна¬ ки этого состояния. Связь между этими знаками зашифрована, так сказать, в самом коде мироустройства. Если мы знаем (хо¬ тя бы частично) эту связь, мы можем по событиям настоящего предсказать будущее — руководствуясь при этом не профани- ческим опытом, но именно космологическими представлениями об устройстве вселенной3 1 . Более того: таким же образом, вооб¬ ще говоря, мы можем угадывать и прошлое3 2 . Итак, настоящее выступает тогда как отражение прошлого и предзнаменование будущего.

Прошлое и будущее оказываются тогда со¬ вершенно равноправными в экзистенциальном отношении, они различаются лишь эмпирически, но не экзистенциально: разли¬ чие между ними обусловлено исключительно разницей в нашем опыте (поскольку будущее еще нам не дано, тогда как прошлое уже было воспринято), но не степенью реальности их существо¬ вания. Будущее предстает как то, что уже где-то существует, но еще до нас не дошло. Можно сказать, что будущее, как и про¬ шлое, дано в виде последовательно организованного текста, но текст этот нами еще не прочитан.

Заслуживает внимания в этой связи мысленный эксперимент Норберта Винера, который предложил вообразить «разумное су¬ щество, время которого течет в обратном направлении по отношению к нашему времени». «Для такого существа, — замечает Винер, — никакая связь с нами не была бы возможна. Сиг¬ нал, который оно послало бы, дошел бы к нам в логическом порядке следствий — с его точки зрения — и причин — с на¬ шей точки зрения

Движение времени

Источи сознание предполагает линейность и обратимость времени--эволюция

Космол созн —цикличность -время по кругу и предопределенность

В космол . предполагается повторение одних и тех же со¬ бытий, в другом же случае в историч сознании предполагается повторяющаяся реа¬ лизация одних и тех же закономерностей5 9 . Существенно отме¬ тить при этом, что события как таковые конкретны, между тем как причинно-следственные закономерности — абстрактны.

и, и для знамений, и времен, и дней, и годов» — Быт. I, 14)6 7 .

Циклическое время закономерно оказывается таким обра¬ зом тварным временем; соответствующее представление харак¬ терно, по-видимому, вообще для космологического сознания6 8 . То есть профанным

Исторический язык: ответ социума на новое истор событие

отправитель и получатель сообщения (Петр и социум) пользовались в принципе различными языками

--» конфликты:

Петр назначил себе титул отца отечества--как у римлян но в рус яз это претензия на патриаршество. В то время легкое отношение к сакрал текстам среди петр окружения:Если в кон¬ тексте барочной театрализованной культуры подобные явления и могли относиться исключительно к плану выражения, то в глазах современников Петра все это выглядело неприкрытым кощунством: Петр как бы публично объявлял себя Богом, за¬ являл о себе как о Боге — если не прямо лингвистически, то семиотически. И, действительно, известны случаи почти рели¬ гиозного почитания Петра. Так, сподвижник Петра инвалид Ки¬ риллов держал портрет Петра посреди образов в красном углу и поклонялся ему как иконе: ежедневно лобызал, ста¬ вил перед ним свечу и т. п. Ср. позднейшее обращение к Пе¬ тру Крекшина в форме молитвенного славословия: «Отче наш, Петр Великий!

Укажем только, что брадобритие и не¬ мецкое платье приобретали особый смысл в глазах современ¬ ников ввиду того, что в соответствующем виде изображали на иконах б е с о в 7 . Тем самым, соответствующий образ отнюдь не был чем-то новым для русского человека: он был ему именно знаком, вписываясь в совершенно определенное иконографиче¬ ское представление: по словам современников, Петр «нарядил людей бесом». Брадобритие могло непосредственно связываться с еретичеством: характерно, что патриарх Филарет соборне про¬ клинал «псовидное безобразие», против него выступали и оба патриарха петровского времени — Иоаким и Адриан, причем последний прямо грозил брадобрийцам церковным отлучением.

Но петр понимает что перечит социуму+

Петр как бы подчиняется тому, что о нем думают. Прежде всего, его поступки отвечают эсхатологическим ожиданиям эпо¬ хи. Пришествие Антихриста ожидалось в 1666 г., когда же оно не исполнилось, стали считать 1666 г. не от рождения Христа, а от его воскресения, т. е. стали ждать его в 1699 г. (1666 + 33 = 1699). И всего за несколько дней до наступления этого года (25 августа 1698 г.; следует иметь в виду, что новый год начинался первого сентября) явился Петр из первого своего заграничного путеше¬ ствия.

Москва третий рим

В 1492 ожидался конец света. И на этом году заканчивались пасхалии.митрополит зосима сосставляет пасхалии на новую -8 тыс лет т обьявл москву преемницей константинополя.

Однако Константинополь был не только «новым Римом», он был также и «новым Иерусалимом» (см.: Дёльгер, 1937, с. 13 и сл.; Штупперих, 1935, с. 338-339; Стремоухов, 1970, с. 120, примеч. 8)8 : в качестве нового Рима Константинополь воспри¬ нимался как столица мировой империи, в качестве нового Иеру¬ салима — как святой, теократический город. Обе эти идеи ока¬ зываются актуальными для русского культурного сознания — обе они находят воплощение в осмыслении Москвы как «нового Константинополя». Существенно при этом, что Москва снача¬ ла понимается как новый Иерусалим, а затем — уже на этом фоне — как новый Рим, т. е. теократическое государство стано¬ вится империей (а не наоборот!).

Иерусалим и Рим обозначают, таким образом, две разные перспективы — Божественную и человеческую, — которые со¬ ответствуют двум пониманиям царства: как Царства Небесного (Отца и Сына и Святого Духа) и как царства земного (христи¬ анской империи). В историческом плане они ориентируют на историю Церкви или на историю Империи. При таком понима¬ нии замена выражения «новый Иерусалим» на «новый Рим» в контексте оценки новой исторической роли Москвы оказывается чрезвычайно значимой.

1453 падение константинополя и захват византии турками. »»

С падением Византии великий князь московский оказывает¬ ся единственным православным правителем, т. е. единственным независимым монархом православной ойкумены5 2 . Предполага¬ лось вообще, что есть только один царь в православном мире5 3 : это место, которое ранее занимал византийский император, за¬ нимает теперь русский князь. Отсюда великий князь москов¬ ский начинает осмысляться по модели византийского импера¬ тора. Это проявляется в наименовании его «царем», т. е., его называют так, как называли на Руси византийского василев- са (равно как и татарского хана). Уже Василий Темный более или менее последовательно именуется «царем» и «самодерж¬ цем» (см.: Успенский, 1982а, с. 205 — наст, изд., с. 147-148),

и с таким именно пониманием статуса русского великого князя связывается установление автокефалии русской церкви, а затем и учреждение патриаршества.

перемещение центра ми¬ ровой святости — в то время как в Византии имеет место тор¬ жество мусульманства над православием, в России совершается

обратное, т. е. торжество православия над мусульманством.!!!!!!!

И тут!!!Историческим событиям приписывается космоло¬ гическая значимость, и, вместе с тем, космологические предста¬ вления оказывают явное и непосредственное влияние на исто¬ рический процесс.

И это вызвало такой резонанс что это моск царство потом и преобразовалось в рос империю.

М тр рим при петре

Претен¬зия Петербурга на святость находит выражение, наконец, и в тенденции к унижению московских святынь. Можно было бы в этой связи указать на настойчивое и демонстративное требо¬ вание Петра строить в Москве театр именно на Красной пло¬ щади, воспринимавшееся современниками как надругательство над святостью места (театр — «антицерковь», простран¬ ство бесовское).

Про самозванчество

«игра в царя». Переодевание в царское платье предстает в этом контексте как типичный случай анти-поведения, которому в содержательном плане соответству¬ ет кощунственное стремление через внешнее подобие обрести са¬ кральные свойства. Не случайно в этом маскараде принимают участие Иван Грозный и Петр Первый, т. е. те цари, для которых вообще характерно анти-поведение, выражающееся как в пере- ряживании, так и в кощунственной имитации церковных обря¬дов — ср. в этой связи опричный монастырь Ивана и «Всешутейший собор» Петра.

Скоморох, ряженый — колдуны- антиповедение

Так лжедмитрия трупу дали дудку и маску

Царь и бог

Царь ока¬зывается сопричастником Божества на личных началах, и это определяет его отношение как к Богу, так и к человеку.

Параллельность ц и б как и священнослужители- как иконы они.

При Алексее Мих происходит византинизация те сакрализация царя( суд божии= суд царя) из-за этого конфликты с Никоном, тк он по другому интерпретирует Визант смыслы и счит что АМих претенд на церк власть равняет себя с патриархом.

Потом начинается столкновение западных барочных традиций и великоросских ( традиционных) это и при АМ на зап границах и при Петре( понятно). То есть барочный метафорич образ восприним на руси в прямом смысле а не в переносном-> коллизии.

Наименование "святым"

Само собой разумеется, что для традицион¬ ного русского культурного сознания наименования такого ро¬ да выступали как кощунственные ( христом спасом святым). Этимологические обоснова¬ ния ( то есть христос с мален буквы=помазанник Божий или метафорич использование) оказывались при этом несущественными и принципиально отвергались как не имеющие отношения к делу, тогда как ре¬ альное сближение выступало на первый план.

С ал мих в народе а потом и в церк текстах появл наимен земной бог.!!!

При петре упразднение патриарщества- вместо этого духовная коллегия или синод. восприятие шествия на осляти имело некоторые реальные основания, поскольку данный обряд действительно выражал смирение царской власти перед духов¬ ным началом. То есто там царь вел под уздцы осла а на осле патриарх. Потом патр давал царя сто рублей как своему повозчику.

Шествие на осляти — православный обряд, совершавшийся в Русском государстве в праздник Вербного Воскресенья и символизировавший въезд Иисуса Христа в Иерусалим на осле

Осля- это лошадь.

Анти-поведение

На руси принимало оно гос масштаб иногда! Пример: опричн ивана грозного, петр и феврония, погребальные обряды: так, одежду для покойника шили иглой не к себе, как обычно, а от себя, и притом иногда ле¬ вой рукой; таким же образом, т. е. не к себе, а от себя, стро¬ гали и гроб). Восточнославянские погребальные ритуалы могут предполагать, далее, подчеркнуто плохую работу, в частности одежду, сшитую на живую нитку и вообще нарочито небрежно, недоплетенные лапти, незавязанный ворот, недопеченный хлеб на поминках, плохо обструганный гроб, иногда даже разорван¬ ную рубаху на покойнике

На покойника наизнанку одежду на голову ему рубаху, не трогать его прав рукой( тк в загробн мире это левая)

Сходным образом может быть интерпре¬ тировано и ритуальное веселье на похоронах и поминках у сла¬ вян, включая сюда и разнообразные шутки над покойником

Там это все переходит в противоположность!!!

Это было сакрал ант-повед.

Теперь символическое- оно для наказаний применялось.

Замечательно, что Иван Грозный с присущей ему кощун¬ ственной перевернутостью поведения таким же образом нака¬ зывает православных епископов, как бы представляя их в ви¬ де бесов или еретиков. Так, когда в 1570 г. царь прогневался на новгородского архиепископа Пимена Черного, с последнего были торжественно сняты принадлежности его сана и он был наряжен скоморохом

Или наказание прелюбодействующих: переодев в жен/муж платье и пускали по городу

Юродивые и блаженные это дидакт антиповедение. Они ценились тк своим поведением они отрицали норм грешный мир. Васил блаж например

Или же воспр как колдуны пример жанна д'арк

Юродивый как бы переносит свое поведение на зрителя. Молится на кабак и бросает камни в церковь-то есть аоказавает как на самом деле действует человек в душе. И так он окружает сам себя. В отличии от человека -плацентой святости.

В чем отличие анти пов юродивого и колдуна?

Антиповед которое окказиональное оправдывается( гадание, юродивый) а стабильное( колдун, палач могильщик)табу!

Один раз как обряд можно, а постоянно нет это уже будет колдовство

Мы видим, что во всех случаях анти-поведение так или ина¬ че связано с темой сакрального — постольку, поскольку поня¬ тие сакрального определяется, в свою очередь, представлением о потустороннем мире.

Кощунство и сакральность рядом -тк сакр это связь с богом, а кощунство имеет магическую основу.